«Калигула»: Камю в картинках^{23 ноября 2009}

Текст Марыси Никитюк

Фото предоставлены фестивалем NET

Фестиваль: NET, Москва, 14–27 ноября

Спектакль: «Калигула» по пьесе Альбера Камю

Режиссер: Явор Гырдев, драматический театр им. Стояна Бочварова (Варна, Болгария) совместно с Национальным театром Лилля (Вильнев д’ Аск, Франция)

Показ: 15 ноября 2009 г., Центр им. Вс. Мейерхольда

Фестиваль NET проходит при поддержке Министерства культуры РФ, Фонда Прохорова, Райффайзенбанка, Французского культурного центра, и Центра им. Гете

В рамках Московского NETа показали спектакль-антиутопию болгарского режиссера Явора Гырдева, ставшего лауреатом прошлогоднего МКФ с фильмом в стиле ретро и нуар «Дзифт». Этот фильм можно найти на торрентах и просто в интернете, и смотреть его однозначно стоит, как стоило бы и Гырдевского «Калигулу».

Трейлер к спектаклю «Калигула»

Загрузите флеш-плеер.
Трейлер к спектаклю «Калигула»

Слишком яркие краски постановки, персонажей, почти комиксовые герои, они появляются перед зрителем в тесном маленьком кругу мини-амфитеатра, специально созданного пространства на сцене центра им. Вс. Мейерхольда (восьмиугольник, завешанный красными шторами с красно-черной геометрической символикой). Каждый герой — типаж, у каждого своя ядерная краска, каждый новый входит в единственную дверь, восходит на постамент и говорит, что он не видел Калигулы.

Все в ожидании Калигулы. Начало. Геликон — Стоян Радев, Цезония — Даниела Викторова

Как и следовало ожидать, в тоталитарном государстве все ходят в черных длинных плащах, черных галифе, штанах, рубашках и в черных пилотках с символикой государства, а в придачу носят черные блестящие очки американских полицейских для пущего гламура. Сам красавец Калигула натурально жесток, а действие натуралистично: если надо избивать, то тут избивают, надо насиловать — жену патриция император жестко нагибает несколько раз при всех тут же на обеденном столе.

Калигула — Димо Алексиев, насилует жену патриция на трапезном столе

Накануне мы разговаривали с Явором Гырдевым и он сказал, что одна из его задач — создать «страшный спектакль», неуютный. Но «Калигула» не получился страшным. Не зря мы вспомнили о «Дзифте», где все построено на чарующей декадентской красоте кадра. Это советская София, черное небо, пустая площадь, черная площадь и главный герой, который бежит по брусчатке и видит, как на здание извергает свет белая пятиконечная звезда, — поэзия и символизм кино, возможные только в кино. В театре этого мало, театральному пространству не достаточно иметь характеристики тоталитарного государства, если оно таким уже преподносится, ему нужно им быть, а для этого, либо должно находить сценические метафоры, которые бы раскрывали суть героев, суть Калигулы, суть ужаса бытия, и суть тоталитарного строя, либо нужно дожимать до конца натурализм и жестокость настолько, чтобы всех в зале тошнило. А облачить красивый поэтический текст Альбера Камю в красивых статных, невероятно фактурных болгарских актеров, взять на роль Калигулы мальчика под стать греческим куросам совершенного телом и лицом — Димо Алексиева, и разукрасить пространство красными и черными цветами, снабдив перебивки между сценами отличным клубняком — это не страшно, это недожатый китч.

Калигула в образе Венеры собирает деньги с патрициев за свой восхитительный танец

Удовольствие, конечно, эта постановка приносит, она хороша по-своему, и, безусловно, красива. Просто не использован потенциал текста Камю и того материала, из которого Гырдев пытался создать свою страшную антиутопию. К счастью или к сожалению, но в театре нельзя просто рассказать сюжет (если это только не современный еще никем не виденный текст), потому что это возможно в кино, потому что там степень вовлеченности в процесс просматривания чуть ли не стопроцентная, нет никакого барьера, если на экране убивают, то мы в это верим на самом деле. Чтобы поверить в чью-то смерть на сцене, мало ее голой констатации, мы же видим актера, который хоть и уткнулся в пол головой и притворился мертвым, но он только притворился, и более того, мы даже знаем, что это произойдет, ведь в большинстве случаев мы читали то, что видим. Поэтому у режиссеров типа Някрошюса, например, шагу никто не ступит без какого-нибудь метафорического па, именно поэтому прямолинейные грубости Гырдевского «Калигулы» не вызвали должного эффекта, нестрашно, потому что — понарошку. Не факт, что по-настоящему (убивать, бить, насиловать) имело бы смысл, но вот эффект безусловно имело бы. А так получилось слегка наивно, вроде бы десяток здоровых мужиков собрались поиграть в «Калигулу», а в «Калигулу» нельзя поиграть, его отчаяние, как и отчаянье всего экзистенциализма, — безгранично, оно далеко от любой эстетики, далеко от красоты, это отчаяние вызвано сутью вещей, сутью того, что любая красота заражена старостью, смертью, а, значит, не-красотой, антикрасотой. Этим нужно дышать, как чумой, и заражать других, эта боль должна расцветать в глазах, как на лбу расцветают бубонные кольца. И когда Цезония спрашивает Калигулу, неужели он так сильно любил Друзиллу, что готов утопить все в крови и себя тоже, то он отвечает, что «дело не в любви, а в том, что вещи не происходят так, как должны бы». В этом суть «Калигулы» вне привязки к фашистскому режиму, о котором, безусловно, тоже писал автор. Главное, что люди умирают, люди трусят, люди боятся, и утрачивают человеческий облик, а по сути, что им грозит: только смерть? И это «только смерть» может звучать одновременно и презрительно и отчаянно. «Мертвая Друзилла, говорит Калигула, лучше, чем старая Друзилла», вся наша жизнь — череда проигрышей и это посерьезней чем мальчишеские игрушки в войнушки, это не так броско, как эстетика тоталитарного государства, как краски «Города Грехов», поэтому, возможно, и упущено из виду режиссером. Все-таки Гырдева увела внешняя красота возможного пространства «Калигулы», режиссер, говорит, что с Калигулой в мыслях живет уже 15 лет, и изучал много биографий императора, чувствуется, что философско-идейно режиссер больше углубился в исторические реалии, чем в боль экзистенциализма.

Калигула, убив отца Сципион (Никола Мутафов), говорит с ним о поэзии и об одиночестве

Нет, текст никуда не делся, невероятно красивый Калигула-Алексиев проговаривает и об одиночестве, и о том, что мечтает остаться один, но это невозможно, ведь с тобой всегда все полчище тех, кого ты любил, кто любил тебя, кого ты не любил, кого ты убил и т.д. Это невозможность побыть в сакральном и спасительном одиночестве (медитации), которую вскрывает после смерти Друзиллы Калигула, и пустота, которую он тоже открывает после смерти возлюбленной, понимая, что любовь всего-то камуфлировала его пустоту. Слишком много юный император понял тогда, когда с вещами еще не принято мириться, ведь как говорит один из патрициев: «В прошлом году моя жена тоже умерла, я поболел год и все», он уже смирился с существующим порядком вещей. Калигула не может этого сделать в силу возраста, он не может предать себя и примирится, поэтому настойчиво, доказывая всем свою свободу, идет к грани, дожимает собственную смерть, чтобы в конце сказать: «В историю, Калигула, в историю», потому что не быть тебе житейски счастливым, потому что ты не выбрал путь смирения. У Калигулы самая чистая душа, поэтому она и восстает против лжи, лицемерия и порядка жизни, который позволяет смиряться с укладом этой самой жизни.

Все это есть в словах спектакля, и детско-бесшабашное «Геликон, достань мне луну», но оно не звучит, теряется, потому что ни один акцент режиссером не поставлен, ни одна идея не вынесена в заглавие. Но в том то и загвоздка, того Камю, которого самого по себе можно и прочитать, а все-таки сцена требует своего мнения, и здесь Явор Гырдев оказался менее настойчивым, чем в своем же «Дзифте», или менее театральным. Он создал очень красивый и холодный дворец, театральный комикс, но забыл, что в театре двухмерные картинки довольно таки плоски и скучны.

P.S.: Танец Венеры

Молитва Калигуле-Венере

«Богиня скорби и пляски,
Рожденная из волн, вся липкая и горькая от соли и пены морской
Ты, подобная улыбке и сожалению, обиде и восторгу
Научи нас равнодушию, возрождающему любовь
Наставь нас в истине этого мира, гласящей, что ее в нем нет,
И ниспошли нам силы жить достойно этой несравненной истины,
Осыпь нас своими дарами, осени наши лица своей беспристрастной жестокостью,
Своей непредвзятой ненавистью, кидай нам в глаза полные пригоршни цветов и убийств
Прими своих заблудших чад.
Впусти их в суровый приют своей равнодушной и мучительной любви.
Надели нас своими страстями без предмета, печалями без причины и радостями без будущего
О ты, такая опустошенная и палящая, бесчеловечная, но земная, опои нас вином своего безразличия
И заключи нас навеки в свое мрачное и грязное сердце
Альбер Камю

Танец Венеры-Калигулы

Сцена, где Калигула играет для патрициев Венеру, не уподобляясь богам, и не богохульствуя, а упраздняя институт религии вообще, в спектакле решена блестяще. В ней столько энергии, жестокой клоунады, гротеска, что о ней стоит рассказать отдельно. Посреди сцены-амфитеатра расположен небольшой колодец, в нем, то омывают мертвую Друзиллу, то умывается Калигула, то засверкает луна. В зал заходит Геликон (Стоян Радев) щетинистый шут тоталитарной власти, преданный и верный друг Калигулы, но вместо черных-черных нарядов на нем лохматый рыжий парик, белый длинный креналин с кольцами, хлыст и туфли на каблуках. В этом наряде Стоян очень фактурен — небольшого роста, с мужественной щетиной, немного мелкий и с прозрачными буквально стеклянными голубыми холодными глазами, выглядит, словно сошел с кадров издевательских фильмов Брюса ля Брюса. Он кричит в мегафон молитву Калигуле-Венере, заставляя патрициев, взмахивая хлыстом, стать по кругу колодца и подняв руки вверх, взывать Венеру-Калигулу появиться. Эта сцена буфф, не лишена некоего раздражения Геликоном, которое вызывают у него выходки Калигулы. Но тут из колодца под стильный клубняк появляется Калигула в красных нашивках на руках, в красной юбке из полосок, похожей на римскую форму, на кольчугу воинов. У Калигулы напомажены красным губы, он пафосен, он в самом соку безудержного гротеска, он выпрыгивает из колодца, он свирепо болтыхается в нем, подымая брызги бурь, он совершает разные акробатические па, его тело совершенно, его мокрое тело даже еще совершенней, он трется в похотливом R&B об патрициев, чем немало их смущает. Чтобы в конце замереть в колодце в позе ждущей благодарности балерины в ожидании похвалы. Да, это тоже слишком нарочито, но и слишком красиво.