Когда Народ и Чума едины04 января 2016
Текст Елены Мигашко
Фото Оли Повознюк
«Они больше ходили на репетиции, нужно повторять за ними»,
«...Режиссер этого спектакля окончил ГИТИС?... Что-то я сомневаюсь»
Из сцен спектакля «Осадное положение»
На сцене три черные дощатые платформы и горшки с сухими цветами, торчащими из земли. Актеры разодетые в старые свитера, но с босыми ногами, заполняют собой площадку. Они держат паузу. Они знают: зрители ждут, когда что-то начнется, когда что-нибудь станет ясно. Но актеры молчат. Практически не нарушая тишину, кто-то из них неподвижно произносит: «Я мечтала играть Джульетту». За ее спиной отзывается другой: «Сэндвич очень хочется». Потом – третий, уже более развязно, но в такой же манере: «Нет, я понимаю, театр – это искусство... Но какого черта я в каждом втором спектакле играю босой?». За его спиной – «С горчицей». Поначалу все они смотрят немигающим взглядом в одну точку и не нарушают общей статуарности сцены. По центру, на одной из черных платформ, стоит фигура в пышном черном платье. Актриса (Настасья Зюркалова) возвышается над остальными и держит на вытянутой руке яркий сочный апельсин – как солнце. Кто-то из актеров, озвучивающих свои мысли вслух, спрашивает: «Почему Чума стоит с апельсином?» И, разумеется, не получает никакого ответа. Никто из них не получает никакого ответа на свои желания, возмущения, бытовые комментарии. Объединенные единой мизансценой, герои слушают только себя. Разворачивается простая и точная картина всеобщей зацикленности: каждый здесь один, у каждого своя «хата скраю».
Вдруг актеры выходят из застывшего состояния и начинают ходить по кругу, случайно сбивая горшки, ковыряться в земле – как-то действовать. Смешно и нелепо соединяясь друг с другом, они гонятся за будто бы увиденной кометой, наконец, «строят» эту комету из собственных тел – этим самым космическим «предзнаменованием» начинается «Осадное положение» у Камю.
Для режиссера Тины Еременко пьеса Альбера Камю – всего лишь повод. Точно так же, как для самого Камю написание инсценировки по мотивам своего романа – повод поработать над замыслом спектакля с Жаном-Луи Барро. В версии Еременко, Bilyts Art Centre показывает своеобразный, во многом иронический набор этюдов, объединенных единой темой – темой вторжения Чумы в жизнь человека. Наигравшись и набегавшись по сцене, поиграв со зрителем (Чума незаметно сходит с пьедестала и падает в обморок; актеры просят зрителей вызвать «Скорую»), участники спектакля начинают играть тему.
Герои вдруг оказываются перед фактом – теперь ими будет управлять абсолютный закон и порядок. Они дают начало новой эре, оживляют своего будущего властителя. Разбушевавшаяся масса начинает метаться по сцене, выкрикивая реплики Хора из текста пьесы: «Ничего не произошло! Ничего не произошло!». Их хватают, бросают на пол, отталкивают и бьют помощники нового режима – из заколдованного круга не выйдет никто. В это время музыканты на соседней площадке играют на электрогитаре и барабанах, а Настасья Зюркалова, снова оказавшись на возвышении, громко дышит и сжимает в руке черный, как и пышное платье, мячик. Внешне это напоминает мышечные сокращения живого сердца, и Чума безапелляционно диктует под сердечный ритм свой устав – о том, что в ее правлении нет никакой патетики, а есть только справедливость и система. О том, что отныне каждый из жителей города обязуется молчать и носить кляп во рту. О том, что с этого момента вводится осадное положение.
Настасья Зюркалова, отличающаяся от остальных участников спектакля игрушечной хрупкостью и почти кукольным лицом, производит особый эффект. Чума, т.е. беспощадная тоталитарная система, захватившая город, не смотрится страшным чудовищем – в ней нет ни грубости, ни уродства. Она – элегантна и как бы незаметна, вызывает скорее жалость, чем страх, ее невозможно увидеть и сразу понять. Такая Чума может просочиться куда угодно.
Как и в каждом мифе о столкновении человека с системой, история Bilyts Art Centre не могла обойтись без бунта. И герои спектакля – народная масса в старых свитерах и серых брюках – в конце концов, решаются на бунт. Ощущение суматохи, толпы и «потасовки» поддерживает и электронная музыка. Чума выпускает из рук черный мячик – символ власти, и за ним в погоню бросается вся орава исполнителей. Актеры заполняют движением сцену, наматывают круги возле обессиленной Чумы, но музыка понемногу стихает, фигуры соединяются в единую «человеческую многоножку», свалку борющихся тел. Наконец, при полной тишине, «масса», дышащая громко и сложно, словно бы «расплетается» по полу. Под грудой уставших от драки оказываются двое – они все еще пытаются отобрать друг у друга черный мяч. Когда и они устанут – кто-то произнесет только «Бунт ничего не решает».
Ведь все в спектакле понятно и без слов. Герои, сплетенные единый массив, борющиеся за власть и черный мячик медленно рассыпались на разбитых и утихомиренных одиночек. Другие за их спинами все еще продолжали бороться. Когда вынырнули самые стойкие – последние двое, Чума словно бы была довольна своей работой. Ведь и правда, все получилось «без патетики, только власть и абсолютный порядок».
В последней части «Осадное положение» потерпевшие крах бунтовщики читают короткие монологи об отношении к революции и бунту. Кто-то говорит «Я отказываюсь жить в системе», кто-то – признается, что не знает, как изменить мир, «не желающий вставать с колен». И даже Чума превращается в обыкновенное типажное лицо и рассказывает о том, как бессмысленны все грубости революции, как она не собирается в них участвовать, но ведь ей не все равно – просто она пытается «брать» помощью и добротой. Один из персонажей встает и говорит: «Как я не люблю всех этих спектаклей про войну и АТО, всех этих плохих финалов. Так хочется, чтобы был хороший финал. Вот просто – хороший финал». И актеры, поднявшись, уходят за сцену, что-то тихо обсуждая между собой. Их разговоры еще доносятся в зал, когда один из них – выходит к зрителям и, имитируя голос типичного ведущего какого-нибудь «Радио Шансон» («Эта песня посвящается всем нашим любимым женщинам...», «Любите и будьте любимы...») начинает, вместе с музыкантами, громко петь песню Филипа Киркорова. Зал взрывается. Вот оно – настоящее отсутствие патетики, мощь абсурда и самоиронии.
