Адская слеза^{22 декабря 2008}

Текст Марыси Никитюк

Некогда Театр им. Франка был обозначен мной как театр с весьма специфическим репертуаром и весьма извращенным украинским, шароварным душком. Он и еще парочку подобных безвкусных заведений были помечены на карте Киева, и путь туда был заказан, а вход воспрещен, мол, если нельзя изменить, то хотя бы сделать вид, что нет такого в природе вещей. Но пока мы здесь говорим «нет тебя», он не только есть, но еще и удваивает свое воинство.

Просто повод

Любые императивы, спущенные с олимпа нашего государства вниз к бренной культуре, выглядят наивно, нелепо и вульгарно. Наш Президент — выдумщик всяких бесполезных указов и кудесник показательных шароварных выступлений — призвал в обязательном порядке что-то сделать к дням памяти Голодомора. Большинство театров отмолчались, а вот Жолдак и Козьменко-Делинде, что называется, не удержались и дали жару.

«Божья слеза» спектакль по рассказу Николая Космина в постановке Валентина Козьменка-Делинде в Театре им. Франка был приурочен к пресловутым дням памяти Голодомора. Рассказ этот отыскал в сборнике «Шедевры российской литературы ХХ ст.» единолично Богдан Ступка и, по словам отечественной прессы, очень им восхитился. А поскольку в рассказе есть упоминания о голоде 33-го, то вот он заветный повод: а) можно поставить под шумок так называемых «голодоморных празднеств» б) есть возможность целиком и полностью задействовать весь актерский третий курс Богдана Ступки (на котором, кстати, учится дочь Вертинского и внук самого Богдана Сильвестровича).

Сюжет-ню

Иван в голодном 33-м украл мешок зерна ради семьи и убил из-за этого человека, а потом попал в тюрьму, а потом стал вором — «бандюком». По ходу повествования поднимается не один десяток проблем, ни одна из которых не доводится до логического конца. Герой убил трех людей, его друг изнасиловал его жену, от него же и была их единственная дочь, она бросила мужа и убежала с каким-то алкоголиком на Донбасс почему-то в одних трусах и чулках — и это не полный список проблем и трагедий многострадального Ивана. Голод. Убивали чекисты, убивали чекистов. Зона.

Сюжет в рассказе, возможно, и был, но в инсценировке, которую сам автор и подготовил, получилась бессвязная нарезка из воспоминаний двух стариков, гордого и несломанного селянина Ивана (ей-богу, Мыкола Джеря), и его жены Брони (имена, как и сама пьеса, заставляют задуматься о гениальности их творца). А иллюстрационным материалом к этим самым воспоминаниям, как бы из глубин памяти, а на самом деле из-за кулис, была шумная бегающая и пляшущая компания сельской молодежи. Это они выбегали тюремной трусцой братков, выходили роковыми НКВДистами, мчались по сцене полуобнаженными. Вся эта мелкокалиберная массовка — и есть курс Богдана Ступки.

Невесть зачем Делинда весь спектакль делал акцент на женских прелестях молодых актрис, то НКВДистка в садистском запале расстегивала ворот, то девицы-нимфы в белых открытых платьях без бретелей шеренгой «трясущихся грудей» вдруг выбегали из глубины сцены, на ходу изображая умилительно-пафосные выражения лиц. Наверное, Делинде полагал, что все эти игры в раздевание сделают его постановку более молодежной, и толпы школьников, отчаявшихся получить хоть каплю любви и бесплатный доступ к порносайтам, ринутся на «Божью слезу». Но, нет, не ринутся, потому что это далеко не эротично и не порнографично, это даже не пошло, а — пошленько.

Постановка без конфликта, конфликт человека и социума, который мог бы быть, не выведен ни на уровне драматургии, ни на уровне режиссуры. Получилось всего по чуть-чуть, плюс раздетые молодые девки на сцене — безвкусица, на которую либо злиться, либо плевать и валяться со смеху в партере.

Секс и фальшь

Весь вербальный слой постановки — это шедевр на тему сельской жизни и сельского колорита. Когда два ведущих актера Лесь Сердюк (Иван) и Любовь Кубуюк (Броня), стоя на коленях на своем специальном помосте, страдали и кричали в зал о том, как убивали их семью во время голода, хотелось встать и выйти — ощущение жуткой фальши, которую пытались сгладить главные актеры, не покидало до конца постановки. Но реплика Ивана «Пока Манька (корова) телится, я тебя Броня последний раз покрою» просто довела до веселой истерики. Сценарист оставил режиссера и актеров один на один с чрезвычайно тяжелым несценичным текстом: неживая сельская лексика, тематическая вербальная прямолинейность, утрированность — все ЭТО невозможно произносить мало-мальски правдоподобно.

Хлеб под потолком

К постановке была выстроена многообещающая декорация: заросшие пшеницей балки, подвешенные как бы в ступенчатом порядке из глубины сцены к ее средине — очень красивый эффект, немного морской что ли, завораживающий. А к самой сцене пристроен небольшой помост, забравшийся на территорию зрительного зала. Вначале даже показалось, что пора избавляться от собственных стереотипов и поворачиваться лицом к национальному театру. Но, увы, декорации так и не обыгрывались, поднимались и опускались отдельные балки, и все, с таким же успехом можно было вверх-вниз поднимать-опускать пестрый занавес.

Воспитание безвкусицей

Несмотря на то, что никто из критиков не назвал эту постановку тем, чем она на самом деле является, почти все отметили деревянную и штампированную игру курса Богдана Ступки. И если Лесю Сердюку уже ничего не страшно, он даже здесь выглядел как-то выигрышно, оставаясь единственным «живым» человеком, правда, говорящим довольно глупые вещи, то вот молодых актеров жаль. А кто, прошу прощения, их такими воспитывает? Это ведь не секрет, что в Институте Карпенко-Карого (а в театре Франко и подавно) человека так учат, что, в конце концов, он не умеет нормально говорить, и со сцены сразу же начинает изъясняться бархатным баритоном и стихами. Но, кроме того, драматический материал, который сегодня предлагает молодому актеру отечественная система образования, а потом и национальный театр, ему чужд. Ну не понятен современному человеку комсомолец из деревни или еще какая национальная архаика. Вот молодой человек себя и ломает, убивая талант (если он, конечно, есть) и становится для хорошего театра, о котором мы все только говорим, но уже забыли, как он выглядит, непригодным.

Послесловие. Право критики

Недавно мне показали буклеты спектаклей Дмитрия Богомазова десятилетней давности, — стало горько и грустно, что я этого не застала, что больше это не идет. А я ведь помню еще его «Сон в летнюю ночь» в Русской драме — спектакль, который на некоторое время заставил меня поверить в существование хорошего театра в Киеве. Но это было пять-десять лет назад, а теперь посмотрите, что мы имеем? С осени в Киеве — ни одного пристойного спектакля. Да, конечно, у нас сейчас финансовый кризис, и нам не до этого, но проблема не только в этом. Театральная среда, и критика в том числе, позволила появиться в Украине неким крошкам Цахесам — таким уродцам, которых по какому-то колдовскому воздействию гофмановского золотого гребешка принято нахваливать и даже местами почитать. И теперь такой безвкусный и глупый спектакль как «Божья слеза» может идти в национальном театре, пусть его даже больше не покажут, но Богдан Ступка разрешил ему появиться на сцене, не усмотрев в нем ничего дурного. И это вопрос, кстати, ко всем худрукам киевских театров: что ж вы делаете, зачем разрешаете чему попало идти на ваших сценах? Кто заставлял например Малахова ставить у себя «Сто тысяч» с Бенюком, когда их уже торжественно и со вздохами облегчения схоронили во Франко?

МХАТ, Ленком или Комеди Францес не позволят себе иметь некачественные спектакли в репертуаре. Искренне хочется прийти в тот же театр Франко и увидеть там что-то прекрасное, новое, не обязательно агрессивное и новомодное. Ставьте классику, но ставьте ее хорошо.

Пока тот, кто ездит по заграничным фестивалям, читает интеллектуальную литературу и жестко сомневается в том, а смеет ли высказывать свои мысли, достоин ли взять на себя ответственность за культурный процесс в стране, бездарности и убожества, ничем таким не занятые, берут и делают. Кто дал право киевской критике отмалчиваться по углам газет и довольствоваться безопасным описанием спектакля? Театральная журналистика просто наводнила прессовые издания некачественным и поверхностными материалами-описаниями, но критика не имеет права на удобное молчание и эвфемизмы.

Таким образом, она только приумножает безвкусицу и антипрофессионализм. Мог быть интересный курс, но уже в актерах проявился штамп франковской школы. И отчасти в этом виновата критика, которая не говорит своего веского слова.