Инженеры человеческих душ^{12 мая 2008}

Театр «АХЕ»

Рассказывал Максим Исаев

Беседовала Марыся Никитюк

Фотографировала Ольга Закревская

Дополнительная информация:

Художники Максим Исаев и Павел Семченко вместе с актрисой Яной Туминой составляют ядро Русского инженерного театра «АХЕ». «АХЕ» был основан в 1989 году, ориентируясь больше на визуальное искусство (картинность) в своих поначалу неповторяющихся постановках. В 1998 он перешел в театральное пространство. Театр «АХЕ» часто называют алхимическим, на сцене они творят чудеса с помощью хитроумных приспособлений, машин и агрегатов, все в их спектаклях кипит пудрой и дымом. Совмещая, как равноправные, два искусства — живописное и сценическое, они придерживаются невербального театра, или недраматического: одна безмолвная сцена, наполнена символами, загадками, сменяет другую. Они держатся внутренним сюжетом, похожи на поток сознания, взрывающийся и расцветающий дивными и страшными цветами. Зритель волен пытаться переводить эти знаки в доступную ему форму, объясняя себе происходящее образами и виденьями из обычной человеческой жизни, или улавливать смысл на подсознательном уровне, любуясь сказочным миром в лаборатории доктора Фауста.

«Мы алхимики, мы в наших спектаклях все делаем, чтобы извлечь золото и найти философский камень. Чтобы вот так пудрой на перформансе посыпал, — а зритель ушел с кусками золота в карманах.»

Максим Исаев

Максим Исаев — художник, перформер и начинающий драматург

Обозначение

«Русский инженерный театр» — это наше собственное обозначение того, чем мы занимаемся. Но поскольку так мы трактуем себя достаточно долго, то определение «инженерный театр» стало восприниматься жанром. Это не значит, что с помощью паровой машины мы объясняем мир, просто доносим свое понимание его не только с помощью актера на сцене, но и посредством всевозможных приспособлений — машинерий. Также мы считаем себя, как говаривал Сталин, чуточку инженерами человеческих душ.

Как все началось

Начало «АХЕ» сложилось в театре «ДаНет» легендарного театрального деятеля Бориса Понизовского. Там познакомились я, Паша Семченко и Вадим Васильев, все мы были художниками, и организовали вместе в 1989 году «АХЕ». Вадим очень давно покинул нашу группу, мы остались с Пашей вдвоем. У Понизовского, будучи художниками, мы играли как актеры, разрабатывая концептуальные идеи и работая над сценографией. Можно сказать, что в полноценном виде театра «ДаНет» не существовало, но существовал такой великий, не побоюсь этого слова, человек, как Понизовский, который мистифицировал мир таким образом, что получалось будто он занимается театром. Будучи молодыми и самонадеянными, желая самореализоваться, мы стали заниматься театральными постановками, воплощая в реальность те идеи, которые в нас вложил Борис. Мы не то, чтобы отделились от Бориса Понизовского, просто, продолжая работать с ним, мы активно занимались тем, что нам казалось правильным. Может, у нас и получилось в какой-то мере воплотить тот театр, о котором он рассуждал. У Бориса мы переняли идею авторского театра — каждый человек, который находится на сцене, должен быть автором того, что он делает — это идея дискретного театра и театра как образа жизни.

«В самом сценическом образе действия заложены наши месседжи, но ничего в лоб, в противном случае вообще — no message»

вы ставите на стыке визуального и сценического искусства, как соблюдаете пропорцию?

До недавнего времени я думал, что мы имеем какое-то отношение к театру, а вот последний год я все более и более убеждаюсь, что мы все-таки обращены больше к визуальному искусству, мы занимаемся движущейся живописью и динамической скульптурой. Есть, конечно, отдельные проекты исключительно театральные, но вот «Мокрая свадьба», которую мы в Киев на ГогольFest привезли, к ним не относится. А вот другое наше творение Sine Loco даже больше, чем театральный продукт, основанное на греческой мифологии, оно является острием и фокусировкой всех наших идей, принципов работы с пространством и персонажем. В Арсенале можно было бы поставить Sine Loco — это не везде осуществимо, потому что нам нужно 80 метров длины, чтобы соорудить платформу с 14 отделениями-эпизодами из мифов, а зритель сидит на платформе, которая все отделения и объезжает. Но нужно долго монтироваться и показывать больше одного раза, иначе временные и материальные затраты не оправдываются.

Как театральная группа мы начали себя позиционировать где-то с 1998-го года. Когда мы занимались перформансами, то принципиально ничего не повторяли, в смысле сюжетной канвы, поочередности ходов. Методы, конечно, были общими, но образы, структура — нет, все перформансы были принципиально разными. Но когда одна подобная постановка повторяется десять раз, очерчивается структура, появляются фиксированные точки, выходит уже спектакль. Впервые мы вышли на уровень спектаклей, когда нам предложили гастрольный тур в Австрию. Нам нужно было посетить десять городов, и сделать десять перформансов — не хватало ни фантазии, ни материалов, ни возможностей сделать десять разных зрелищ в такой короткий срок. Вот мы и попробовали повторять наши постановки.

«Я надеюсь, что мы делаем очень разные спектакли: угрюмые, населенные духами, или веселые, как, например, „Плаг и Плей“»

Как все рождается?

Каждый перформанс, каждый проект создается абсолютно по-разному. Несомненно, накапливаются несформулированные образы, идеи, которые спонтанно просачиваются сквозь тебя. Мы существуем в поле определенных образов и информации, иногда достаточно сформулировать название, или четко подать идею, чтобы аккумулировать соответствующий внутренний багаж. Так, например, один спектакль Паша предложил назвать «Пух и Прах», и все что витало в воздухе в наших пространствах четко легло на это название, и мы собрали спектакль, условно говоря, за один день. А иные спектакли могут месяцами, годами притираться.

У вас есть распределение, кто-то является генератором идей, кто-то выдумщиком машинерии? Или это равноправный процесс?

Конечно же, абсолютно равноправный, каждый приносит что-то свое, но за столько лет совместной работы у каждого из нас выработались свои векторы обязанностей. Вот я, например, более аналитически и концептуально могу формулировать мысли, и идеи, а Паша более чувственный и открытый, он какие-то парадоксальные вещи предлагает.

Фото Евгения Рахно. Резиновый тапок Максима Исаева на самом деле крокодил

География влияет на ваши постановки?

Мы ставили очень много в Европе, каждое место со своей особой эстетикой имеет огромное значение. Часто место рождает свои образы или идеи. «Мокрую свадьбу» мы ставили на Театральной Олимпиаде в Москве в 2001 году, в саду «Эрмитаж». Там мы нашли какую-то помойку и соорудили первичный вариант постановки. Потом обкатывали и переделывали этот спектакль в Женеве, а позже в Германии. Если сравнивать то, с чего этот спектакль начинался, и чем он является сейчас, то, может, только бассейн остался общим. Изменения и дополнения в спектакле вносятся на местах. Вот сейчас в Киеве мы должны были просто построиться и показать, а бывают ситуации, когда есть три-четыре дня на монтировку, и шесть показов. Вот пока монтируешь, приспосабливаешь к новому пространству и вносишь изменения, от спектакля к спектаклю подкрутил-подкрутил, и уже через шесть дней глядишь, практически другая работа.

вы работаете как репертуарный театр?

Да, в Питере у нас уже год, как есть свое помещение. До этого мы работали на фестивалях — нас приглашали и в чужих пространствах мы сооружали спектакли, перформансы. Мы с Пашей художники, у нас есть свои мастерские, в которых поначалу все барахло хранилось, там мы сидели и писали планы будущих постановок. И все практически без репетиций ставили. Кстати, Питер воспринимается как угрюмое, серое, наполненное эстетикой разрушения место. Петербуржца хлебом не корми, дай понудить, как у нас все запущено. Это некая красота упадка — имперский город разрушается, эта эстетика мне нравятся.

В Арсенале, где мы разговаривали с Максимом, было до безумия холодно и мокро, но он виду не подавал, а только улыбался да шутил

Зарабатываете ли вы деньги чем-то помимо искусства?

Нет, только живописью и театром. Это была наша с Пашой установка, когда мы еще только начинали, мы собирались быть профессиональными деятелями искусства, то есть мы не хотели мыть посуду в Макдональдзе, чтобы заработать деньги, а потом на них делать то, что нам хочется. Пока нам это удается — я счастлив.

«АХЕ» не часто обращаетесь к литературной основе?

Ну почему же? У нас два спектакля по Фаусту Гете: «Фауст. 2360 слов» и «Фауст. Сигнатура» совместно с мексиканцами, также есть и «Господин Кармен», который инспирирован новеллой Проспера Мериме. Да и Sine Loco основан на греческой мифологии. На самом деле у нас достаточно мало спектаклей без литературной базы, просто театр у нас нетрадиционный и может показаться, что это только самосочинительские перформансы. Очень часто толчком служит какая-то история и дальше сооружается красивое алхимическое действие. Хотя «Мокрая свадьба» — это чисто сочинительский театр.

Критики об «АХЕ»

В случае с нами, критики поставлены в такое положение, что они вынуждены просто описывать словами то, что они видят. Поскольку не выработаны критерии для анализа того, чем мы занимаемся. В России, возможно, и в Украине, мало таких визуально ориентированных театров. А чтобы нормально делать театроведческий разбор, должен быть выработан инструментарий, наработана методика исследования подобных спектаклей.

Вы за рубежом известны больше, чем в России, с чем это связано?

Самое простое объяснение — мы ставим в Питере, а не в Москве. В Питере у нас статус local hero, мы очень узкокультовые, и мне это нравится, мне бы не хотелось, чтобы мы были такими растиражированными, как, например, известная группа Питерских художников«Митьки».

«Мы не только аналоговые, мы и цифровые, часто используем медиатехнологии в постановках»

Максим — драматург

Я с Андреем Могучим ставлю один спектакль по моей пьесе в театре «Практика» в Москве, он выйдет уже в следующем сезоне, а другой — в Питере. Пока московский проект носит условное название «ЕГ», а идея — занимательная физика Перельмана. Моя драматургия — это вообще не «АХЕ» -проект, мне интересно работать под конкретных режиссеров, с конкретными актерами, Я не знаю, являются ли мои произведения «новой драмой», хотя в Петербурге сейчас в Национальном театре идет спектакль по моей пьесе, который называется «Солесомбра», и о нем несколько критиков откликнулись, назвав «новой драмой по-взрослому». Моя драматургия, как и наши спектакли — это взгляд художника на мир.