Коллективный сон^{08 июня 2016}

Текст Елены Мигашко

Фото Богдана Логвиновского

Режиссер: Игорь Коршунов

По рассказу Ф. Достоевского «Сон смешного человека»

Зрителю все кажется несколько простоватым и нелепым: приглашают в пустой зал, не дают пройти к своему месту, пересекая черный квадрат линолеума – центр сцены, заставляют сидеть и ждать в тишине, а когда на сцену наконец выходит человек (за ним беспрерывно следят, ожидают какого-нибудь резкого знака, действия, громкой фразы, красочного пятна!), молчание только продолжает уплотняться. Сцену со всех сторон замыкают ряды лавок, и говорящий оказывается как бы в кругу (и в гуще) возвышающихся над ним людей. Он, аскетически неповоротливый и скованный своей белой тогой – куском ткани, повязанной вокруг тела, раздает церковные свечи, до тех пор, пока они не окажутся в руках у каждого. Девушка слева от меня посмеивается, уж слишком наивной и претенциозной кажется ей форма. Но создатели спектакля – режиссер Игорь Коршунов, актер Игорь Аронов – на пару с организаторами Дикого театра устраивают интересный эффект: еще до первых слов монолога они создают ситуацию, в которой говорящий смешон (слушатели, окружившие его, заранее чуть осуждающие рационализаторы). И что еще более важно, они расчищают пространство для голоса Достоевского, для ничем не разбавленного чтения, для непосредственного контакта со зрителем.  

«Сон смешного человека» построен на идее «убогого театра» Ежи Гротовского. От внешних атрибутов отказываются в угоду живому, насыщенному присутствию актера, в угоду непосредственному «здесь и сейчас». Этим объясняется экстремальный аскетизм «Сна смешного человека». Ткань, повязанная на теле, расстилается белым квадратом посреди черного квадрата сцены. Из средств выразительности – только визуальное пятно аристократической белизны и тело самого актера. Игорь Аронов бесконечно комкает ткань, мнет её в ногах; в ней барахтаются, словно в волнах. Сам актерский персонаж – нечто среднее между ранее изобретенным Мышкиным и образом Христа. «Русский прогрессист» и блаженный, идеалист со снятой кожей, «гнусный петербуржец» и болезненный мечтатель-маргинал.

Моноспектакль по рассказу Достоевского родился в Одесском Театре на Чайной еще в 2010 году. Игорь Аронов –выходец киевских театральных студий («Черный квадрат», затем лаборатория «ДАХа»), с тех пор работает в Польше (с творческой программой «Гауде Полония», Сentrum Kultury, neTTheatre, институтом им. Е. Гротовского и др.), а в Украине представляет компанию Dollmen. Актер уже множество раз показал спектакль как в Одессе, так и в Киеве, и на этот раз «Дикий театр» организовал киевские гастроли в Центре им. Курбаса.

После первого получаса актерские пластические находки, как и интонации, почти исчерпывают себя. Несмотря на это, за сценой следить не прекращаешь. Возможно, потому, что не прекращаешь следить за мыслью самого Достоевского. Игорь Аронов, даже с его криком и полушепотом, нервозной жестикуляцией и разбухшими венами на шее, превращается в такую себе аудиокнигу, позволяющую помедитировать, заглянуть в себя. И вот, как при чтении старого бумажного томика, перед глазами уже не актер и белая тряпка, не противоположный ряд зрителей, а петербуржская комната с красным креслом, потекшая свеча, описанный револьвер, темный перекресток, в центре которого –  ты сам, конечно, такой же «смешной», как и герой Достоевского. После описания зияющей внутренней пустоты и полного равнодушия, после фактического решения себя убить, следует описание сна: герой, переживший фиктивную смерть, видит нечто, напоминающее мир до познания Добра и Зла. Точнее – до умения присваивать и разделять. Знание о предмете содержит в себе идею обладания предметом. Современный человек-рефлексант, препарирующий и анализирующий мир, в погоне за знанием теряет простую способность быть и проживать. 

«А вместе с тем, все могло бы наладиться в один только час…» - говорит Игорь Аронов, и продолжает описывать неземную любовь воображаемых, никогда не существовавших людей, их сновидческий остров, их детей и их блаженство. Напротив меня девушка в кружевной блузке сидит и трогательно плачет. Должно быть, тоже видит перед собой не начитывающего актера, а песни и пляски, райский уголок и его обычаи. Обходя сюжетную игру, визуально-ассоциативные находки и даже иллюстративность, создатели спектакля делают акцент на состоянии актера. Но образы, возникающие в тексте, оказываются сильнее, скрадывают этот прием, делают его несущественным.

Под конец все остаются наедине со своей свечой – послушать Баховское «Erbarme dich». Постановка Достоевского, с ее полностью литературным, описательным характером, и впрямь напоминает богослужение в миниатюре. Театр оставляет тебя наедине с разыгравшимся катарсисом твоего воображение, переживанием пронзительного конфликта реальности и мечты. «Есть ли еще способы пережить нечто подобное?» - спрашиваешь себя. И тут же отвечаешь: «Конечно, есть». «Например, замкнуться с толстой книгой в собственной квартире».