Игровая «Красивая птица»^{20 апреля 2015}

Текст Екатерины Макбендер

Фото из архива постановки

Твердо убежденный в том, что именно игровая методика сближает театральное искусство с современной эпохой, ставя актера-творца над режиссером-идеологом, Олег Липцын активно работает в данном направлении еще с конца 80-х. Уже в созданном им Театральном Клубе пытались избавиться от диктата литературного текста, экспериментируя с произведениями Джойса и Хвылевого, Гоголя и Хармса. В 2013 режиссер организовал в Киеве Семинар Игрового Театра, опираясь на методологию разработанную Михаилом Буткевичем. Результатом семинарских занятий стала постановка «Красивой птицы», наблюдать в которой можно было как начинающих, так и опытных актеров (Владимир Кузнецов, Игорь Рубашкин).

Незатейливые декорации: деревянный стол, занавеска, конструкции окон – действие условно разыгрывается то в гостиной усадьбы, то у Сорина в саду. Костюмы – современные предметы одежды, которые, так или иначе, соответствуют характерам персонажей, но не стремятся к исторической достоверности. В данном случае внешние атрибуты не имеют для постановщика никакого значения, главное – отношения между актером и текстом, его техника исполнения, не перевоплощение, а игра с образом. Изначально возникает ощущение, что спектакль этот – умелая импровизация и создается на глазах у зрителей, нескольких приглашают присесть за стол к Треплевым. Актеры вольно общаются с залом, сохраняя дистанцию между «я» и не «я», между собой и героями пьесы.

Почему Чехов? По мнению самого Липцына, именно игровой методике под силу раскрыть «подводные течения» и подтексты чеховской драматургии так, как этого не может сделать психологический театр, стесненный идеей «сценической правды». Спектакль для тех, кто либо хорошо знаком с «Чайкой», либо совсем ее не знает. Здесь не стоит задача поведать сюжет, нет как такового смыслового акцента, режиссерского решения, постановщик уходит на второй план.

Как и следует, «Красивая птица» начинается сценой в саду, со спектакля Кости, это театр в театре – гаснет свет, мистическая музыка, справа из-за ширмы появляется Нина с китайским фонариком и экзальтированно произносит: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли...», а через секунду вспыхнет яркий свет и Треплев раскричится на мать, но из себя он выходит для виду, он отстранен по отношению к себе. Так и весь спектакль разыгран легко, свободно, почти иронично. Даже эпизод где Костя и Нина встретились спустя 2 года – все эмоции актеры будто выхватывают на поверхности, не углубляясь, но в этой легкости и отстраненности порой доходят до гротеска, балансируют на грани.

Режиссер стремится к созданию творческого пространства, в котором тонкая психологическая ткань сочеталась бы с яркой гиперболизированной формой (о чем пишет и в своей диссертации). Здесь нет ощущения главного героя, более сильного и заметного исполнителя, есть игровая ансамблевость, на фоне которой выделяется не Нина и не Костя, а Сорин (Владимир Кузнецов), как более опытный и яркий исполнитель. В игровом методе актер обретает больше свободы, но и больше ответственности, он волен создавать образ героя самостоятельно, вместо того, чтобы следовать режиссерской концепции. И здесь мы сталкиваемся с тем, что хоть метод в целом безусловно интересен и перспективен, многие актеры к нему просто не готовы.