|
Игорь Мельник: «Книгу о Кастелуччи я выбросил, не дочитав…»11 декабря 2017Беседовала Елена Мигашко Фото авторки, Анны Згонник и Артура Млоян
У Игоря Мельника уже есть два самостоятельных проекта на базе «PostPlayТеатра», в которых он выступает и автором идеи, и исполнителем – «ЭЕХО» и «I_S». Оба балансируют на грани перформативного искусства, акт которого всегда уникален и воспроизводится единожды, и спектакля, который «смотрят». Пожалуй, это такой антитекстовый театр, бомбардирующий наши ассоциативные связи и символически обыгрывающий те или иные темы. Скажем, информационной «грязи» и нашпигованного ею человека, как в случае с гомункулом из «Эхо», или предательства и движущей миром агрессии, как в случае с разбросанными «серебряниками Иуды» и крестом из рыбьих голов в «I_S». Я знаю, что ты – актер, ты играл в драматических спектаклях… Изначально я хотел быть актером. Я работал какое-то время в театре в Ирпене. Пытался устроиться в Молодой театр, но там без специального высшего образования не принимают. Я поступал в Карпенко-Карого на режиссуру, потому что это смежные профессии. На вступительных курсах, когда был этап режиссерского экзамена, меня это страшно увлекло и я понял, что хочу быть именно режиссером. В Карпенка, кстати, так и не прошел на бюджет и решил поступить в КНУКИИ (который Поплавского). Но внезапно местом моего рождения в профессии стал PostPlayТеатр. А Дэн и Яна Гуменные – моими крестными в этой стихии.
То есть ты – человек, который пробовал себя в, так сказать, «нормальном» драматическом театре, но по каким-то причинам решил им не заниматься. Как то, что делаешь ты, отличается от «актерствования», к которому привык зритель? И почему ты не делаешь театр, у которого есть внятный сценарий, сюжет…? Мне вообще очень не нравится то, что происходит в театре. Я воспринимаю его как науку, и именно как наука, он находится в деградирующем состоянии. Театр сегодня не развивается в принципе. То есть его инструментарий, средства выражения. Есть развитие современной драматургии, очень активное и продуктивное, но к развитию самого театра это не имеет никакого отношения. Ты имеешь ввиду театр в Украине? Да. У нас много современных драматургов. Представители театра обрадовались тому, что есть такое количество классных текстов, пьес, и будто бы «сели на спину» драматургии. Но сам театр не развивается. Он только за счет новой драматургии и «выезжает» иногда. Вокруг все говорят только о текстах, о драме, а это все-таки другой вид искусства. Это – литература и ее необходимо «переводить», а с этим не работают, и используют только поверхность слова, не раскрывая его.
Почему лично ты ее не переводишь на язык сцены? Именно текст? Честно говоря, мне текст не интересен. Я работаю с пространством зрителя. То есть я не обращаюсь конкретно, к Георгию или к Елизавете, а скорее – к пространству, которое вокруг них. При таком подходе есть возможность сказать большее. Потому что, какой бы ни был текст, его воздействие на зрителя «однодневное». Погруженность зрителя в материал улетучивается в тот момент, когда он переступает порог театра. А когда работаешь с архетипами, или с пластами образов, то есть вероятность обойти сознание и (попытаться) проникнуть в подсознание. Туда, где есть возможность вместе со зрителем открыть что-то новое и для себя, и для него. Тебе интересней создавать поле, «среду» для уникального личного опыта участника и «наблюдателя»? Да. Первая задача, которую я ставлю перед собой, приступая к новой работе – это очиститься от опыта, который у меня уже есть, обнулиться и начать все с нового листа.
А на что ты ориентируешься, пока длится перформативный акт? Что заставляет тебя реагировать, менять сценарий? Насколько ты чувствителен по отношению к жестам тех людей, которые к тебе пришли? Я ориентируюсь на все, что происходит во время действия. И часто что-то идет «не так». Моя задача – просто слушать пространство и то, что происходит в нем. Многие моменты нельзя продумать. Я просто готовлю себя к эксперименту и пытаюсь быть открытым.
Скажи, сколько уже было показов «Эхо»? В «PostPlayТеатре» четыре, потом в Беларуси на фестивале экспериментального искусства «Рэха-Даху» и в Одессе на буто-фестивале «OITF». Вот, получается, шесть. Они очень отличались друг от друга по сценарию твоих действий? Они каждый раз отличались. Структура сценария развивалась и дополнялась при каждой новой подготовке и непосредственно во время самого акта. В самом первом показе это была история одного образа, который, фигурально, восстает из могилы и проходит свой жизненный путь в обратном порядке. В какой-то момент я очень остро почувствовал информационную «грязь», «шум» в пространстве – даже, казалось, услышал этот запах. В перформансе он выразился посредством настоящей гнили, с которой я и работал. Во втором появился еще один герой Х, который как бы способствует этому загрязнению. Позже, рядом героем, появились его «родители» – условно, фигура матери, которая, неосознанно принимает участие в этом загрязнении. Я включал новых участников. «ЭЕХО», на самом деле, развивался сам по себе. И я понимаю, что с новыми поисками он будет развиваться и дальше.
А как ты задумываешь свои проекты? «I_S», например, как ты начал делать? Изначально (после длительных наблюдений) появляется некое целое, сердцевина или узел образов и их основных действий. Некая «груда» падает на тебя целиком, после чего начинается обрабатывание ее и разбор на конкретные детали. Создается центральная завязка, которая формирует общее построение. А ты перечитывал какие-то сакральные тексты перед тем, как делать «I_S»? Потому что там очень серьезные отсылки к библейским героям – Христу, Иуде. В принципе, я постоянно читаю Святое Писание. Меня когда-то сама по себе фигура и история Христа очень впечатлила. И меня до сих пор волнует эта тема. Потому что Бога – запредельное – я не могу осознать, а Христа я рассматриваю как человека и его историю. Для меня это попытка оживить события Голгофы, на которой человек прибил гвоздями человека. Сегодня это «прибивание» происходит каждый час, по всему миру, но в более изощренных формах. То есть, опыт не прожит, не переосмыслен. Личность Христа уникальна тем, что в его человеческое тело была помещена божественная природа, которую он развил (то же сделал Будда и другие «одноклассники»). Мне кажется, что такая природа заложена в каждом, но она требует неистовой внутренней работы и готовности вскрыть ее.
У нас, по сути, два перформера в Украине, вышедших из театральной среды – это ты и Антон Романов. При этом вы страшно отличаетесь, потому что ты, например, очень ориентирован – как мне показалось – не столько на идею и на взаимодействие/коммуникацию, сколько на живые фактуры и на визуальные образы. Какой у тебя бэкграунд? Что ты смотрел, держал в голове? Я не могу поддержать разговор на этом уровне – по поводу опыта других коллег, скажем, мирового масштаба. Я пока к этому не готов. Я ориентируюсь на то пространство, в котором нахожусь сам. Ищу какие-то источники, знаешь, первобытные, первородные. Например, в определенные моменты я ориентировался на ритуалы инициации древних племен. Какие-то вот такие «неподдельные» штуки, с которыми можно работать. После моего первого показа, Галина Джикаева (актриса и режиссерка, – ред.) дала мне книгу – «Визуальный театр». Я открыл ее спонтанно на середине и сразу попал на текст о Ромео Кастелуччи. А я до этого не слышал ничего о нем. Я начал читать и думаю «Ого!». В смысле, как же совпадают точки зрения, понимание. Я читал это дальше и понимал, что ВСЕ совпадает. И меня уже начало от этого как-то… Я дочитал до конца страницы и выбросил книгу. Мне показалось, что если «совпадет» еще что-то, я не смогу дальше работать.
Это мешает верить в то, что ты делаешь? Да! Потому что это уже есть. И это нормально, что я пока что не готов к такой информационной встрече. Мне нужно проработать сперва свои замыслы, или «пробы», а потом уже посмотреть на то, что делают другие. Ты говоришь о кризисе современного театра. Можешь сформулировать четче? Что тебя смущает? Природа театра драматического? Да. «Работа с текстом – наше все». Даже если брать совсем древний театр, то по отношению к нему идет стагнация. Ты смотришь спектакль и не понимаешь, а в чем работа режиссера? Когда я разговариваю с коллегами и говорю, мол, что работаю над новым проектом, то у меня сразу же спрашивают: «а кто автор?», «а какая драматургия?». Но при чем здесь текст?… Или еще говорят: «ох, у нас там такой текст, мы такое покажем…». Я этого не понимаю. Это литература, декламация – все, что угодно, но не театр. Театр – это действие в первую очередь, а не механическое подкрепление текста. В противном случае – театр становится придатком литературы и прислуживает ей.
|
2007–2024 © teatre.com.ua
Все права защищены. При использовании материалов сайта, гиперссылка на teatre.com.ua — обязательна! |
Все материалы Новости Обзоры Актеры Современно Видео Фото обзор Библиотека Портрет Укрдрама Колонки Тиждень п’єси Друзья | Нафаня |
Нафаня: киевский театральный медведь, талисман, живая игрушка
Родители: редакция Teatre
Бесценная мать и друг: Марыся Никитюк
Полный возраст: шесть лет
Хобби: плохой, безвкусный, пошлый театр (в основном – киевский)
Характер: Любвеобилен, простоват, радушен
Любит: Бориса Юхананова, обниматься с актерами, втыкать, хлопать в ладоши на самых неудачных постановках, фотографироваться, жрать шоколадные торты, дрыхнуть в карманах, ездить в маршрутках, маму
Не любит: когда его спрашивают, почему он без штанов, Мальвину, интеллектуалов, Медведева, Жолдака, когда его называют медвед
Не написал ни одного критического материала
Колесил по туманным и мокрым дорогам Шотландии в поисках города Энбе (не знал, что это Эдинбург)
Терялся в подземке Москвы
Танцевал в Лондоне с пьяными уличными музыкантами
Научился аплодировать стоя на своих бескаркасных плюшевых ногах
Завел мужскую дружбу с известным киевским литературным критиком Юрием Володарским (бесцеремонно хвастается своими связями перед Марысей)
Сел в маршрутку №7 и поехал кататься по Киеву
В лесу разделся и утонул в ржавых листьях, воображая, что он герой кинофильма «Красота по-американски»
Стал киевским буддистом
Редактор (строго): чей этот паршивый материал?
Марыся (хитро кивая на Нафаню): его
Редактор Портала (подозрительно): а почему эта сволочь плюшевая опять без штанов?
Марыся (задумчиво): всегда готов к редакторской порке