Максим Курочкин:^{08 мая 2012}

«Неочевидные возможности драматургии»

Максим Курочкин — один из самых ярких современных киевских драматургов — живет и работает в Москве. Его интеллектуальные, наполненные историческими аллюзиями пьесы ставят в России и в Европе, его творчество относят к российской волне «новая драма» ХХІ века. Как автор он «родился и вырос» — подобно многим другим культовым российским драматургам — на фестивале «Любимовка».

О будущем театра, о политической пьесе, о подлинной драматургии с Максимом Курочкиным разговаривала Анастасия Гайшенец

Максим Курочкин. Фото Ольги Закревской

вы по образованию историк. Как вас занесло в драматургию?

Для историка я слишком фантазер. В науке необходимо осторожно работать с фактами, а я увлекался, слишком легко находил связи между несвязанными явлениями (сам-то до сих пор не могу поверить до конца, что было не так, как я «увидел»). Становиться недоученым, сочиняющим сомнительные теории, мне не хотелось. А не сочинять не получалось. Пришлось привести факты жизни в соответствие с темпераментом. Я писал стихи, пьесы и оказался, в конце концов, в Москве, в Литинституте. До сих пор не могу поверить, что решился. Ведь я очень привязан к Киеву.

А сами вы не преподаете?

Думаю, что такой опыт у меня неизбежно будет, но большим педагогом я не стану. Мои способы существовать в профессии сомнительны, я даже себе их не пожелаю. Я мучаюсь — у меня по-другому не получается. Мой способ писать пьесы подходит человеку, которому не очень жалеет себя и своих близких: часто жизнь семьи парализована ради очередного странного текста. Мне не очень хочется пропагандировать этот способ.

Зато, я могу рассказывать о процессах становления профессии драматурга, свидетелем которых я был. Мне повезло увлечься драматургией, когда доминировало мнение: «современной драматургии нет». Пьесы писали отборные безумцы, которые не могли без этого. А сейчас видим расцвет и огромное количество новых интересных авторов. Уже никто, даже самый неадекватный критик не сможет сказать, что современной драматургии нет. Но безумцев стало меньше, как ни странно, тоскую по ним.

В своем раннем интервью лет 10 назад вы говорили что «жизнь устоялась» и это дало толчок для появления драмы новой волны. Что сейчас происходит с жизнью, которая вас окружает?

В начале 90-х герои типа «кооператор» или «красный пиджак» закономерно попадали в списки действующих лиц. Но устаревали за то время, пока пьеса доходила до премьеры. К концу 90-х формы жизни устоялись, оформились понятия, с которыми может работать драматург. Мы выскочили из облака переходных форм, время перестало быть так беспощадно к пьесам о сегодняшнем дне. Появилась надежда, что дальше будет так же, только лучше и скучнее. И это было бы хорошо для искусства драмы — пришлось бы выкручиваться, развиваться. Но надежда на конец истории, как мы видим, не оправдалась. Жизнь отчетливо ухудшилась. И теперь снова актуальна политическая пьеса, снова надо воевать не с самим собой, а с негодяйскими формами общественного устройства. В этих условиях пьеса может получить больше внимания, она может стать важной для людей. Но мы снова должны работать с понятиями-однодневками. Несправедливый режим — однодневка. Даже, если длится много лет.

вы готовите себя к написанию пьес на политическую тематику?

Скажем так, я интересуюсь способами писать такие пьесы. В свое время я согласился написать пьесу о Тимошенко для Потсдамского театра. И написал. Я их предупреждал, что это будет не то, что они ожидают, это будет мой опыт. А мой опыт ограничен. У меня же нет каких-то сверхзнаний о Юлии Владимировне, мы не знакомы. Но и работать со стереотипными представлениями не хотелось, роль добросовестного пересказчика слухов мне тоже не нравится. Поэтому я попытался исследовать настроения обычного киевлянина, говорить, если так можно выразиться, «от имени топографии». Говорил о людях, которые любят гулять по Парковой аллее, об их мечтах и надеждах. Вышел скандал. Немцы отказались ставить пьесу в том виде, в каком я ее придумал, использовали только один или два монолога, добавили отсебятины. В итоге, по сцене бегала странная тетя в шубе. Смысла в этом было очень мало. Ругаться с ними не стал, не захотел портить им праздник открытия нового прекрасного театрального здания. Просто не поехал на премьеру. А зря! Нужно ругаться, отстаивать свою правоту.

Я не очень хорошо приспособлен для времени политического театра. Использовать энергию общественного беспокойства возможно, это законный прием. Но в драматургии меня интересуют неочевидные возможности. Настоящая политическая пьеса должна существовать на грани фарса. Тогда это сильно.

Очень ярко работает московский Театр.doc. За последние годы он выпустил несколько спектаклей, где найден интересный баланс между документальным материалом, авторским высказыванием и актерской импровизацией. Недавний «Берлуспутин» Варвары Фаэр по пьесе Дарио Фо «Двуглавая аномалия» — настоящий прорыв! Зрители смеются не только над шутками, но и над тем, как персонажам страшно произносить то, что они произносят. И, смеясь, зрители избавляются от своего страха.

вы не любите скандалы?

Есть масса людей, которые это искренне любят и достигают больших высот в этом деле. А я если войду в эту тему, буду далеко не первым и не лучшим. Мне интересно писать пьесы, которые не будут написаны никем другим.

Что интересно?

Мне интересны люди, противостоящие любому упрощающему влиянию. Мне интересны люди, которые усложняют мир в лучшую сторону. Ну, или пытаются. Или уже и не пытаются.

Есть ли сценическая история у ваших произведений в Украине?

«Стальова воля» в Молодом театре, поставленная Дмитрием Богомазовым. Остальное — читки и любительские спектакли.

Максим Курочкин. Фото Ольги Закревской

А предложение поступают?

Поступают. Но, как правило, эти предложения не ко мне, они к человеку, которого я могу сымитировать. Мне в принципе интересны разные типы театра, мне интересны разные способы делать кино. Но категорически не интересно работать с теми, кто знает «как должно быть»! А таких развелось сейчас, как бешеных собак. Очень надеюсь, что в Украине возникает среда для появления и выживания «неотформатированных» драматургов. Осенью был на Международном фестивале современной пьесы в Киеве. Похоже, процесс пошел. Были отличные пьесы, были адекватные зрители. Пришли умные и сложные люди, которые отказываются жить в прошлом и позапрошлом веке. Видно, что им важно разобраться в том, где же они живут, где они будут жить через какое-то время. Важно дать знать современным умным людям, что для них теперь что-то есть и в театре.

Каким должен быть театр, чтобы стать чем-то исключительным во всем разнообразии доступной современному человеку аудиовизуальной информации?

Думаю, все недостатки театра через некоторое время превратятся в его преимущества. Театр — это место, защищенное от беспрерывных информационных атак. Чуть ли не единственное пространство, где люди еще отключают мобильные телефоны. Думаю, идеальный современный театр это место, где человек может сосредоточиться и измениться.

А нет ли у вас опасения, что потребность работать над собой исчезнет из жизни людей, как пропало сексуальное влечение в мире, описанном в вашей пьесе «Класс Бенто Бончева»

Нет, не думаю. Пьеса это условная конструкция. Я не пытаюсь играть в предсказания. «Класс Бенто Бончева» это конструктор. Попытка в тысячный раз сказать что-то о любви. Но без игры в любовь на сцене. Не то, чтобы я боялся прямых и страстных высказываний. Просто верю, что высказывание непрямое тоже может быть страстным. Михаил Угаров замечательно этот спектакль поставил в Москве. Рекомендую.

Что же все — таки заставляет человека работать над собой?

К сожалению, позорно работаю над собой. Напоминаю себе ремесленника, который огородил зону профессионального комфорта и в ней существует. Но, по крайней мере, это осознаю и стараюсь забор сломать… Как учат нас японцы, идти нужно туда, где страшно.

Где для вас сейчас момент преодоления, что страшно?

Любого писателя украшает безжалостность к тому, что его окружает. Он может сопереживать, но должен описывать все точно. Пока я берегу себя и берегу людей. А это неправильно конечно, надо быть немного отморозком.

вы давно живете в Москве вы там ассимилировались или еще чувствуете себя приезжим, чужаком?

Как человек, который любит солнце, Днепр и Труханов остров, который испытывает физическую зависимость от прогулок по киевским улицам, я не могу привыкнуть к Москве. Но в Москве кому-то нужно то, что я делаю. В Киеве — не очень.

Может ли драматург прожить на гонорары от театральных постановок?

Есть примеры удачные. Но, как правило, драматурги, которые мне интересны (и пока они мне интересны), на гонорары от театральных постановок не живут. Или живут на них достаточно скромно. И это неправильно, конечно. Театры сильно стараются экономить на живом авторе. Есть еще стратегия: «напишу несколько коммерческих пьес, а потом буду делать то, что хочу». Но она не для всех. К себе вернутся единицы.

Чем вы зарабатываете на жизнь?

Научился писать сериалы, писать для кино. То есть, пока еще окончательно не научился, но стараюсь. Как ни маргинальна наша жизнь, наша нищета — это не та нищета, в которой живет народ. Если ты готов писать диалоги к безобразному сериалу — недоедание тебе не грозит.

Если бы вы захотели поставить свою пьесу в Украине, кому из наших режиссеров вы доверили бы это дело?

Если вы говорите про ситуацию идеального высказывания, в которой я, вдруг, начинаю относиться к себе серьезно, и к своим текстам серьезно, и к посланию серьезно, то, конечно, в Украине я не доверяю никому. Это не значит, что тут нет хороших режиссеров, мы даже можем быть ситуационными союзниками. Есть люди, способные разделить мои взгляды. Есть люди, чьи спектакли я люблю. Есть те, к кому я присматриваюсь с надеждой. Но сейчас в Украине нет человека, который способен правильно «активировать» мой текст.

Что помогает вам держать руку на пульсе общественной жизни, не терять связь с реальностью подменяя ее художественной абстракцией.

Театр. doc

Максим Курочкин. Фото Ольги Закревской

Многие упрекают киевское артпространство в пассивности, вы с этим согласны.

Могу только на своем примере. В Киеве меня не покидает ощущение, что все хорошее уже произошло и делать уже ничего не надо, за нас все сделают. У киевлянина лето лучше и дольше, чем у москвича. В Киеве меньше агрессии, даже, несмотря на Януковича и его банду (все-таки есть надежда, что их скоро погонят). Одним словом, у киевлян больше поводов праздновать. Праздновать себя, город, его улицы, каштаны, девушек. А что праздновать москвичу? Нечего. Даже себя не сильно попразднуешь, когда тебя передали по наследству, как имущество. Никакого кайфа. Остается только заниматься театром и кино снимать.

И тем не мнение все эти плюсы Киева превращаются в один большой минус — пассивность.

Это беда, конечно. Я не знаю, почему так происходит. Но уверен — никакой обреченности нет. Мы вполне можем сломать сценарий. И совместить счастье быть киевлянином с беспокойным деятельным умом. Если запретить себе шашлыки — уже жизнь изменится.

Почему шашлыки?

Чуть что, киевляне едут на шашлыки или на что-нибудь в этом роде. Вместо того, чтобы пьесы писать и спектакли ставить.

Страшная правда о новой драме

Я застал еще профессию драматурга, как способ наслаждаться жизнью. В те времена драматург мог рассказывать о своей премьере всерьез, с убежденностью, что это кому-то важно. Ходить в гости к интересным людям. Вешать на стену афиши. Это было понятно и простительно. Когда в театре люди говорят неестественными голосами, драматургу только и остается ловить мелкую рыбу: украшать стену афишами.

Надеюсь, что самая страшная правда новой драмы в том, что она хочет поймать совсем большую рыбу. Такую большую, которая может лодку перевернуть, леску оборвать. Новая драма хочет поймать время, описать его, изменить может быть, даже. Договорится до каких-то вещей, которые почти невыносимы. Проснуться, прервать сон разума. Что нам афиши? Что нам еще одна премьера, если она не точная, если она добыта путем компромисса? Если это не позор — радуешься, получаешь авторские отчисления. Если позор — забываешь как страшный сон. Появляются же персонажи, которые неспокойные, несмотря на то, что жизнь налаживается. Вот Павел Пряжко, например. Он не остановился когда его стали много ставить (и ставить хорошо и точно). Пока он становится все более и более требовательным к себе. Мне это нравится.

Новая драма выполнила свою самую главную миссию: восстановила конкурентную среду, вернула доверие людей к современному тексту. Теперь нужно бороться за качество высказывания и воспитывать новых режиссеров.

Материал подается в авторской редакции