Киевские сказки: Игорь Рубашкин^{27 июня 2009}

Беседовала Марыся Никитюк

Фотографировала Ольга Закревская

Досье:

Дата и место рождения: 18 июля 1978 года в Киеве

Родители: актеры Театра на Подоле, отец — Александр Михайлович Рубашкин, мать — Татьяна Константинова Печенкина

Образование: окончил Киевский театральный институт им. Карпенко-Карого (1995–1999 г.), российский актерский курс у профессора Николая Рушковского

Профессия: актер Нового драматического театра на Печерске, актер театральной компании «Бенюк и Хостикоев»

Актерские работы в театре: Дени Дидро в «Распутнике», Мастер и Пилат (Воланда играл в первой версии спектакля «Визит пана В» в театре «Сузирья») в «Мастере и Маргарите», Казанова в «Приключенье Казановы», Дон Кихот в «Человеке из Ламанчи», Росендо Хуарес — «Закон Танго», Ионыч в «У каждого свои странности», Антонио в «Сеньор из высшего общества», Жульен в «Белой вороне», Патлатый в «О мышах и людях»

Работы в кино: «Поцеловать незнакомку за 20 минут» (2005), «Родных людей» (2008), «Тринадцать месяцев» (2008), «Индийское кино» (2008), «Черта с два» (2009)

В 2009 году был отмечен театральной премией «Киевская Пектораль» как лучший актер, за исполнение роли Дени Дидро в спектакле театра на Печерске «Распутник»

Есть личности совершенно изумительные, воздушные, от созерцания и общения с которыми остается флер жаркого лета, солнца, невесомости. Актер Игорь Рубашкин обладает романтической мальчишеской харизмой, похож на справедливых героических подростков со дворов русского кинематографа. Приятный, располагающий, с огромными дымчатыми глазами и мягким гипнотизирующим голосом. Есть в нем что-то детское, беспечное, но в определенном ракурсе проступает в голосе разочарование и звучит нотка безнадежности.

Игорь Рубашкин

Моя красивая солнечная юность

Мне повезло, я учился в очень хорошей школе на Печерске, у нас были уникальные педагоги, насыщенная школьная жизнь: литературные вечера, спектакли, факультативы. Самым удивительным был преподаватель по литературе, Наум Аронович Резниченко, он и привил мне любовь к литературе. Под его руководством мы ставили в школе «Старшего сына» Александра вампилова, «Безымянную звезду» Михаила Себастьяна, «Обыкновенное чудо» Евгения Шварца. Хоть это и был полноценный актерский опыт, в профессиональном плане он был скорее неосознанным, по большому счету это была просто возможность весело проводить время с друзьями после школы. Постановки были неплохие с хорошей подборкой музыки, их приходили смотреть, это было популярно.

Как всякий ребенок того времени, я был чрезвычайно занят — родители заполняли мое время до отказа — занимался музыкой, ходил в бассейн. В ту пору нашими умами владел Брюс Ли, поэтому просто нельзя было не увлечься восточными единоборствами. Я перепробовал уйму секций, и тут же на практике применив новоприобретенные способности, понял, что иметь в руках палку подлинней, зачастую надежнее, чем занятия в секциях, где «великий сенсей» выдает справки. Очень любил спорт, год занимался пятиборьем: конный спорт, бег, фехтование, плавание, стрельба.

Об актерстве я всерьез не задумывался, во-первых, 90-е трудное время — все жили плохо, и это пугало, во-вторых, театр для меня был чем-то таким родным, как квартира. Мой дядя уговаривал меня поступать в КПИ, и не любя точные науки, я все-таки год честно готовился… Актерский факультет даже не рассматривался. Но матери было жаль смотреть, как я борюсь с точными науками, а в том году ее бывший педагог Николай Рушковский набирал курс, она сказала: давай просто прогуляемся, посмотрим.

Я знал, что Николай Рушковский взял меня авансом. Я поступил без слуха, без голоса и без пластики.

«Мы когда поступили на первый курс к Рушковскому, Николай Николаевич сразу сказал: „Гениев на курсе нет, так что — работать и работать“.

Я вырос в Театре на Подоле

В юности я ходил в свой родной Театр на Подоле, где практически вырос, воспринимая его как нечто родное, привычное: люди, грим, звукооператоры, цеха. Правда, остались только отрывочные воспоминания о постановках — яркие картинки, образы, эмоции, пестрые пятна. Помню, первые версии спектакля «Сон в летнюю ночь», когда артисты мне казались прекрасными как юные боги. Они играли на сцене в красных безумных одеждах. Часто ходил на детский спектакль «Белоснежка», где мама играла роль злой Королевы, но друзей водить на него не любил. Потому что она так хорошо играла плохую роль, что дети ее в тот момент не любили, и я тоже побаивался.

Меня формировали, скорее, не спектакли, а эти прекрасные люди — в театре царила атмосфера уникальной дружбы, любви друг к другу, неподдельного интереса.

Мужчина-актер

У драматурга Шмитта есть такая фраза в одной из пьес: «Актриса-женщина — чуть больше, чем женщина, а актер-мужчина, чуть меньше, чем мужчина». На мужчину актерство действительно накладывает больше обязательств по отношению к себе, чем на женщину. Такой труд кажется большинству людей странным. Отношение к мужчине-актеру в обществе презрительное — для «нормальных пацанов» это несерьезные профессии. Многим кажется, что это легкий труд.

В Москву!!!

Я всегда очень любил Москву, у меня там много друзей. Еще с юности мы ходили на московские постановки, а уже в институте эти походы рассматривались уже с позиции профессионального интереса. Потом я осознал, что наш театр уступает Московскому по разнообразию, конкурентности и театральным традициям, и по окончанию ВУЗа, метался: уезжать в Москву или оставаться в Киеве. Но в Киеве нам сделали уникальное предложение — мы, всем курсом Н.Н. Рушковского, должны были организоваться в новый театр, для нас выделили помещение в центре города. Если бы не это предложение, я бы уехал, у меня были все возможности.

Естественно, что в театры, где я бы хотел работать — МХТ, театр Анатолия Васильева, Фоменко — попасть сразу было сложно. Но тогда было такое время становления, Москва была похожа на огромный рой с размытыми границами, и по молодости казалось, что там много возможностей, главное — только остаться.

«Актер должен быть умным и уметь фантазировать. Если эти два качества развивать, то все получится»

О запахе дома

Я очень люблю возвращаться в Киев. В детстве мы поднимались на ракетах по Днепру: Подол, Речвокзал, теплое лето, теплый воздух, много зелени, и особенный запах города. Я всегда распознаю его теплые тона: сладковатый, с примесью аромата скошенной травы. Если ветер, то теплый, если зной, то и в нем улавливаешь боковым зрением, несознательно, нечто приятно застывшее, будто в столбах солнца остановилось время, — Киев замер. Похоже, слаще пахнет только в отцовском доме на Печерске, я всегда узнаю его родной, уютный запах.

Театр в руинах

Я остался в Киеве, но через год работы в Новом академическом театре на Печерске об этом слегка пожалел. Как и любое дело, которое начинается, оно начинается с нуля. Нам дали не театральное помещение, а сырой подвал, заваленный хламом: опилками, мусором, витражами из Верховной Рады в виде звезд, унитазами, синим купоросом, там бегали животные на 35-ти ногах, и ровным счетом ничего, кроме сцены, о театре не напоминало.

Играть там было нельзя, а денег на ремонт у нас не было, по юности мы ожидали, что сейчас нам их быстро даст Российское посольство… нам пришлось ожидать четыре года.

Поэтому сначала мы играли на чужих площадках, где не наш зритель по одному убивал наши спектакли. Например, «Мастера и Маргариту» — наш дипломный спектакль, который мы играли в ТЮЗе, добил массовый школьный зритель. Спектакль по лицеистским годам Пушкина «Минуты вольности святой» тоже уничтожили школьники. Поработав год за 20 долларов в месяц, я понял, что так дальше нельзя, надо как-то зарабатывать. На следующий год я уже имел пять работ: преподавал мастерство актера и сценодвижения каким-то девочкам-моделям, работал в двух ночных клубах, преподавал в Эстрадно-цирковом училище.

В начале театрального пути у нас были хорошие проекты, которые, к сожалению, не добрались до зрителя: спектакль Generation P по Пелевину, наработки «Трех сестер». Все это мы показывали и в нашем страшном-престрашном подвале, водя тихо знакомых даром. А когда наконец мы построились, радость наша была огромная.

«Если ветер, то теплый, если зной, то и в нем улавливаешь боковым зрением, несознательно, нечто приятно застывшее, будто в столбах солнца остановилось время, — Киев замер»

«Мастер и Маргарита» — спектакль-бабушка

Спектакль «Мастер и Маргарита» — это как дедушка или бабушка, родственная кровь, потому что этот спектакль стал нашим входом в профессию. Мы с А.В. Крыжановским над ним работали с первого курса, он с каждым пробовал каждую сцену, перепробовал 5 Воландов, 4 Маргариты и т.д. Все переиграли и попробовали всех. Нас удивляло то, как он к этому подходил, любовь к автору, в данном случае к Булгакову, к его произведению он нам внушал по капле. В конце третьего курса мы сложили первую версию спектакля, из 33 существующих глав играли 29. Но это не было постановкой, версией или жесткой волей режиссера, который бы подмял, изломал бы автора. Это был чистый текст. Крыжановский всегда говорил, что есть люди, которые действительно любят этот роман, и когда они его читают, у них рождаются свои фантазии, свой эмоциональный, смысловой мир. И есть те, кто также любят булгаковского «Мастера», и поэтому берут его текст бережно, исходя и стараясь расшифровать то, что автор написал, фантазируя на тему произведения. Люди, которые смотрят, совмещают свои фантазии с фантазиями актеров, — получается медитативное зрелище, исполненное трепета к роману. Это не спортивная робота, что мы «Эть, и взяли автора. Взяли его. Поставили. Добили». Я видел ужасные постановки по «Мастеру» в той же Москве, из серии «Мы одолели Булгакова!»

Рубашкин-Воланд

Говорят, «Мастер и Маргарита» текст, который нельзя поставить, что он приносит несчастья. Я считаю, что это чушь, если ты, конечно, борешься с автором такой величины, как Булгаков, то он тебя однозначно победит. На примере постановки «Мастера и Маргариты» мы всем составом Театра на Печерске приучились работать бережно со всеми текстами, но для этого тексты должны быть сильными, чтобы там была глубина, мощный стержень, вертикаль, потрясающая история. Конечно, больше всего таких текстов в классике.

Разрушительные силы

Изначально я себе не ставлю никаких внутренних запретов, что вот в этом я не играю, и эти авторы мне не подходят. Но есть одно «но»: я никогда не буду связывать свою творческую деятельность с разрушительными силами, играть в пьесе или в образе, в котором изначально лежит не созидание, а разрушение, дьявольская энергия, грубо говоря. Желая разрушить этот мир, прежде всего, страдаешь ты сам.

Танго и законы безразличия

Когда мы первый раз решились делать спектакль «Закон Танго», это было что-то похоже на массовое помешательство. Я чувствовал, как эта дикая энергия вовлекает в свое наэлектризованное поле всех участников проекта. Мы на каком-то бешеном азарте вопреки всему работали по 12 часов, было 22 человека, половина студенты, которые, на мое удивление, самоотверженно отдавались этому проекту. Репетировать в здании Театра на Печерске мы еще не могли — тогда как раз начался ремонт, оно было не готово, и мой друг и педагог А.В. Павлин приютил нас на сцене «Сплита», в теплое время мы танцевали в Ракушке, в Мариинском парке.

Получился трехчасовой проект, наполненный невероятной заряженной музыкой, испанским духом, новеллами Борхеса, Кортасара. Даже если артисты где-то танцевали плохо, и что-то было еще сыровато, энергия самого Танго и наша вера восполняли многое. Мы позвали продюсеров, спонсоров — я был уверен, что такое начинание нельзя не заметить и не поддержать… Оказалось можно.

«Я был уверен, что такое начинание, как спектакль „Закон Танго“ нельзя не заметить и не поддержать… Оказалось можно»

Нам объяснили, что мы не попадаем в формат сладко-приторных соплей, которые готовы были продвигать спонсоры. И как-то стало вдруг тихо. Мы все дружно, не сговариваясь, просто на год забыли о «Танго». Мы очень устали, мы были раздавлены тем, как легко разбились наши ожидания.

Год прошел, и спектакль получил свой шанс. В 2004 году Даша Малахова посоветовала нам поехать с проектом «Закон Танго» в Эдинбург на Фриндж. Там мы и сыграли премьеру.

В Эдинбурге мы провели месяц, отыграли положенных 15 спектаклей, были отмечены четырьмя из пяти звезд фестиваля, конечно, мы очень потратились, но, слава Богу, у нас есть друзья — и нас выручили — СПАСИБО им! На первый спектакль пришли такие чинненькие, аккуратные британские бабушки и дедушки, которые были в шоке от дикой энергии нашего спектакля. Но уже со второго все было хорошо, некоторые даже думали, что Украина — это райончик где-то около Буэнос-Айреса-когда мы танцевали, зарабатывая, на улицах.

А.В. Крыжановский

Он предлагает взгляд со стороны, являясь камертоном для нашей актерской групповой фантазии, такую манеру постановки спектаклей он возвел в метод. Он об этом говорит всегда, даже на вручении Пекторали за «Распутника», подчеркивая, что спектакль мы сделали вместе. Молодым с ним тяжело работать, он не задает им жесткие рамки, говоря с ними о мирах.

Когда нам по окончанию Института сказали, что художественным руководителем нашего театра будет Крыжановский, все были напуганы. Во время учебы он с нами поставил два спектакля «Мастер и Маргарита» и «Остров любви и надежды», но мы запомнили его жесткую, эмоциональную манеру работы. Он мог за сценой бить в стены, когда плохо играли, потому что он очень любит эту профессию, хотя и говорит, что на самом деле любит футбол, а не театр (во всяком случае точно очень красноречиво не любит, когда плохо играют). Нас охватывал ужас, когда мы думали, что теперь так: с криками, драками будет каждый день. Но в реальном театре, не в учебе он оказался мягким, корректным, скорее, задающим тон, нежели жесткие рамки.

Чтобы полюбить его и не бояться, нам потребовалось четыре года. Крыжановкий очень интересный человек, я рад, что он наш режиссер. В том, что он говорит относительно игры и создания спектакля, есть правда, то есть вообще правд много, но его мне нравится больше, чем других. В классическом понимании он не режиссер, он не ставит мизансцены, он всегда говорит о векторах, о направлениях, о темах, о мирах автора — он дает свободу артисту и помогает разобраться, что с ней делать.

«Я мечтаю сыграть Сирано де Бержерака, но вот незадача — в 16 лет я посмотрел спектакль по этой пьесе с Константином Райкиным. Это было такое сильное впечатление, что я его до сих пор забыть не могу»

Актер должен быть умным и уметь фантазировать. Если эти два качества развивать, то все получится. Потому что все равно будут ставить умные пьесы, а плохие отойдут и исчезнут. А когда зритель слышит, что автор чуть умнее, чем ты, ему всегда грустно становится — «опять меня обманули». А зритель всегда это слышит, причем даже глупый зритель. Это вроде такой диссонанс в воздухе звенит, и становится жаль, что ты тут время теряешь, и кресло неудобное, и дел у тебя много…

«Распутник»

Так получилось, что репертуар нашего театра сформировался на романах, хоть мы специально к этому не стремились, мы будто собирали истории: Пелевин, Булгаков, Борхес и т.д. И я вспомнил, что пьес как-то давно не ставили. И захотелось поработать с драматургией, где нет уж такого простора для фантазии, где есть четкая канва произведения.

Совершенно случайно в Москве я купил сборник Шмитта, где нашел «Распутника». Мне понравилось, что там много женщин — и я захотел сыграть эту пьесу с актрисами-основательницами театра. А они как-то все стали отказываться, получился немного другой состав, чем задумывалось сначала.

Шмит довольно популярный автор, он пишет тексты антрепризного характера, но не без возможности полета. А у нас в театре заведено так, что мы все решаем коллективом, кто-то приносит идею, и она варится в общем котле наших голов, а потом мы ее утверждаем или нет. И я принес в театр «Распутника», хотя и был не до конца уверен на его счет, люди, мнение которых я ценю, сказали, что пьеса пошловата.

Игорь Рубашкин

Мы до этого французов не ставили и нас смущала некая французская легкость, фривольность, которая очень легко может скатиться в бульварчик. Но как мне кажется, мы смогли обойти подводные камни легковесности этой пьесы, сам Шмит вложил в нее намного больше, чем просто шуточки на тему французской истории, он ведь по Дидро диссертацию защищал, так что в этом тексте есть куда копать.

Забыть Герострата…

Мы всегда очень осторожно относимся к выбору текстов для постановок в нашем театре. Потому что у нас уже бывало так, что много усилий и адской работы приводили в итоге к полнейшему Ничто. В юности мы наткнулись на пьесу «Забыть Герострата» и так она нам понравилась, что мы не долго размышляя, стали над ней работать. На это ушло 2 года, премьеру мы сыграли в Киеве, потом отрывки показали в Питере… и забыли о Герострате, забыли, как о страшном сне. Работа была увлекательной, но результат получился скучный, затянутый, однообразный.

Я мечтаю сыграть Сирано де Бержерака, но вот незадача — в 16 лет я посмотрел спектакль по этой пьесе с Константином Райкиным. Это было такое сильное впечатление, что я его до сих пор забыть не могу. Поэтому я понимаю, что если буду играть, то ни на минуту не абстрагируюсь от образа созданного Райкиным, не смогу фантазировать, только повторять.

Игорь Рубашкин и Нафаня