«Буна»: революция на фоне ковра23 апреля 2014
Текст и фото Жени Олейник
«Ми випустили Віру Маковій!» — счастливо повторяет Лена Роман, обнимая за кулисами актеров после премьеры «Буны» в Киево-Могилянском театральном центре «Пасіка». Говорят, прочный тандем режиссера и драматурга плох тем, что пьеса в таком случае может рассчитывать лишь на одну постановку. Однако если это гарантирует ее максимальную реализацию на сцене, то стоит ли жалеть?
«Буна» — уже вторая пьеса Веры Маковей, за которую берется Роман — в Театре Франка параллельно продолжается работа над текстом «Дівка на відданнє». Основной мотив пьес Маковей — это противостояние старого и нового, довольно популярная в украинском искусстве тема собственных корней и исторической памяти. Тем не менее, драматург выработала свою, очень особенную эстетику. В первую очередь это язык — Маковей пишет на буковинском диалекте, — а кроме того, ее тексты никогда не звучат в строго социальном ключе, а всегда уводят куда-то вглубь личности — пресловутые потемки человеческих душ.
«Иная система координат» — так Лена Роман говорит о чужом мировоззрении. После просмотра «Буны» сомнений не остается: в этой системе режиссер ориентируется отлично.
Действие происходит далеко за чертой больших городов. Центральный персонаж пьесы Буна (Олег Примогенов), то есть — «баба» с румынского — властная злобная старуха, воплощение матриархата в валенках. С ней живет 19-летняя осиротевшая внучка Орыся (Алина Скорик), которой приходится содержать хозяйство, терпеть постоянные упреки и читать молитвы на память. Жить так ей отчаянно не хочется, и она мечтает сбежать подальше от сельской грязи и домашнего диктата. Но вместо этого беременеет, выходит замуж за старшего мужчину, и вязнет в ненавистном быту, пока не решается, наконец, выехать на заработки в Америку. Однако на другой стороне света оказывается в аналогичных условиях.
«Буна» — это повествование о разрушенных традициях и войне ценностей. Лена Роман строит сценическое пространство на основе этого антагонизма: по левую сторону сидит бандурист и звучат народные мелодии, по правую стоят элегантно одетые «дівчата із мрій Орисі» — дописанный в процессе работы образ лучшей жизни. Реальность располагается посредине, становясь своеобразной ареной, где сталкиваются взгляды и поколения.
Ни режиссер, ни драматург не дают ответа на вопрос, кто победитель в этом споре. Скорее изображают сломленные, неприкаянные поколения, утратившие основу, архаический, захламленный, укутанный в платки мир, куда все же просачивается если не современность, то вездесущая массовая культура. Так в играх семилетнего правнука Буны уживаются библейские святые и черепашки-ниндзя, а Орыся нашептывает слова попсовой песенки, как молитву. Старинные обряды же редуцируют до механических действий — недаром исполняющие свадебный танец Мытро (Геогрий Поволоцкий) и Орыся так напоминают бездушных роботов.
Все затхлое, инертное и тяжелое в пьесе воплощает Буна. Но если в тексте она больше походит на мифическую темную силу, которая, как магнит, удерживает вокруг себя остальных героев, то в постановке, благодаря игре Олега Примогенова, становится куда более человечной. Комичность и трогательность Буны — убаюкивающие интонации, самодельные колыбельные и распивание коньяка украдкой — в его исполнении сменяются пассивно-агрессивным нависанием над другими персонажами. Заботливость превращается в маниакальное стремление к контролю, житейская мудрость — в навязчивые нравоучения, а старческая беспомощность — в манипуляцию. Буна, по сути, единственный бездейственный персонаж, чья история уже состоялась, становится осевым. Остальные герои мельчают в ее присутствии и становятся марионетками на прочных ниточках родственных связей.
«Буна» — о кризисе коммуникации, об устаревшем мышлении, которое не дает нам двигаться вперед, — говорит Роман. — Старшее поколение знает что-то важное, но не в силах нам передать. И в то же время, очень не хочет, чтобы мы от него отличались. Режиссер видит в этом метафору нынешних отношений Востока и Запада, но тех, кто однозначно прав в этом конфликте, по «Буне», нет. Это оппозиция, где одни представляют иррациональный, бессмысленный консерватизм, а другие слепо опираются ему, не имея на деле какой-либо оформленной альтернативной идеи существования. И демонические плюшевые ковры с оленями и Сталиным, мелькающие за спиной Буны в сцене ее смерти, остаются висеть где-то на задворках нашего сознания, а любой протест оказывается лишь жалким трепыханием на их фоне.
«Буну» можно крутить, как калейдоскоп, отыскивая новые тематические измерения. Здесь присутствует и социальная составляющая — пропасть между селом и городом, проблемы семей, разделенных нуждой в заработке. Однако под житейским слоем смыслов скрывается еще один, куда более глубокий. «Буна» — во многом спектакль о человеческой боли, бессилии и безысходности. Орысину осанку гнет время, изнурительная работа и постоянное беспокойство. Мытро скрючивается над клетчатыми сумками от отчаянного нежелания покидать родной дом. Опущенные, запертые в собственной личности, они вынуждены признать, что их судьбы предопределены. «Кто я?» — снова и снова спрашивает себя Орыся, выполаскивая чужое белье, но постепенно вопрос стихает. Как и сходят на нет поиски лучшей жизни, ведь в какой-то момент становится ясно: больше, чем положено, никто не предложит.
