Клим: «Нет нации — нет театра» *03 марта 2008

Беседовал Сергей Васильев

Фото Наталии Машаровой

КЛИМ (по паспорту Владимир Клименко, но по имени его почти никто не знает и тем более не называет; впрочем, он и самоидентифицируется по этому псев­дониму) — театральный философ, режиссер, драматург. Родился в 1952 году в Украине. Закончил в Москве ГИТИС (курс Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева). Настаивает на том, что театр — Прарелигия, в основе ко­торой «Нулевой ритуал». В конце 80-х годов создал в Творческих мастерских при Союзе театральных деятелей лабораторию по изу­чению человека как феномена и исследова­нию пространства многомерного времени. Основные проекты, созданные в этой сту­дии,- «Три ожидания в „Пейзажах“ Гарольда Пинтера», «Пространство Божественной комедии „Ревизор“, „Индоевропейский проект“ Лестница-Древо» («Слово о пол­ку Игоревом», «Персы» Эсхила, «Гамлет» Шекспира, «Упанишады»), игровой ма­рафон «Мир… Театр. Мужчины… Женщины… Актеры и Шекспир». После роспуска «Мастерских» преподавал, про­водил мастер-классы в России и за гра­ницей, В середине 90-х изредка стал со­трудничать как приглашенный режиссер с театрами, в основном Санкт-Петербурга. Среди спектаклей — «Луна для пасынков судьбы» О’ Нила («Золотая маска»), «Сон об осени» Фоссе, «Гроза» Островского (пре­мия ЮНЕСКО). Автор около тридцати пьес «о театре и для театра»

Первый обладатель высшей российской театральной премии «Золотая маска» в категории «Новация», авангардный режиссер и драматург Клим принадлежит к породе, что называется, чудаков, не приручаемых, перпендикулярных людей, отваживающихся жить своеобычно, произносить свои слова и чертить воздух собственными жестами. Жить, вопреки унылой пословице, не так, как водится, а так, как хочется. Осознавая при этом чудовищную ношу своей индивидуальности. Клим, между прочим, именно так и существует.

Один из признанных лидеров ново­го русского театра, он в начале 90-х последним покинул блиндаж легендарных экспериментальных Творческих мастерских в Москве. Говорят, когда изнуренные неустро­енностью, нищетой и безвестностью мастерскую Клима оставили послед­ние актеры, он продолжал выпол­нять ежедневные тренажи в оди­ночестве. Скорее всего, это миф. Показательный, однако. Личности вроде Клима во все времена, а пуще всего — бессовестные и торгашес­кие, словно служат оправданием искусству, отдуваются своей судь­бой за компромиссы, фарисейс­тво, предательства, пресмыкатель­ство своих менее стойких коллег. Они беззаветно жертвуют себя идее творчества, терпя лишения ради умозрительного, скажем чест­но, для большинства ощущения сво­боды и верности своим принципам. Одним словом, остаются неиспра­вимыми и глупейшими максима­листами.

Клим именно таков. Он, пожалуй, совершил самый ради­кальный эксперимент в сверхта­лантливой генерации своих ровес­ников, заставив иначе, чем было принято, воспринимать театраль­ное время. Его «Божественное про­странство комедии Гоголя „Ревизор“ или „Три ожидания в „Пейзаже“ по Гарольду Пинтеру категорично извлекали зрителей из механичес­ких городских ритмов, предлагая окунуться — иногда на несколько вечеров кряду — в плавное течение вечного времени. Кому-то, конечно, эти эпические медитации в подвале казались невыносимой скукой!.. Но ценители были приворожены шаманством гри­вастого и меланхолично тянущего фразы режиссера. В Климе вообще есть что-то магне­тическое. По крайней мере, колдовс­кой, очищенный до притчевой полировки театр он умудряется создавать даже на выжженной, вымороченной, ожлобившейся, чванливой в своем невежестве и самодоволь­стве территории рутинной провин­циальной сцены. Между прочим, и „Новацию“ он получил за спек­такль „Луна для пасынков судьбы“ Юджина О’ Нила, поставленный с заматеревшими в своем непоколебимом мастерстве артистами. Сам слышал, как одна из участвовавши в той постановке премьерш изумленно признавалась, что, дескать, „этому блаженному невозможно было отказать, что-то заставляло играть иначе“.

Клим, кстати, украинец. Он родился под Львовом, вырос на Полтавщине, театром заразился Харькове, где служил машинистом сцены в академическом театре име­ни Шевченко, одновременно пробуя силы в любительских коллективах. Потом, что типично было для вязкой ситуации начала 80-х годов, драпанул с оцепенелой Украины в Москву, «чтобы никогда не возвращаться» Радикально отрезать родину, однако не получилось. Долгое время Клим нежно и терпеливо опекал запорожский театр LaVie, где актеры играли в костюмах из его коллекции (собранная на московских бара­холках, она соперничает в богемных московских кругах в популярнос­ти только с аналогичным собрани­ем нарядов еще одного украинского авангардиста в Первопрестольной-Петлюры).

Затем, не устояв перед напором и обаянием Владислава Троицкого, стал заниматься с акте­рами его «Даха», писать для них пье­сы. Впрочем, не только для них. Его «Богдана» играют во Львовском театре имени Леся Курбаса, «Украинский Декамерон» — в Одессе, а «Божественное одиночес­тво» даже в Национальном театре имени Ивана Франко. Но, в общем, надо объективно, хотя и растерянно констатировать, что родным чело­веком для современной украинской сцены Клим так и не стал. Самого режиссера это, впрочем, ничуть не удивляет. Он вообще умеет смот­реть на ситуацию с умиротворенной трезвостью. Хотя и принципиально не намерен ей льстить.

КЛИМ КЛИМ

Художник — это человек, говорящий поперек

Клим: В Украине вообще не чувс­твуют и не понимают мировой кон­текст. И панически боятся что-ли­бо изменить или даже самим себе что-то позволить. В Киеве совер­шенно бесподобный, мощней­ший энергетический ландшафт, поразительная публика — кра­сивая и милосердная. А театр — безнадежно ущербный, как смер­тельно больной. Люди в нем не то что не талантливы, нет же, видишь светлые хорошие лица, но испуган­ные какие-то. Мне в Киеве иной раз приятнее смотреть на продавщиц в супермаркетах, чем на актрис, — они молоды, красивы, свободны. А в театре — только страх. Страх выйти за рамки привычного. Ведь и андеграунд возникает в сильной художественной ситуации. А здесь все заново строить надо. Поскольку театр-учреждение продолжает жить по принципу: не высовывайся — получишь по голове. Можно сделать титаническое усилие и к общему изумлению вырастить в оранже­рее отдельного спектакля экзоти­ческий плод, но нужно и осознавать, что в будущем году на этой почве все равно снова посадят огурцы. Вообще я в последние годы стал еще жестче разделять Украину, фигурально говоря, как намере­ние Бога — и Украину как резуль­тат деятельности людей. Мне кажет­ся, что Бог хочет этой земле счастья, а люди, на ней живущие, — нет.

Чехов говорил, что раба в себе надо выдавливать по капле, а нас, я сам это всю жизнь чувствую, необ­ходимо высушивать, как болото. Дабы избыть хохляцкое сознание. Я никого не хочу обидеть, но госу­дарственного сознания здесь все еще нет. Парализованный страхом реформ театр, театр, не решающий­ся ставить перед собой большие цели, театр, равнодушный к свое­му будущему, погрязший в заско­рузлости и подозрительности к любым начинаниям молодых, — наверное, следствие этого не сфор­мировавшегося, инфантильного гражданского сознания. Ведь куль­тура — интерьер духовного бытия человека. И театр позорит себя, если смиряется с собственной деграда­цией и извивается, как лакей, перед публикой.

Художник обязан гово­рить своему народу о его несовер­шенствах. Это человек, говорящий поперек. Если государство очень религиозное, он заявляет: «Бога нет». Если в стране господствует атеизм, художник утверждает: «Бог есть». Функция культуры — учить сомневаться в мнимых ценностях и незыблемых истинах. Шут должен говорить правду королю. А король — уметь ее выслушать. Если в обще­стве пропадают шуты, значит, власть короля чахоточна. Я убеж­ден, что Украина не должна сегод­ня жалеть денег на театр. Не мной первым сказано, что он объединя­ет нацию, формирует националь­ное сознание. В одной моей пье­се есть слова: «Король и церковь. Только те и те. Лишь те, над кем тол­па не властна. Толпа и театр — есть вещи несовместные. Театр все-та­ки очень элитарная вещь. Он, как, впрочем, и само искусство в высшем смысле слова, существует в системе идеалов, высоких задач и целей.

Я знаю, ты разделяешь театральные поколения на растительные и строительные. По каким признакам ты их определяешь?

Это особые технологии взаимо­отношений с социумом. Есть пери­оды, когда строят театральные зда­ния, создают новое пространство для игры. А когда театр построен, там, обычно, возникают люди, несу­щие истинную жизнь. Они как вода. Вода ведь исполняет в строительс­тве дерева определенную роль, хотя сама по себе ее форма не самоценна. Строители понимают земную реаль­ность. Они, как порядочные родите­ли, сначала создают материальную базу, а потом заводят детей, кото­рые, увы, потом часто своих роди­телей стыдятся, хотя и тратят заработанные ими деньги. Потерянное поколение — всегда поколение художников. Людей растительных, оранжерейных.

А какой тип театра преобладает в Украине?

А он есть здесь, театр? Ситуация, в которой находится украинский театр, чудовищна. Молодой человек ничего не может здесь сделать. Здесь вообще больше пекутся о пенсионе­рах, чем о молодежи. Логика для меня непостижимая. Люди, которые Советский Союз строили, продол­жают это делать. Есть театр как ком­мерческое предприятие. Но нет воли в обществе и власти видеть его чем-то большим. Ведь искусство, на самом деле, — это блажь.

Когда есть в стране люди богатые, сознающие ответственность за будущее, верящие в свою землю, и в то, что на ней будут жить их дети, тогда они и вкладывают деньги пусть в непутевых, но в своих — художников, ученных. Или в систему образования к примеру. У нас же страна живет сегодняшним днем. Норовя при этом игнорировать объективную реальность. В нынешнем же театре она связана, в частности, с отсутс­твием, за единичными исключени­ями, режиссуры. А значит, больших задач и поступков. Нужны герои, которые, как хирурги, отсекут все гнилое, и начнут творить.

Откуда им взяться?

Нужна снова-таки государс­твенная воля. Причем нещадная. Надо распустить театры, законода­тельно перед этим запретив пере­профилирование их зданий. И объ­явить конкурсы на замещение всех должностей — директоров, глав­ных режиссеров, артистов. Если сво­их лидеров не хватит, надо нанять их за границей. Одновременно реформировать систему театраль­ного образования.

Ты сам-то веришь, что такое возможно?

Да, в моем поколении буддист­ский принцип недеяния, увы, часто удобно трактуется как неделания. Возможно, мы отвыкли бороть­ся. Но, желая изменить реаль­ность, лучше быть воином. То есть или всех соперников изначаль­но простить, или же их все-таки уничтожить. У нас, конечно, раз­вит и другой путь — тихо стра­дать. Недавно я сказал себе: «Моя кровь — это борщ». И это ужас­но. Ведь все там есть: и бурячок, и капуста, и сало, и турки, и татары, и поляки. Но это только кажет­ся, что дети, появившиеся от соеди­нения представителей далеких народов, красивы. Давно доказа­но, что это не так. А какова кровь, такова и идеология. Страны, в кото­рых существует сильный театр, богаты традицией. А у нас ее нет. Здесь гениальный человек умира­ет, и на другой день о нем уже никто не помнит.

Владимир Николаевич Оглоблин, убежден, по таланту не уступал Товстоногову. Его беда была только в том, что он жил здесь. Я думаю, что тут такая земля.

Ладно, здесь растут огурцы, а не бананы. Но как объяснить феномены Влада Троицкого с «Дахом», Андрея Жолдака, в конце концов?

Влад по сознанию русский чело­век. Это как к аборигенам приезжает иностранец. Он поражен необыч­ностью их культуры, и влюбляется в нее. Это не говорит о том, что або­ригены плохи. Просто их уровни разные. И Влад, по-моему, совер­шил фантастическую попытку, чтобы на этой территории нача­ло что-то происходить.

Андрей — типичный человек строительной генерации — просто волшебник. Хотя и обстоятельства в Харькове ему улыбнулись — ему достал­ся все-таки бывший театр Леся Курбаса, едва ли не единственный в Украине с подлинной традицией, да и «король» в лице местного губер­натора на момент его работы в теат­ре имени Шевченко наличествовал. Хотя одно из самых страшных моих наблюдений последнего времени: как только Андрюша покинул театр, все его невероятные усилия были погребены. Театр стал хуже, чем был до него. У актеров появилась фана­берия, хамство. И Андрея поно­сят теперь те, кто в рот ему смот­рел.

Знаешь, что я сейчас подумал. Почему в Украине самая любимая пьеса «За двумя зайцами»? В чем ее сюжет? Появился некий чело­век, который хотел нести культуру. Открыл цирюльню. Хотел жениться на образованной девушке. И чем это кончилось? Битьем и изгнанием,

Но Голохвастый еще за одной барышней приударял.

Но он же художник. Любит кра­соту. Французы не избивают худож­ников за то, что они любят многих девушек. А дело все в том, что мы не терпим лидеров. Или думаем, что хорош только тот командир, который всех подавляет. А настоя­щий лидер ведь не уничтожает всех вокруг, а помогает им раскрыть­ся. В театре, как нигде, это видно. Театр — это осознанная штука. Где нет нации, там нет и театра. Это, увы, закон. Так что украинскому театру пока остается только состра­дать. Не будет его, пока у нас вместо крови — борщ.

*Впервые опубликовано в журнале культурного сопротивления «ШО»№ 3 (29), март 2008


Другие статьи из этого раздела
  • Віталій Жежера: «Найбільша біда — самонеусвідомлення культури»

    Я суджу у нормальний «хуторянський» спосіб. Уяви собі хутір, як модель світу: чого там не вистачаэ?! Мудрій людині там все є: небо є, вода є, дерево є, земля є — досить. Власне кажучи, уважно вдивляючись у свій хутір, я можу і не знати європейського контексту, але я його вгадаю, відчую чого не вистачає для гармонії.
  • Драматургічна лабораторія «Тиждень української актуальної п’єси»

    11–16 травня у Києві відбудеться проект Драматургічна лабораторія «Тиждень української актуальної п’єси», в рамках якого у форматі читань будуть представлені тексти cучасних українських драматургів. Проект створений за ініціативою молодих українських критиків та режисерів, спрямований на відкриття нових імен, консолідацію молодого театрального руху та об’єднання зусиль осередків, які займаються проблемами сучасної драматургії. Основна програма «Тижня» сформована на основі конкурсу, на який надійшло понад 120 текстів з усієї України.
  • Львівський театр ім. Леся Курбаса. Володимир Кучинський: пряма мова

    Театр Курбаса з’явився в карнавальний час, у постмодерні 80-ті, з притаманною їм енергією руйнації. Це було напередодні кінця радянської епохи, коли країна розвалювалася, а ті хто її розвалювали були наділені шаленою енергією руйнацією. З цієї енергії наші вистави були неймовірно азартними, вибудованими на імпровізації, на шаленому драйві. Ми були молодими максималістами.Радянське керівництво спробувало нам завадити відкритися, але оскільки нічого антирадянського ми не робили, то по суті влада лише створила нам неабияку рекламу
  • Борітеся – поборете…

    Как Шевченко поздравляли с юбилеем

Нафаня

Досье

Нафаня: киевский театральный медведь, талисман, живая игрушка
Родители: редакция Teatre
Бесценная мать и друг: Марыся Никитюк
Полный возраст: шесть лет
Хобби: плохой, безвкусный, пошлый театр (в основном – киевский)
Характер: Любвеобилен, простоват, радушен
Любит: Бориса Юхананова, обниматься с актерами, втыкать, хлопать в ладоши на самых неудачных постановках, фотографироваться, жрать шоколадные торты, дрыхнуть в карманах, ездить в маршрутках, маму
Не любит: когда его спрашивают, почему он без штанов, Мальвину, интеллектуалов, Медведева, Жолдака, когда его называют медвед

Пока еще

Не написал ни одного критического материала

Уже

Колесил по туманным и мокрым дорогам Шотландии в поисках города Энбе (не знал, что это Эдинбург)

Терялся в подземке Москвы

Танцевал в Лондоне с пьяными уличными музыкантами

Научился аплодировать стоя на своих бескаркасных плюшевых ногах

Завел мужскую дружбу с известным киевским литературным критиком Юрием Володарским (бесцеремонно хвастается своими связями перед Марысей)

Однажды

Сел в маршрутку №7 и поехал кататься по Киеву

В лесу разделся и утонул в ржавых листьях, воображая, что он герой кинофильма «Красота по-американски»

Стал киевским буддистом

Из одного редакционного диалога

Редактор (строго): чей этот паршивый материал?
Марыся (хитро кивая на Нафаню): его
Редактор Портала (подозрительно): а почему эта сволочь плюшевая опять без штанов?
Марыся (задумчиво): всегда готов к редакторской порке

W00t?