Всеволод Мейерхольд: от театрального балагана к драме судьбы^{12 апреля 2010}

Марина Гонта

«Театральное представление не знает ни „вчера», ни „завтра. Театр есть искусство сегодняшнего дня, вот этого часа, вот этой минуты, секунды… „Вчерашний день театра — это предания, легенды, тексты пьес, завтрашний день — мечты художника. Так рассуждал Всеволод Мейерхольд о парадоксальной природе театрального искусства, которое, сойдя со сцены, тут же исчезает из памяти публики. Большую часть своей сорокалетней жизни в театре Мейерхольд провёл в „мечтах художника, и, когда в 1940-м его расстреливали, ему все ещё было, что сказать зрителю.

Абсолютная музыкальность замыслов

Театр Мейерхольда был одновременно балаганом и трагедией, комедией итальянских масок и греческой драмой, отражая всю логическую цепочку театрального искусства. Вовлекая в свои постановки элементы различных исторических эпох, он строил театр, в котором абсолютно все было революционно новым. Он не гасил свет в зале, чтобы достичь более тесной связи между сценой и зрителем, использовал архитектурное (вместо декоративного) оформление спектаклей, экспериментировал с костюмами, перенося персонажей из одной эпохи в другую. При этом актер оставался главным выразительным средством его работ, в которых все покорялось какому-то единому неслышному ритму. Музыка была неслышна, словно кто-то модулировал ноты в диапазоны, недоступные человеческому слуху, но оставлял звучащей мелодию, резонирующую с чем-то спрятанным глубоко в самом зрителе. Этой музыкальности покорялась вся его театральная система, которая не была обобщена, не стала традицией, не слилась со штампами советских театров. Возможно, потому что была соткана из тысяч новых идей, сотен тысяч музыкальных созвучий, доступных уху одного Мастера. За время работы Мейерхольд воспитал много учеников, которые так и не раскрыли принцип уникальности его театра. Может, Мейерхольд был плохим учителем, а, возможно, его ученики не слышали его музыки. «Когда же раскроются тайны»? Когда перейдём к методике?.. Проходит зима сладчайшего дурмана, а в руках — ничего… «, — сетовал его ученик, будущий выдающийся кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн, вскоре покинувший студию. Жена Мейерхольда, Зинаида Райх, на одном из занятий, озвучивая точку зрения режиссера, написала Эйзенштейну записку: „Сережа, когда Мейерхольд почувствовал себя готовым режиссером, он ушел от Станиславского». Ученик был готов к выпуску, но тайны ему так и не были раскрыты.

О Мейерхольде всегда больше говорили, нежели слушали его самого. Газеты с восторгом возвещали, что он отметает классику, становясь флагманом футуризма, а он в то время ставил «Горе от ума» и «Бориса Годунова». Говорили, что они со Станиславским враги, тогда как Мейерхольд по первому зову бросался к своему учителю. Ехидничали по поводу его «еврейских штучек», хотя Мейерхольд был перекрещённым лютеранином из обрусевшей немецкой семьи.

Всеволод Мейерхольд

Творческое единство противоречий

Карл Теодор Мейергольд родился 9 февраля 1984 года в семье владельца винно-водочного завода. В доме была нервная и какая-то неприятная атмосфера, вероятно, отчасти навеянная удушливыми винными парами. Возможно, поэтому в 1896 году, отказавшись от наследства и семейных связей, Мейерхольд предпринимает судьбоносный шаг — бросает юридический факультет и поступает в филармоническое общество, в класс Немировича-Данченко. Со своими учителями — Данченко и Станиславским — Мейерхольд провёл 7 лет ученичества, в том числе — в новом, прогремевшем на всю Москву театре — МХТ. Его учителя, как позже и он сам, хотели видеть в Мейерхольде сырой материал, готовый подчиниться любому решению мэтра. Однако молодой, но уже окрепший актёр с самого начала видел «свои» роли. Данченко, строго соблюдавший традицию текстового театра, так никогда и не понял Мейерхольда, а Станиславский, несмотря на все разногласия, в конце своего творческого пути называл Мейерхольда своим единственным творческим наследником.

Фактически, Мейерхольд и Станиславский могли бы быть одним творческим целым, отчего бы театральное искусство только многократно выиграло. В пределах этой «единой личности» театральные идеи непрерывно бы углублялись, переосмыслялись и обновлялись. Никто бы не обвинял театр Станиславского в пресной рафинированности, а Мейерхольда — в поверхностной эксцентричности и формализме. Но сложилось так, как сложилось, и, за исключением коротких периодов общей работы, критика развела Мейерхольда и Станиславского по разные стороны театральной Москвы. Отношения между учеником и учителем не воспринимались, по мнению обывателей, между академичным Станиславским и эпатажным «звонарем» Мейерхольдом не могло быть ничего общего. С обеих сторон действительно часто звучали выпады относительно творческих методов, но ни разу ни один из них не очернил другого. «Если я стал чем-нибудь, то только потому, что годы пробыл рядом с ним. Зарубите это себе на носу! Если кто из вас думает, что мне приятно, когда о Станиславском говорят дерзости, то он ошибается. Я с ним расходился, но всегда глубоко уважал его и любил», — говорил Мейерхольд.

Всеволод Мейерхольд

Удобный пьедестал революции

Самый распространённый портрет Мейерхольда — фото 1927-го года: полуповорот, хмурый прямой взгляд, четкие линии губ и подбородка. Образ революционера и бунтаря с блестящим воротом кожаной косоворотки тождественен образу Маяковского — духовного и творческого друга Мейерхольда. Правда, Мейерхольд был почти вдвое старше: взгляды на жизнь — сформированы, линия в искусстве — обозначена, позади — двадцать лет театрального опыта.

У Мейерхольда было много «попутчиков», которых он на короткое время приближал к себе, делясь новыми идеями и вводя в свой дом, но в определённый момент эти люди вычеркивались из списка гостей и из жизни. С Маяковским было иначе — это была уникальная дружба, настоящая дружба, основой для которой была общая смелость взглядов и созвучность идей. Когда в доме у Мейерхольда собирались гости и просили поэта прочитать стихи, тот по нескольку раз перебивая сам себя, спрашивал: «Тебе не надоело, Мейерхольд?».

«Мистерия — буфф» стала знаковой в работе режиссёра по многим причинам, в первую очередь потому, что это было абсолютно конкретное творческое выражение политических взглядов. Двух трактовок здесь быть не могло — Мейерхольд всецело стал на сторону новой власти, в 1918 году вступив в большевистскую партию.

До революции режиссёр искал себя: пробовал создать свой театр — «Товарищество новой драмы» — в Херсоне. Естественно, ожидал успеха, но провинциальные города во все времена были не лучшим местом для драматических экспериментов и, проведя там несколько сезонов, Мейерхольд уехал. Сотрудничал с Верой Комиссаржевской, которая, хотя и не чаяла души в режиссёре, но в творчестве с ним так и не сошлась. Была даже попытка возобновить работу со Станиславским и создать филиал МХТ — Театр-студию на Бородинской, но затея не состоялась. 10 лет творческой деятельности Мейерхольда забрали императорские театры. Он был режиссёром — Мариинского, а потом и Александринского театров. Здесь, в борьбе с ритуальностью и традиционностью театральных постановок, в постоянных скандалах с разбалованными, обласканными императорским вниманием актёрами, которые не то что о пластике слышать не хотели, а и свой текст читали под суфлёра, особенно ярко проявилась индивидуальность его режиссёрской работы.

Всеволод Мейерхольд

Но революция изменила все, потому что она нуждалась в дерзких мейерхольдах, как и он — в ее радикальных методах. Внеся сумбур в жизнь, она вскружила ему голову возможностью не исподтишка, а открыто показывать свой новаторский театр. Мейерхольд переехал из Петербурга в Москву, недолго работал заведующим театральным отделом Наркомпросса — ТЕО, официально объявив новый курс искусства — «Театральный Октябрь». Говорили, что в то время Мейерхольд променял свои традиционно элегантные наряды на «добротную рабочую куртку», сапоги и фуражку с красной звездой, на время превратившись в эдакого «служаку» революции.

В личной жизни режиссёра тоже происходили изменения. Разведясь со своей тихой покладистой женой Ольгой Мунт, с которой прожил 20 лет, и оставив троих детей, он женился на роковой Зинаиде Райх.

В 1921-м году открылись театральные курсы — экспериментальная мастерская, а в 1923 году — Государственный театр имени Всеволода Мейерхольда. «Только современники славы Мейерхольда могут пред­ставить себе ее масштаб. В Москве двадцатых годов имя его повторялось беспре­рывно. Оно мелькало с афиш, из газетных столбцов, поч­ти с каждой страницы театральных журналов, из карика­тур и шаржей „Крокодила„, „Смехача„и „Чудака„, оно звучало на диспутах в Доме печати, с академической ка­федры ГАХНа, в рабфаковских и вузовских общежитиях, в театрах пародий и миниатюр, в фельетонах Смирнова-Сокольского, куплетах Громова и Милича, в остротах Алек­сеева, Менделевича и Полевого-Мансфельда, — вспоминал современник Мейерхольда Александр Гладков. В Москве можно было даже купить расческу, на которой было написано одно слово — Мейерхольд.

В мастерской Мейерхольд наконец-то получил возможность сформировать нужный ему тип нового актёра, а на сцене театра вылепить священное действо уже давно нарисованных в воображении картин. В этом театре не нужно было приноравливаться к строптивым характерам актёров, ломать стереотипы и продираться сквозь стройную стену театральной рутины. Здесь его уже без сомнений называли «Маэстро», «Мастером», а иногда любовно — «Стариком». С его пристрастием к конструктивистским решениям и экспериментальным формам, Мейерхольда автоматически записали в первые ряды левого искусства — в список героев, обреченных на скорое недовольство советской власти. Мейерхольд, совместно с Маяковским и Родченко, фактически стал одним из ликов нового государства. Нужные смыслы в приемлемой форме до поры до времени устраивали верхушку власти, которая в ТИМ хотя и не ходила (намекали, что в театре нет правительственной ложи и нужно бы её сделать), но пока ещё молчаливо соглашалась с восторженными криками толпы. За чередой репетиций и премьер потянулась скучная вереница диспутов и конференций. Каждое слово, сказанное Мейерхольдом, воспринималось как творческий постулат и разбиралось до мельчайших деталей — одними бранилось, другими возносилось на пьедестал.

Всеволод Мейерхольд

Нетеатральная драма

Лёгкой добычей для газетных циников стал и новый брак Мейерхольда. Внешне история выглядела как бездарная мелодрама — престарелый режиссёр уходит из семьи и женится на молодой красивой статистке, продвигая её на первые роли в театре. Но за кулисами этого житейского представления все было не так: режиссёр уходил домой, где его ждал чуткий вдумчивый близкий друг — жена.

Первым мужем Зинаиды Райх был Сергей Есенин. Свою невоплощённую заботу о взбалмошном и неспокойным поэте, Райх воплотила в отношениях с Мейерхольдом, окружив его домашним уютом и создав в доме атмосферу скорее профессорскую, нежели театрально-богемную. Из проходного двора для актёров, квартира превратилась в лабораторию, где всё, даже время, вращалось вокруг одного человека. На всех главных театральных премьерах заблистала красивая пара — яркая, обворожительно элегантная Зинаида Райх, ведущая актриса ТИМа, и блестящий Маэстро.

Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх

Со временем все свыклись, сплетни потеряли остроту и поутихли. Но за занавесом открывалась не только счастливая семейная жизнь, но и трагедия — психическое заболевание Зинаиды Райх. Страшная болезнь проявлялась в моменты тяжелого эмоционального напряжения, каждый раз в новой форме — апатия, бред, галлюцинации, агрессивность. В 20-е годы, когда Мейерхольд был на вершине славы, а она занимала место главной актрисы одного из самых популярных театров Москвы, поводов для возобновления болезни было мало, но в начале 30-х, когда страна Советов начала стирать позолоту со своих героев, и вокруг режиссёра начали сжиматься тиски неудовольствия — болезнь начала прогрессировать. Мейерхольд советовался с психиатрами, вызывал врачей домой, но в больницу жену не отдавал, ухаживая за ней и сочиняя трогательные письма:

Дорогая, горячо любимая Зиночка!

Мне без Тебя, как слепому без поводыря. Это в делах. В часы без забот о делах мне без тебя как несозревшему плоду без солнца….

Когда я смотрел 13-го на сказочный мир золотой осени, на все эти ее чудеса, я мысленно лепетал: Зина, Зиночка, смотри на эти чудеса и… не покидай меня, тебя любящего, тебя — жену, сестру, маму, друга, возлюбленную. Золотую, как эта природа, творящая чудеса!

Зина, не покидай меня! …

Крепко обнимаю тебя, моя любимая…

Крепко целую.

Всеволод

В апреле 1937-го года во время обострения душевной болезни, истерзанная нападками, Зинаида Райх, в защиту не только своего мужа, но и всего, во что верила, написала странное и дерзкое письмо Сталину:

Дорогой Иосиф Виссарионович!

… Я с вами все время спорю в своей голове, все время доказываю вашу неправоту порой в искусстве.

… вас так бесконечно, бесконечно обманывают, скрывают и врут, что вы правильно обратились к массам сейчас. Для вас я сейчас тоже голос массы, и вы должны выслушать от меня и плохое и хорошее. Вы уж сами разберетесь, что верно, а что неверно. В вашу чуткость я верю.

… Сейчас у меня к вам два дела. 1-е — это всю правду наружу о смерти Есенина и Маяковского. Это требует большого времени (изучения всех материалов), но я вам все, все расскажу и укажу все дороги. Они, — для меня это стало ясно только на днях, — «троцкистские». О Володе Маяковском я всегда чувствовала, что «рапповские», это чувствовала и семья его (мать и сестры). … я хочу, чтобы «развертели» это вы, ибо я одна бессильна.

… Задумала я еще на 5-е мая свидание с вами, если вы сможете. …

Привет сердечный,

Зинаида Райх.

Откровенных писем вождю в стране уже не любили, и критика режиссёра из плоскости искусства переросла в откровенную политическую травлю.

17 декабря 1937 театру Мейерхольда был вынесен приговор — в газете «Правде» появилась статья Платона Керженцева «Чужой театр» с яростной критикой «буржуазных формалистских позиций» ТИМа. 8 января 1938 года приговор приведён в исполнение — театр ликвидировали, «как чуждый советскому искусству». Режиссёр ещё пытался как-то объясниться, всё ещё веря, что разумными аргументами можно что-то доказать, выступал с докладом «Мейерхольд против мейерхольдовщины», обосновывая свою преданность советскому театру. Но через год, в ночь с 19 на 20 июня 1939 года Мейерхольда арестовали. Из застенков он уже не вышел. Последней вестью от Мейерхольда стало страшное письмо Председателю Совета Народных Комиссаров СССР Молотову:

«Меня здесь били — больного шестидесятилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног»

Меня здесь били — больного шестидесятилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось, что на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток…

Скажите: можете вы поверить тому, что я изменник Родины (враг народа), я — шпион, что я член правотроцкистской организации, что я контрреволюционер, что я в искусстве своем проводил троцкизм, что я на театре проводил (сознательно) враждебную работу, чтобы подрывать основы советского искусства? Я отказываюсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу.

15 июля в своей квартире зверски убили Зинаиду Райх. Убийц впоследствии так и не нашли. Родственникам Мейерхольда, как часто бывало в те годы, объявили, что он осуждён на 10 лет без права переписки, а 2 февраля 1940 года режиссёра расстреляли.

«Напишите на моей могильной плите: „Здесь лежит актёр и режиссёр, не сыгравший и не поставивший „Гамлета“, — однажды в театре сказал Мейерхольд, иронизируя над своей нерешительностью, но выполнить завещание режиссёра невозможно — написать этих слов негде. Могила Мейерхольда неизвестна.