Жизнь после сцены04 февраля 2013


Екатерина Петрова

Окрыленными, блистательными, прекрасными в обрамлении цветов и свете театральных рамп их привык видеть зритель. Множество раз уходя за кулисы под крики «браво», они дослушивали стихающие аплодисменты с уверенностью, что непременно взойдут на подмостки вновь. Однако для каждого из артистов наступает то необратимое «завтра», в котором нет больше сцены. И тогда театр остается частью их прожитой жизни, центром судьбы, основой памяти — именно к ней мы сегодня обратились, придя в «Дом ветеранов сцены» им. Н.Ужвий.

Небольшое двухэтажное здание уютно расположилось в глубине просторного двора. От массивных кованых ворот ко входу ведет широкая аллея. Сегодня, в этот зимний день, головокружительно высокие сосны отяжелели от снега, а сама аллея превратилась в узкую, едва протоптанную тропку. Еще рано, и далеко не все жильцы «Дома» проснулись, но на старом стуле сидит старик с острыми, птичьими чертами лица. Сложив руки на палочке, он, словно сфинкс, задумчиво смотрит вдаль, не замечая незваных гостей. Это — Владимир Кудрявцев — поэт-песенник. Именно он когда-то написал слова к песням «Повір очам», «Запитай у серця» и знаменитые «Стожари».

— Он любит сидеть у входа, — улыбается санитарка Леся, — вот завтра приедут его снимать, а он бриться не хочет. Все сидит…

Покатая лестница, укрытая мягким протертым ковриком, смиренно поглощающим гул шагов и влагу сапог, ведет на второй этаж.

У Елены Ещенко

Одну из дверей узкого коридора открывает невысокая, миниатюрная женщина в пестром халате. Это — актриса театра и кино, уроженка Одессы, Елена Ещенко. Ее небольшая, светлая комната дышит домашним уютом и теплым цветочным ароматом. Говорит она негромко, бархатисто:

— Театр для меня открыли родители. По выходным они водили меня в оперный. Я помню, как, возвращаясь домой, напевала, услышанные арии. В два с половиной года я танцевала в детском ансамбле, а, когда мне исполнилось пять лет, родители отвели меня в музыкальную школу им. П.Столярского. Дедушка Столярский, послушав меня, заключил, что быть мне скрипачкой. Но его предсказанию не судилось свершиться — началась война.

По иронии судьбы 22 июня был чудесный день, был стол накрыт в нашем саду. Мы праздновали мой шестой день рождения. На столе стояли красные и желтые черешни. В тот год мне подарили фарфоровую куклу, шкатулку и маленький детский чемоданчик. А еще у меня был воздушный шар, с которым я не расставалась весь день. Вдруг по улице побежала женщина с криком: «Война, люди, война началась!». Все родители стали собирать детей и убегать по домам. А я стояла со своим воздушным шаром в руках и ревела. На третий день отца забрали на фронт. Перед отъездом, подозвав меня и взяв на руки, он сказал: «Линочка, мы не скоро увидимся». А я вырвалась из его рук со словами: «Папа, отпусти! Меня Алик ждет» и убежала играть с соседским мальчишкой. Тогда я еще не знала, что вижу его в последний раз…

Когда мне исполнилось восемнадцать, я не сомневалась, куда поступать. Мы с мамой приехали в Киев, сняли комнату у дворничихи, которая выделила нам кровать с матрасом из соломы. Готовилась я на маленькой кухне, сидя в кожухе и подобрав под себя ноги, потому что вокруг бегали огромные крысы. Впрочем, поступить мне было легко. Нужно было показать этюд с предметом. Ну, как можно не понять, что такое этюд?! Это легко! — Елена Борисовна совершенно естественно замечает рядом несуществующую кошку, заговаривает с ней, берет на руки, гладит. И продолжает дальше свой монолог.

Я получила задание: сыграть девушку, которая получила телеграмму с вестью о том, что ее мама тяжело больна. Мне представилось, что я — уже студентка, живу на квартире. Вот я стираю, намыливаю, отжимаю белье, слышу стук, подхожу к воображаемой двери, вытираю мокрые руки о передник, беру телеграмму, читаю. В этот момент у меня много разных мыслей, но главная о том, что мама больна — надо ехать, а денег у меня нет. Я плачу, бегу к соседке, одалживаю деньги… Мой этюд был лучшим. Гнат Юра — глава жюри — поставил мне «отлично».

На экзаменах я шла, как по мягкому ковру. Танцевала прекрасно, голос имела хороший. Занималась я в классе Александра Фомина. Но период этот был несладким. Стипендия была маленькая — 160 рублей: я голодала. Покупая буханку хлеба и банку сгущенки, на этом я жила неделю. Если бы не мой друг Юра Смолянский, который организовал танцевальную бригаду, с которой я зарабатывала на жизнь, мне бы пришлось покинуть учебу.

Окончив институт, я уехала работать в Измаил, где в театре русской драмы играла Вальку в «Иркутской истории», Разведчицу в «Раскинулось море широко» и Акулину во «Власти тьмы». Последняя была моей любимой. Когда я шла с «нелюбом» под венец, мое платье было мокрым от слез. Все свои роли я проживала. Но в Измаильском театре я сыграла всего в трех спектаклях, а потом меня пригласили на Одесскую киностудию. Там я снялась в фильме «Биндюжник и Король» в роли дамы с бриллиантами. Играла также в фильмах: «Чудак-человек», «Экстренный выпуск», «Звезды смотрят вниз». Я проходила пробы на фильм «Армагедон», но режиссер мне поставил такие условия, которые я не могла принять. Вероятно, если бы не моя принципиальность, ролей было бы намного больше.

Впрочем, прежде всего, я была матерью. Полагаю, что, не познав материнства, я бы не познала жизни. Когда родилась моя дочь, я старалась уделить ей как можно больше внимания. А сейчас у меня двое чудных внуков. Старший — экономист, младший, вероятно, пойдет по моим стопам — занимается в студии Анатолия Неёлова. В этот «Дом» я попала после того, как меня обманули с квартирой: я ее практически даром отдала аферистам. Здесь неплохо, если бы только люди ценили это, жили дружно, помогая друг другу… Иногда я с тяжелой душой отсюда ухожу. Когда у меня были силы, я плавала в озере по 700–800 метров, в Пуще — чудные озера. Я люблю спорт, люблю жизнь во всех ее проявлениях. Только плохого в ней не должно быть слишком много…

У Людмилы Белинской

Она любит поспать, и раньше часа к ней никто не заходит. Но уже около четырех: короткий зимний день быстро переходит в вечер — стемнело. Из-за белой двери под номером 40 слышен приглушенный разговор. Эта некогда знаменитая актриса по-прежнему экстравагантна: белые волосы аккуратно собраны в длинный хвост, на губах — красная помада, глаза — подведены. На ней — голубой ажурный свитер и полосатая юбка. Сидя на мягком стуле, Людмила Федоровна говорит по телефону. Голос у нее громкий, властный…

— Значит о себе рассказать. Попробуем.… Думала ли я, что буду актрисой? Мне кажется, что я родилась с этим знанием. К искусству меня приобщали родители. Мама играла в любительском театральном кружке при заводе, в виннице. Когда мы переехали в Киев, она получила шанс стать настоящей актрисой — ее брали в ТЮЗ. Но отец у нас был строгим, работал бухгалтером на заводе Арсенал. Когда мама сказала, что ее берут в театр, он целый час молчал. А потом сказал: «Аня, а ты о детях подумала?». Нас было трое, младшая сестра еще даже не ходила. Отказавшись от театра ради семьи, мама воплотила свою мечту позже — во мне и в сестре, которая тоже стала актрисой. Мои родители… Посмотрите. — В серванте за стеклом со старой довоенной карточки на свою немолодую дочь смотрят ее молодые родители: мужчина со смоляными усами и женщина с очаровательным лицом.

В Киевский театральный институт я поступила сразу после войны. Приходя утром на пары в институт, мы переодевались и шли грузить кирпичи: помогали отстраивать Крещатик. А потом возвращались заниматься. Своим Учителем я считаю народную артистку Украины Любовь Гакебуш, которая преподавала нам актерское мастерство. Я выполнила её завещание: полюбила его, вросла в него, стала его кровью. Но с одной оговоркой, я полюбила Детский Театр. Будучи воспитанницей Дворца пионеров, я приходила в ТЮЗ — помогать. Там была сказочная атмосфера! Уже тогда я решила, что буду играть только для детей. Получив распределение в винницу, я не поехала, сказав себе: если не в ТЮЗе, значит, — нигде.

Первым режиссером, у которого я играла, был Александр Саламарский. Он не хотел, чтобы мы заучивали слова и болтали со сцены, он любил, чтобы мы приносили идеи, чтобы обосновывали свою игру, превращая ее в жизнь. Профессия актера требует большого внимания к жизни. Как-то мне надо было играть перекупщицу в спектакле «Именины революции». Я ходила специально на базар, чтобы подсматривать за крестьянками, как они двигаются, что говорят, и, самое главное, как говорят? Нужно было изучить каждый жест.

Моей первой ролью в ТЮЗе была Алёнушка из «Аленького цветочка». Это спектакль длиной в мою жизнь: будучи совсем юной, я играла младшую дочь, потом — старшую, а со временем стала играть няню. С ним связано много воспоминаний. В одной сцене чудище угощает Алёнушку: с потолка мне спускали вазу, на которой были настоящие фрукты и конфеты. Артист Володя Коршун очень любил надо мной подшучивать. Вместо настоящего яблока он все время подбрасывал мне в корзину бутафорское. Я брала его, делая вид, что кусаю, жую, глотаю. А Володя радовался и гримасничал из-за кулис.

В течение шести лет пока перестраивался театр, мы жили в автобусе, и были передвижным детским театром, который объездил всю Украину. Где нас только не носило, заезжали даже в самые маленькие сёла. Бывало, в сельском клубе нас уже ждут зрители, а мы застряли в болоте и толкаем машину. Приведем себя в порядок, начинаем спектакль поздно — в 23:00, а, «Бесталанная» идет четыре акта, значит, заканчивается около трех часов ночи. Зрители сидят с маленькими детьми на руках, которые давно уснули.

В спектакле «Иван да Марья» злой колдун забирает Ивана, а Марьюшке дарит зачарованное зеркало. И вот она, — то есть я, — смотрюсь в это зеркало, приговаривая: «Ой, яка я гарна! Боже, яка я гарна!». Дети кричат: «Брось, брось его». А я танцую и делаю вид, что не слышу их. Но доходит до того, что дети не дают мне говорить текст, крича: «Брось зеркало! Брось, Брось! Колдун украл Ивана!» Тогда я бросаю зеркало и иду искать жениха в лес, все время, разговаривая с залом. «Где же Иван?». А они мне хором: «За дубом! За дубом!» Где? где? И тут один мальчик выбегает на сцену и говорит: «Ты что глухая? Он за дубом, тебе говорят». И тащит меня за руку в глубину сцены — «Вот Иван!» Я освобождаю Ивана от цепей, и мы идем по лесу на авансцену, занавес закрывается. Дети кричат и аплодируют. Это и есть настоящая радость, когда ты донес что-то хорошее, мудрое, и малыши это приняли. Дети — прекрасные зрители с пытливыми глазами, с желанием помочь нам, артистам, если подкрадывается баба Яга (улыбается).

Как-то мы играли постановку «Сын полка». Немцы поймали главного героя, мучили его. Один мальчик, который сидел в первом ряду, взял рогатку и рассек немцу бровь. Немца играл Володя Коршун, он хорошо знал немецкий и был очень убедителен (смеётся). А в Сумах лисицу били из рогаток. Тогда перед спектаклем стал выходить на сцену педагог, прося сдать «оружие». Лисицу играла худенькая Алла Лосинская, ее уже нет в живых, нет и Миши Волкова — умер от язвы, витя Зубарев… Я одна из стариков осталась. Время принадлежит молодым — это правильно. «Неизменно часовым полагается смена», а пожилые должны уходить. И все.

Здесь я живу 11 лет — мне нравится. Я хочу, чтобы вы знали: я ни о чем не жалею. Если бы сейчас вернуть молодость, то я бы снова была актрисой. Но жизнь дважды не проживешь. И теперь я старуха, бабушка, развалюха и больше — ничего. Однако поболтать я люблю, матушка, люблю, грешна. В особенности теперь, когда ко мне кто-нибудь приходит: пока не выговорюсь, не отпускаю. Ну, пожалуй, сегодня я наговорилась. Да и поздно уже. Одевайтесь, вот ваше пальто. Ой, какое тоненькое!.. Вы только ничего плохого не пишите. А, впрочем, пишите, что хотите…


У Николая Оленчука

У него мягкое, широкое лицо, голубые глаза, растрепанные белые волосы и цвета молочной пены казацкие усы. Говорит он медленно: прошел год после инсульта, речь восстановлена пока частично. В его апартаментах — сугубо мужской аскетизм, но на столе для гостей — вазочка с конфетками „Ромашка и кофе. Говорит он на красивом, колоритном украинском языке.

— Чого про мене говорити? Нічого в мені особливого немає. Родом я із Західної України, але півжиття прожив у Росії. Наша родина не визнала радянської влади: тата розстріляли, а нас вислали у селище Березове. Лише у 57-му році мене реабілітували… не хочу про це згадувати.

Я закінчив Харківський Національний Університет Мистецтв ім. І.П.Котляревського. Моїм викладачем був прекрасний російський актор Олексій Глаголін. Завдяки йому я вивчив російську мову і починав працювати на російській сцені. Сім років я віддав армійським театрам: спочатку працював у Львові в театрі ПРИКВО (Прикарпатського Воєнного округу), а потім — на далекому Сході, у Владивостоці, в театрі Тихоокеанського флоту. З останнім мене пов’язують найтепліші спогади: тут я відчув смак своєї професії. Я грав Рикало в спектаклі «За тех, кто в море»: зала на чотири тисячі, попереду сидять адмірали і генерали, на галерці — матроси. Раптом виявляться, що техніки не загвинтили до кінця декорацію, на якій я стою. Вона розсувається в мене прямо під ногами. Читаючи свій монолог, я змушений задкувати, аби втриматись і зіскочити на тверду сцену. В залі тиша. На щастя, ніхто навіть не зрозумів, що у нас трапилося. Були такі аплодисменти, грім яких досі стоїть у мене у вухах.

Однак на російській сцені я поставив хрест. Можливо, якби не мій брат, сам би на цей крок не зважився. Він казав мені: «Скільки ми натерпілися від них, а ти досі „штокаєш»«. Незважаючи на те, що я погано говорив українською у той час, мене взяв Закарпатський музично-драматичний театр міста Ужгорода, — мову реанімували моментально. Він став моїм „домом» тут я переграв майже всю українську класику. Режисером тоді був Станіслав Мойсеєв, який мені дуже подобався тим, що давав нам свободу.

В Ужгородському театрі я зустрів свою першу дружину — Любу, яка була його акторкою, а зараз є його директором. Була вона тихим лагідним котятком і хорошою, не брехливою, актрисою. Ми разом грали в «Наймичці». З нею у мене спільний син Тарас і двоє чудових внуків. Вийшло так, що ми розлучилися, це — мій великий гріх. Два рази вона приїжджала до мене, коли була на гастролях в Києві, запитувала: «Коли додому, Миколо Івановичу? — Ні, тут мій дім!» — великими руками він робить такий рух, ніби хоче обійняти кімнату.

Я хотів, було, в „Будинку поставити Чехова, але немає з ким. Ми — старики. Я згоден з тим, що драматичний актор — не вічний. Думаю, в 50 років треба йти зі сцени. Я, правда, проробив трохи довше — до 66-ти. Якось сидів перед своїм трюмо, гримувався і раптом побачив у дзеркалі, ніби збоку, свою шкаредну пику. Стало так бридко, що я в той же день звільнився. Як не прикро, але глядач любить красу. Зійти зі сцени важко, але потрібно. —Микола Іванович замовкає і довго про щось думає. — Професія а к т о р а — це велика, благородна професія. Актор повинен повністю віддавати себе сцені, на якій можна жити тільки правдою. Я так жив. А ще я маю для вас одну пораду: любіть людей!


Другие статьи из этого раздела
  • Зачем нужны «Долбо*бы» Марковского

    В Черкассах, в рамках всеукраинского фестиваля «Неделя актуальной пьесы» читали пьесу о херсонских реалиях.
  • Театральная Польша

    Сегодня Польша — одна из самых сильных театральных стран Европы. Со средины 90-х здесь созрело и вышло в свет мощное поколение режиссеров, драматургов и актеров. Обновившись, творческие элиты, пополнились такими популярными в театральном мире именами как режиссеры Кшиштоф Варликовский, Гжегож Яжина, Ян Клята, драматурги — Дорота Масловская, Павел Демирский и другие.
  • Самый настоящий Мартин

    Смотрела в записи спектакль по пьесе МакДонаха пермского театра «У моста — Череп из Коннемары» в режиссуре Федотова, который, кстати, первым завез МакДонаха в Россию. Сегодня МакДонаха все обожают: короткометражка «Шестизарядник» получила Оскара, с его текстами носятся Европа, Америка и Россия, возникают театральные очаги МакДонофильства, тексты его читает с удовольствием даже массовый читатель, а не только режиссеры и завлиты, а последний фильм «В Брюгге», вышедший на экраны в январе этого года, стал культовым…
  • Хореограф Эдвард Клюг о хорошем балете и правильной музыке

    Эдвард Клюг принадлежит к тому типу художников, которые чётко знают каким должно быть их творчество и поэтому не боятся идти вперёд. 16 лет назад, будучи премьером Словенского Национального театра в Мариборе и имея в запасе ещё достаточно времени для развития танцевальной карьеры, он решил, что быть танцовщиком для него уже недостаточно. Сегодня Эдвард Клюг является художественным руководителем Ballet Maribor, сотрудничает со знаменитой труппой Штутгартского Балета и нисколько не смущается соперничества с постановками Джона Ноймайера или Джерома Роббинса
  • «Тиждень актуальної п’єси» запрошує до участі у фестивалі акторів, режисерів, волонтерів

    З 22 по 30-е жовтня в київських театрах пройде другий драматургічний фестиваль «Тиждень актуальної п’єси». Мета фестивалю стимулювання та розвиток сучасної української драматургії, пошук нових авторів та текстів для нашого театру. Також в цілі проекту входить зорганізувати ознайомлення потенційних постановників, режисерів, художніх керівників, директорів театрів та глядачів з драматичними текстами, які існують на сьогодні у вітчизняному просторі

Нафаня

Досье

Нафаня: киевский театральный медведь, талисман, живая игрушка
Родители: редакция Teatre
Бесценная мать и друг: Марыся Никитюк
Полный возраст: шесть лет
Хобби: плохой, безвкусный, пошлый театр (в основном – киевский)
Характер: Любвеобилен, простоват, радушен
Любит: Бориса Юхананова, обниматься с актерами, втыкать, хлопать в ладоши на самых неудачных постановках, фотографироваться, жрать шоколадные торты, дрыхнуть в карманах, ездить в маршрутках, маму
Не любит: когда его спрашивают, почему он без штанов, Мальвину, интеллектуалов, Медведева, Жолдака, когда его называют медвед

Пока еще

Не написал ни одного критического материала

Уже

Колесил по туманным и мокрым дорогам Шотландии в поисках города Энбе (не знал, что это Эдинбург)

Терялся в подземке Москвы

Танцевал в Лондоне с пьяными уличными музыкантами

Научился аплодировать стоя на своих бескаркасных плюшевых ногах

Завел мужскую дружбу с известным киевским литературным критиком Юрием Володарским (бесцеремонно хвастается своими связями перед Марысей)

Однажды

Сел в маршрутку №7 и поехал кататься по Киеву

В лесу разделся и утонул в ржавых листьях, воображая, что он герой кинофильма «Красота по-американски»

Стал киевским буддистом

Из одного редакционного диалога

Редактор (строго): чей этот паршивый материал?
Марыся (хитро кивая на Нафаню): его
Редактор Портала (подозрительно): а почему эта сволочь плюшевая опять без штанов?
Марыся (задумчиво): всегда готов к редакторской порке

W00t?