^{14 марта 2011}

Эдуард Митницкий:

«… строить из последних сил, из последних надежд, из последней мечты»

Беседовала Марыся Никитюк

Фото Евгения Рахно

Эдуард Митницкий — не часть эпохи, а сама эпоха — советского и украинского театра. Он работает в театре более полувека, поставил огромное число спектаклей-событий в Киеве и за рубежом, был свидетелем легендарных спектаклей Товстоногова, Эфроса, Ефремова, Любимова. Он создал один из лучших театров Киева — Театр на левом берегу Днепра, художественным руководителем которого является сегодня.

Последняя премьера Эдуарда Митницкого «Три сестры» вызвала много споров в театральной среде, став при этом ярким событием года.

Его углубленное сосредоточенное выражение лица выразительнее слов, а говорит он тихо, плавно, повествовательно, с любовью к детали. Только вот взгляд его, направленный поверх, в какие-то свои горизонты, как-то просветленно одинок. В своем театре-башне, он как царь горы, представитель того искусства, которое было рождено задолго до нас.

О карьере режиссера

Кажется, вы собирались быть футболистом?

Об этом периоде молодости я подробно говорил в предыдущих интервью.

Это были послевоенные годы, бутсов не было, мы играли в американских ботинках, и меня в азарте несколько раз ударили по ноге, с которой теперь столько проблем… Тогда я, конечно, и не предполагал, что вообще попаду в театр.

Эдуард Митницкий

А как же вы тогда все-таки попали в театр?

Я посмотрел фильм о советских разведчиках, где главным героем был капитан Бахметьев, запомнил. Сходил на несколько киносеансов, записал текст, насколько это было возможно, — все не запишешь, напялил какую-то военную экипировку и поставил по этому кинофильму спектакль. Был фурор в масштабах школы, и как-то оттуда, кто знает, быть может, восходит моя режиссура, потому что в роду не было никого, связанного с искусством.

Систематического режиссерского образования у меня нет — тогдашний ректор С.Ткаченко (50–60-е годы ХХ столетия) меня неоднократно не принимал на стационар, творческий опыт приобретал в народных театрах, довольно известных в те времена. Закончил филфак пединститута им. М.Горького (сейчас университет им. М. Драгоманова), а потом произошел почти беспрецедентный случай в Советском Союзе — я стал главным режиссером одного из старейших театров страны в Рязани, не имея ни партийного билета, ни диплома о высшем образовании.

Ко мне хорошо относилась начальник управления культуры, муж которой был начальником областного КГБ, — она могла все… Из ЦК КПСС позвонили в киевский обком — партия же была нашим рулевым. Я сдал экстерном. Светлой памяти профессор
В. Радомысленский — ректор школы-студии МХАТ — в тот год был главой госкомиссии, он посмотрел мои спектакли, поставил мне пятерку, и я получил диплом.

Есть плеяда киевских режиссеров, которые являются вашими учениками: Богомазов, Лисовец, Одинокий, покойные Лазорко и Лич. А кого бы вы могли назвать своими учителями?

«Дух, що тіло рве до бою» вселил в меня мой тесть, выдающийся украинский композитор Михаил Иванович Вериковский, автор оперы «Наймичка», первого украинского балета «Пан Канёвский», первой украинской оратории и т.д. После Н.Леонтовича Михаил Иванович был главой музыкального товарищества им. Н.Леонтовича. Работал Вериковский с Курбасом в Березоле — на стене, видите, их портреты рядом. Михаил Иванович — личность глубинная, человек идеи и принципов. Украина для него была главной точкой приложения духовных и физических сил.

Учителя в профессии — Леонид Варпаховский и Марьян Крушельницкий.

Как долго вы проработали в театре им. Леси Украинки?

В разное время — около десяти лет. Кое-что сделал: «Традиционный сбор» В. Розова, «Варшавская мелодия» Л.Зорина, «Варвары» М. Горького, «Странная миссис Сэвидж»
Д. Патрика, «Справедливость — мое ремесло» Л. Жуховицкого, «Человек со стороны»
И. Дворецкого, «Хозяйка» М. Гораевой и т.д. Не худшие годы жизни.

Но театр Леси Украинки — арена, на которой систематически скрещивали пики любители острых закулисных ощущений. Театр, в чреве которого всегда, и особенно в последние годы, копошились нечистые руки закомплексованных чиновников и их прихлебателей… И не стоит говорить дальше.

«Герои „Трех сестер» строят из последних сил, из последних надежд, из последней мечты

Когда нам в университете рассказывают о качественных постановках в театре им. Леси Украинки или Ивана Франко — с трудом верится.

Долгие годы театром им. И. Франко руководил Сергей Данченко, театр работал ритмично и серьезно. Это был умный и порядочный человек, если бы не некоторые обстоятельства, он и жил бы дольше. Данченко приглашал меня в театр ставить, он говорил: вы же владеете украинским языком, сейчас режиссеры не знают украинского. Сегодня во главе театра выдающийся актер современности. Работают опытные режиссеры. Все впереди…

О классике и современности

Как вы думаете, быть может, стоит «заставленной» классике дать отдохнуть? Ведь и так уже слишком много было разных чеховых и шекспиров, возможно, стоит дать возможность говорить современникам, или ставить менее растиражированную классику?

Полагаю, нужно называть вещи своими именами: сегодня острый дефицит и режиссуры, и драматургии. Некоторые пьесы московских драматургов обнаруживают в текстах нечто большее, нежели желание эпатировать. А в массе… вот половина нашей беседы уже прошла в разговоре о том, в какое время мы живем — о чем писать? Круг тем — предельно ограничен. Два года назад я прочитал пьесу Елены Исаевой «Я боюсь любви» в «Новом мире» — впечатлила, но вот прошло два года, читаю опять — как говорил Гамлет «слова, слова, слова» … за текстом крепкие конструкции, время схвачено фотографически, но мотивы выявлены несколько схематично. Мы создаем жизнь на сцене, но в какой-то мере. Мы же не можем полностью загрузить тексты своей мотивацией, режиссер — не драматург. И надо помнить границы допустимых привнесений.

В Украине все режиссеры говорят, что нет современной пьесы, но ведь есть небольшая группа драматургов, собравшаяся вокруг Сергея Дяченко, это Максим Курочкин и Наталья Ворожбит, была покойная Анна Яблонская…

К сожалению, об Анне я услышал только после трагедии в Домодедово. Мы часто проскакиваем в наших повседневных деловых сквозняках мимо существенного. Каюсь. Уже читаю Яблонскую и Ворожбит.

Мой ученик Дмитрий Богомазов ставил в Молодом театре «Сталевую волю» М. Курочкина. Такая драматургия, мне кажется, как волны, так и не вышедшие из берегов. Когда была волна вампилова и его поколения, — они вышли из берегов. Вот пьеса М. Курочкина «Класс Бенто Бончева» — серьезная драматургия, пьесу надо играть.

Недавно мои студенты, актеры пятого курса стационара и режиссеры третьего курса заочного, показали свои работы. Меня удивили две девочки-режиссеры (это символично, что в драматургии — женщины, в режиссуре — женщины), они показали зрелые работы по Василию Сигареву и Льву Проталину. Мы введем их работы в репертуар. Но это далеко не часто случается, когда пьеса современного драматурга оказалась столь болевой и созвучной настроениям нынешнего творческого поколения

Что-то произошло в нашей жизни, какой-то мор духовный, аморальная эпидемия что ли — некому писать да и писать-то не о чем?! Какие были драматурги и в России, и в Белоруссии, и в Прибалтике да и в Украине…

«Что-то произошло в нашей жизни, какой-то мор духовный, аморальная эпидемия что ли — некому писать да и писать-то не о чем?»

Конец 80-х, начало 90-х считается подъемом украинского театра: десятки театров-студий по всему Киеву, активная работа Виталия Бильченко, Олега Липцена и др. Это все действительно было заметным театральным движением или так принято считать за неимением лучшего в Украине?

Бильченко — очень интересный режиссер, мы с ним встречались в Берлине как-то и договорились о постановке в Театре на левом берегу Днепра, но он хотел такую сумму, которую нам никто бы не разрешил: упрямство, непонимание ситуации, — в общем, сотрудничество так и не состоялось. Что касается Липцина, он поставил у нас хороший спектакль «Кто боится?..» по пьесе Э. Олби. Приглашение режиссеров всегда предполагает не только квалификацию, но и этический статус.

Многие из этого театрального движения, как вы говорите, не вписались в крутые повороты времени. Уж в каких передрягах бывал Любимов и Эфрос в борьбе с таким монстром как тоталитаризм в маске социализма?! Их имена — наша история.

Какие у вас были отношения с советской властью?

Знаете, при советской власти было легче работать, как бы парадоксально это не звучало. Надо было ставить пьесы, восхваляющие советскую власть, потому что театры были органами пропаганды и агитации. Но даже в те времена удавалось протащить острую пьесу: не досмотрели идеологические опричники. Правда, выдавали, как правило, критики, рьяно служившие режиму. В своих статьях они рассказывали, чему аплодировал зритель, а по их наводкам приходили партийные ребята и снимали спектакль, еще и режиссера и директора выгоняли. Но театры не жили впроголодь, было финансирование, были гастроли, если ты исправно служишь времени и власти.

Могу показать «литературу» того времени — сочинения критикесс легкого поведения и театроведов с душой вертухаев.

О «Трех сестрах»

«Три сестры» — словно продолжение апокалипсической темы, развитой вами еще в предыдущем спектакле по Чехову «26 комнат» (пьеса «Леший»). Но «Три сестры» воспринимаются все-таки светлее. Вы изменили мнение о мире?

Мне кажется, что наша жизнь с каждым днем все темнее и темнее, в душе у меня нет никакой точки опоры. В «26 комнатах» никто никого не любит, а в «Сестрах», либо все друг друга любят, либо мечтают, надеются до последней минуты, что эта любовь где-то, пусть не здесь, ждет их. Но все равно мрак. Правда, наличие этой надежды, возможно, дает повод усмотреть «просветление» от одного Чехова к другому.

Чехов жил на стыке веков, в переходной период, в канун социальной и культурной революции, но чеховское время — это время болезненного, мучительного ожидания. Возможно, сегодня с нами опять «говорит» Чехов, потому что мы тоже живем в переходной период?

Заметьте, наше общество с 1917 года всё в переходном периоде… Только переход этот — куда?! Очевидно не только для меня, что уровень человека все более мельчает. Начало этого процесса трудно проследить, но давно стал сужаться круг высших ценностей, появилась необязательность чувственного восприятия мира. А конец света не происходит в один момент, это может растянуться на столетия. То, что мы идем к крушению мира ясно не только экологически, но и в сфере человеческой коммуникативности. Человек деградирует, он научился жить прагматически и обходится без вериг эмоциональной зависимости. Эквивалент — деньги!

Перед человеком всегда один агрессор — жизнь, и чем ниже уровень Человека, тем труднее ему справляться с ним. Что такое жизнь? — Это стихии, социальные катаклизмы, болезни — почти все против него. Но главный враг человека — сам человек. Эгоизм, зависть, гордыня, алчность — атавизм шариковых. Когда Человек крепок духом, ему легче справляться с жизнью, сегодня же все свелось к деньгам. Чехов предвидел процесс человеческого измельчания.

В «Трех сестрах» герои все время воюют, как в шахте с отбойным молотком, пробиваются к породе. Они жаждут любви, мечтают о ней, готовы ради нее на любые поступки. Вот Маша, к примеру, скажи Вершинин ей: «Иди пешком за воинским обозом» — она пойдет, немедленно пойдет. Но у него — девочки, больная жена. И, слава богу, что есть такой последний человек на земле, для которого обязательства непреложны. Он способен на жертвы. Герои спектакля что-то строят из последних сил, из последних надежд, из последней мечты. Духовносостоятельны, они удержались на плаву ценой вынужденных компромиссов, в меру реальной ситуации, конечно.

А меня удивило то, что в спектакле все действительно очень активны. Все, кроме самих трех сестер, которые словно не главные персонажи.

Надо представить себе радиус их реальных возможностей. Вот Ирина — жизнь только начинается, по началу она ее воспринимала душой, сердцем, чувством… Но, как и мы все, попадает в ситуацию выбора: она не хочет лгать, но соглашается на брак не любя, на самообман — ее заставляет жизнь. А жизнь сильнее любого человека. Жизненные потоки, как потоки воды, и ничто не спасет человека, попавшего в ее стихию. Ирина пытается сохранить себя, но поступки ее прагматичны. Прагматизм завоевывает мир.

Все мы, как и три сестры, барахтаемся в пространстве Вселенной, мы рождаемся и знаем, что обречены, что жизнь не вечна, но мы же боремся, мы же создаем иллюзии и живем, пока живется… И жизнь оказывается самой заманчивой иллюзией, главное, как можно дольше не сознавать этого, а осознав — не признаваться!

Маша обвенчана, а вступает в отношения с женатым мужчиной. Преступая этот порог, она вступает в конфликт с высшей силой, и, так или иначе, попадает в тот же жизненный поток, который сметает все на своем пути.

А Ольга говорит: «Кто бы ни посватал, всё равно бы пошла… Даже за старика бы пошла». Что это? Это продолжение жизни, но искусственное, но продолжение, она готова на самые крайние меры. Если иллюзии не возникают сами, органично, их надо создавать. Она состоявшийся педагог, ее выдвигают в начальницы гимназии — она незаурядная личность. Молодая, здоровая женщина жаждет любви, но душа молчит, а тело скандалит… Какой выход? Стрелять в царя, как Вера Засулич? Все оседает на дно, и человек в частности. И человечество ничего не может придумать.

Чехов это все предполагал, а людей, которые не хотят подчиниться этому бегу в преисподнюю, все меньше и меньше.

Кабинет Эдуарда Митницкого

Почему же тогда они не едут в Москву?

Москва — синяя птица! Мечта, спасение, надежда, Мекка! Мираж и реальность: чтобы поехать в Москву, надо было продать дом, а дом уже заложен братом, деньги у этой хамки — у Наташи, будущего сотрудника НКВД.

Почему вы работали над спектаклем три года?

Это случайность. Если всю работу собрать в целое, то это будет не больше чем пять месяцев. Были большие перерывы: я болел, отъезжал.

Когда первый заход репетиций был закончен, я вдруг почувствовал, что все это уже где-то видел, я ведь смотрел за свою жизнь всех крупных «Сестер»: Товстоногова, Ефремова, Эфроса, Някрошюса, Туминаса.

А после вынужденной паузы я понял, что нужно подойти с другого конца, — создать свой индивидуальный смысл чеховского текста. И как только это стало удаваться, ощутил интерес, а ощущение, что я это уже где-то видел, исчезло. Мы работали кропотливо, ведь каждый режиссер и писатель, — а я соединяю эти две профессии по схожести их природы труда — пишут и ставят «про себя».