Ромео Кастеллуччи и Лицо Бога 21 октября 2011

Из Венеции Марыся Никитюк

Специальный обзор дляwww.teatre.com.ua

Последняя работа гениального итальянского режиссера Ромео Кастеллуччи, показанная на 41-й Венецианской биеннале, была встречена критикой неоднозначно. Самое расхожее обвинение, брошенное режиссеру, — слишком просто. Очевидно, мир театральной критики привык к тому, что Кастеллуччи создает сложные масштабные спектакли, снабженные развернутыми визуальными метафорами.

Работа «Через концепт лика Сына Божьего (Sul concetto di volto nel Figlio di Dio) действительно разительно отличается от всего ранее созданного. Эта прозрачная, на первый взгляд, постановка, содержит в себе идеальное соединение простоты и глубины, ибо она — о законах жизни: о старости, о беспомощности, о смерти.

Сын и его больной отец… Сценическое пространство их бытия пустынно, минималистично, стерильно. Собираясь уходить, сын оставляет отцу лекарство и напутствует: «папа не забудь принять». В этой будничной фразе слышится, и жертва сына, и его любовь. Отец… вдруг капризно просится в туалет, несдержанно, суетливо… и не успевает. Он горько плачет, прося прощение, и сын, раздевая, снимая подгузник, подмывая его, мягко увещевает — «такое случается». Плечи отца содрогаются от рыданий. Он вновь и вновь ходит под себя, и терпеливый, мягкий сын вновь и вновь моет его, пока в очередной раз не взрывается: кричит матом, закрывает лицо руками, в отчаянии шепчет «я так больше не могу». Эту длинную и страшную сцену с полотна наблюдает лицо Христа, и взгляд его огромных глаз, словно черная пустота.

«Через концепт лика Сына Божьего» «Через концепт лика Сына Божьего»

Ромео Кастеллуччи по-новому ставит вопрос христианского экзистенциализма. Он разворачивает перед зрителями и лицом Бога длительную, мучительную, унизительную смерть. Он шокирует не наготой или натурализмом, а масштабом унижения, с которым приходится жить человеку.

Выключается свет, и лик Христа начинает плакать черными слезами, пока все лицо не заливается черным. Икону сдирают, и под ней остаются огромные иллюминирующие слова на обычной стене: «Ты мой пастор». Но когда визуально магнетическая сцена с лицом Христа заканчивается, и включается свет, зрителю открывается частица «не — Ты не мой пастор». Жизнь, созданная для страданий и унижений, заканчивающаяся смертью — дань Бога человеку. Ответ человека Богу — «Ты не мой Бог».

«Ты мой пастор». «Ты мой пастор».


Другие статьи из этого раздела
  • Невыдающийся спектакль по выдающемуся роману

    Сказать, что поляки недопоняли Достоевского,  — ничего не сказать. «Братья Карамазовы» — вершина не только писателя, но и мыслителя Достоевского, это самое зрелое и кульминационное единение его художественных возможностей, философских идей, христианских сомнений, личного покаяния и обретения Бога в слове. В этом произведении художественное и нравственное, общечеловеческое и сугубо личное так тесно связано, что и читать его стоит сразу во многих интерпретационных плоскостях. Нет более сложного для театра произведения, и по объему, и по характеру
  • Череп и Красавица

    24 и 25 сентября пермский театр «У Моста» в рамках международной программы ГогольFest покажет «Красавицу из Линнэна» и «Череп из Коннемары».
  • Как играли Чонкина В театре на Левом берегу Днепра

    Октябрьской премьеры «Играем Чонкина» в театре на Левом берегу Днепра ждали. Во-первых, на режиссерском нашем скудо-бедном поле вырисовались новые игроки: актеры с режиссерскими амбициями — Александр Кобзарь и Андрей Саминин, которые в своего «первенца» вложили все свои чаяния. Во-вторых, выбранный материал — вдруг «Иван Чонкин» Владимира Войновича — произведение, мягко говоря, неоднозначное. Узнаваемость автора и его «Чонкина» имеет ярко выраженный возрастной ценз: люди младше тридцати стыдливо переспрашивают, мол «не слышали, не знаем», а тем, кому за тридцать — растягиваются в неопределенных улыбках, мол, знают что-то свое.
  • «Песочница» в Черниговском театре

    Режиссер Виктория Филончук, сделав в прошлом году в рамках фестиваля «Тиждень актуальної п’єси» читку текста польского драматурга Михала Вальчака «Песочница», предложила ее для постановки художественному руководителю Черниговского театра им. Шевченко Андрею Бакирову
  • Док. Тор. Три года спустя

    Со сцены мне рассказывали ужасные вещи: о противоречиях, заблуждениях врачебной практики, о беспомощности медицины, о людях, о том, как злы они бывают, об их боли, но в самые жесткие моменты невольно накатившиеся слезы сопровождались какой-то захватывающей радостью. Я смотрю то, что меня трогает, мне делают больно, режут по живому и это нравится.

Нафаня

Досье

Нафаня: киевский театральный медведь, талисман, живая игрушка
Родители: редакция Teatre
Бесценная мать и друг: Марыся Никитюк
Полный возраст: шесть лет
Хобби: плохой, безвкусный, пошлый театр (в основном – киевский)
Характер: Любвеобилен, простоват, радушен
Любит: Бориса Юхананова, обниматься с актерами, втыкать, хлопать в ладоши на самых неудачных постановках, фотографироваться, жрать шоколадные торты, дрыхнуть в карманах, ездить в маршрутках, маму
Не любит: когда его спрашивают, почему он без штанов, Мальвину, интеллектуалов, Медведева, Жолдака, когда его называют медвед

Пока еще

Не написал ни одного критического материала

Уже

Колесил по туманным и мокрым дорогам Шотландии в поисках города Энбе (не знал, что это Эдинбург)

Терялся в подземке Москвы

Танцевал в Лондоне с пьяными уличными музыкантами

Научился аплодировать стоя на своих бескаркасных плюшевых ногах

Завел мужскую дружбу с известным киевским литературным критиком Юрием Володарским (бесцеремонно хвастается своими связями перед Марысей)

Однажды

Сел в маршрутку №7 и поехал кататься по Киеву

В лесу разделся и утонул в ржавых листьях, воображая, что он герой кинофильма «Красота по-американски»

Стал киевским буддистом

Из одного редакционного диалога

Редактор (строго): чей этот паршивый материал?
Марыся (хитро кивая на Нафаню): его
Редактор Портала (подозрительно): а почему эта сволочь плюшевая опять без штанов?
Марыся (задумчиво): всегда готов к редакторской порке

W00t?