Алла Рыбикова: «Важен театральный процесс. А он — идет»^{02 марта 2010}

Беседовала Марыся Никитюк

Фото Андрея Божка

Алла Рыбикова — российский театральный деятель, переводчик. Ее многолетняя совместная работа с киевским театром Русской драмы им. Леси Украинки продолжилась в этом году спорной постановкой «Сексуальных неврозов наших родителей» на Новой сцене театра.

Как вы стали работать с киевским театром им. Леси Украинки?

В 1973 г. я попала на студенческую практику в газету «Вечерний Киев», где работала в отделе «Литература и искусство», занимаясь театром. Собственно, я писала в эту газету материал о театре им. Леси Украинки, так и познакомились. Потом интенсивность нашего сотрудничества не всегда была одинакова, но с 95-го года я работаю с коллективом театра плотно.

Ваше общение с Русской драмой возобновилось на почве проектов с немецкоязычной драматургией?

Это было связано с гастрольной политикой театра в Германии. 99-й-2000-й — период активных обменных гастролей между Русской драмой и немецкими театрами. Трижды театр ездил в Германию, и трижды немцы приезжали сюда. Позже я свела Русскую драму с режиссером Университета Людвига Максимиллиана Катрин Кацубко, и мы делали с ней совместные проекты: двуязычная «Ромео и Джульетта», «Марат/Сад».

Я училась в этом университете по специальности «драматург». В Германии это не только человек, который пишет пьесы, это еще и полноценная профессия театрального «человека-оркестра», которого учат всему: ставить, играть, переводить, руководить театром, а это намного глобальней привычного нам завлита. Люди, которые учатся на этой специальности, могут все, но, как правило, становятся руководителями театров.

Алла Рыбикова — российский театральный деятель, переводчик немецкой драматургии и театральный медведь Нафаня

вы перевели и оформили сборники немецкой драматургии, выпущенные Гете-Институтом, «ШАГ 1», «ШАГ2» и «ШАГ3». Как вы отбираете пьесы для переводов?

Только первым сборником я не занималась, остальными — да. А отбираю вот как… В городе Мюльхайме в Германии проводится фестиваль современной немецкоязычной пьесы под названим «Пьесы», в режиме биеннале (каждые два года). В рамках этого фестиваля собирается международный симпозиум театральных переводчиков, которые потом переводят, отобранные ими пьесы на родной язык. Я много лет принимаю участие в этом форуме. На фестивале пьесы представляются в формате полноценных спектаклей, но конкурс проводится только по текстам, есть основная премия и зрительская. Собственно, лучшие пьесы последних лет этого фестиваля мы и брали для сборников «ШАГ» (Швейцария, Австрия, Германия).

Есть еще другой фестиваль современной пьесы в Висбадене, где представляются лучшие пьесы европейской национальной драматургии, которые впоследствии будут переведены на немецкий и опубликованы. Дело в том, что в Германии пьесы принято печатать, это естественно, и авторские права теперь имеет уже издательство. При каждом крупном литературном издательстве есть отделение театра, они исполняют функции агентуры, но в издательской форме. Тексты публикуются в том числе и книгами, которые достаточно активно раскупаются, — немцы любят читать пьесы.

Современная драматургия в Германии, конечно, очень мощно поддерживается и продвигается самим государством, этот процесс начался где-то в конце 70-х гг.

Это ведь логично, ведь в мире фактически три театральные страны — Германия, Англия, Россия. В России тоже достаточно много пишется пьес…

Теперь — да, но так было далеко не всегда. Это произошло где-то в 2000-х, когда наши театральные деятели сдружились с английским Роял Кортом, и в России активно начали продвигать документально-журналистский метод написания пьес «вербатим». Сегодня в России создается очень много новых пьес, в Германии тоже на фестиваль присылают где-то около ста текстов, но отбирают порядка десять. Однако и эти десять — зачастую тоже не бог весть что, но это не важно…

Алла Рыбикова и театральный критик Марыся Никитюк в театре Русской драмы им. Леси Украинки

А что же тогда важно?

Важен театральный процесс, а он — идет.

Каковы особенности немецкой драматургии, что для нее характерно?

Волнуют немецких авторов преимущественно социальные темы, много жестокости. Весь «ШАГ 3» посвящен теме насилия и терроризма, тому, что очень тревожит немцев. В Германии, как и во Франции, остро стоит проблема второго этноса. Их уже нельзя назвать приезжими, потому что это дети тех, кто поселился здесь в конце 50-х годов, приехав из неблагополучных стран в центральную Европу… даже уже не дети, а их внуки. Как этот чужеродный немцам этнос себя проявляет, как сосуществует с коренным населением — одна из самых важных для них тем.

Другая, не менее важная для немцев тема, это — неонацизм. Можно тысячу раз говорить, что он не проявлен и не страшен, потому что малочислен, но немцам достаточного того, что он есть, чтобы считать это практически национальной проблемой. Вследствие воссоединения с Восточной Германией эта проблема стала ощутимой, потому что экономическое неблагополучие этой части Германии (разрушена инфраструктура, стоят заводы, безработица) порождает нацистские настроения. Считается, чтоз земли бывшей Восточной Германии держатся в основном за счет финансовых вливаний Западной. И проблемы там схожие с проблемами российской глубинки: наркотики, насилие…

И пьесы на такие темы в Германии активно ставятся?

Да, очень активно. Потому что репертуарные театры обязаны играть 20% современного материала.

Сейчас ведь и в России собираются ввести квоту на постановку современной пьесы в государственных театрах. Но, например, драматург-режиссер «новой драмы» Михаил Угаров очень обеспокоен этой будто бы хорошей новости. Чего же он опасается?

Я думаю, что Угаров хорошо знает свою страну и понимает, что любое введение ограничений или обязанностей со стороны государства немедленно поведет к злоупотреблениям, потому что наш народ сразу соображает, как на этом можно чего заработать. Возможно, поэтому он и опасается, что могут появиться кланы, кто-то будет лоббировать своих, все будет стихийно, подпольно — таков менталитет. Конечно, у немцев ничего подобного нет, хотя тоже есть авторы, которые предпочитают свой театр, но все это происходит упорядоченно и цивилизованно. Но с другой стороны, я понимаю людей, которые задумали такое — нет иного пути в России — уговорить ставить современную пьесу, только приказным путем это возможно. У нас всегда в стране все происходило сверху, значит и современная драматургия тоже.

«Важен театральный процесс, а он — идет»

вы говорите, что в Германии это обязанность: ставить 20% современной драматургии, значит, в свое время там тоже никто не хотел ставить современную пьесу?

Да, тоже не хотели. Потому что уровень ее естественно ниже. Конечно авторы, которые продержались в этой профессии долго дают качественный и очень интересные продукт. Например, Теннеси Уильямс — не классик в прямом смысле, но это автор с большой буквы. Работать с неизвестными авторами рискованно — не известно, какая будет касса, какая реакция зрителей. Хотя в целом сегодня это и не так важно: крупные театры имеют, кроме основных, много других сцен. Есть средние, малые, в том же Театре Русской драмы есть еще две сцены, можно играть в Фойе, это не проблема на самом деле. Поэтому, если есть приказ заставить российскую рутину шевелиться, то, может быть, это и не так плохо, ну а за качеством театр должен следить сам.

После проведенных читок в «ДАХе» (в рамках проекта ЛСД в ноябре 2009-го) читатели TEATRE начали спрашивать, зачем нужны читки, можно ли это показывать зрителям?

Можно и нужно. Если сценическое воздействие спектакля 100%, то читки максимально возможное — 80%.

Но в репертуарном режиме читки идти ведь не могут?

Нет, но читку все равно можно повторять, сколько хочешь, и зарабатывать деньги фактически ни на чем: декораций не надо, костюмов не надо, учить текст тоже нет нужды. Воздействие, конечно, ограничено, но действие намечено достаточно выразительно.

В 2003-м я делала в Русской драме читку «Сексуальны неврозов наших родителей», а вот в конце 2009-го здесь же поставила спектакль по этой пьесе, и прочувствовала разницу, она — в глубине погружения в материал. В читке ты погружаешься и плывешь на поверхности, скользишь с удовольствием. А чтобы нырять на глубины смыслов для полноценного спектакля, нужно определенное время, в спектакле ответственности больше, чем в читке.

Я читала в одном из ваших интервью, что вы хотели «Неврозы» ставить на актрису, это единственная причина выбора именно этой пьесы к постановке?

Нет, даже не первая. Я считаю, что в этой пьесе, которую, кстати, очень по-разному можно прочесть, все зависит от того, на что ты ориентируешься. Для меня был важен глубинный мотив этой пьесы, не секс, а, условно говоря, неврозы общества. Для этого нужно знать, что такое невроз, что такое норма, что такое патология, что такое «анорма». В пьесе у Отца есть замечательная фраза, которая для меня является неким лозунгом спектакля: «Отклонение от нормы не есть болезнь». Для нашего общества это очень важная вещь. Потому, что у болезни есть симптомы, а что делать с тем, когда это не понятно, не нормально, но и не болезнь, что с этим делать? Например, вся молодежная субкультура является не нормой для традиционного общества, но ведь не все же эти дети больные. Где границы нормы, не-нормы и а-нормы, ведь сказать «ненормальный» это поставить клеймо на человека, а понятие а-нормы не тождественно ненормальности, это попросту нечто Иное. И вот Дора — это нечто Иное.

«Волнуют немецких авторов преимущественно социальные темы, много жестокости.»

Когда мы работали над текстом с русскодрамовцами, артисты не понимали, больна Дора или нет. На репетиции они забросали меня вопросами, а я же ни на один из них не стала отвечать сразу. Сказала, что они придут к ответам сами. Конечно, я должна была выстроить наш репетиционный процесс так, чтобы подвести их к решению этого вопроса, а в конце работы эти опытные, «взрослые» артисты вдруг пришли к выводу, что Дора — нормальна, а «нормальность» остальных не столь уж однозначна.

В результате работы артисты много поняли о себе, об окружающих, о субкультуре и продолжают размышлять об этом дальше. И это ценно в такой работе. Потому что когда делаешь классику, из нее надо вытащить то, что в ней адекватно современному, а здесь есть замечательная возможность дать людям посмотреть на них самих. Да, кто-то с негодованием тут же отбросит этот материал, скажет: «это не имеет ко мне никакого отношения», на самом деле они и есть те самые, к которым это имеет отношение. Задача современной драматургии — заставить людей думать.