Рубрика:

«Литература» / Классика

Текст Мальвины Вороновой

Я — Мария Башкирцева^{15 мая 2009}

Автопортрет

В Париже, в Люксембургском дворце, в 1900-х годах появилась скульптура «Бессмертие». Молодой гений умирает у ног ангела смерти, держащего в руках свиток с именами выдающихся людей, которые оставили этот мир слишком рано, обретя бессмертие в истории человечества. Среди восьми французских имен — одно славянское женское имя: Мария Башкирцева

Биографическая справка

Мария Константиновна Башкирцева — художница, литератор, мыслитель. Прославилась своим «Дневником», написанным на французском языке, содержащим трагическую исповедь женщины, стремящейся стать личностью и обрести славу вопреки эпохе и судьбе.

Мария Башкирцева, в чьей семье соединились потомки двух старинных южноукраинских родов, родилась 11 ноября 1860 года под Полтавой, в усадьбе Гайворонцы.

Мария была еще ребенком, когда ее мать, оставив мужа, переселилась к своему отцу в Харьковскую губернию. В мае 1870 года Мария с матерью, тетей и дедом отправились в путешествие по Швейцарии, Австрии, Франции, а в 1872 году семья поселилась в Ницце. Именно здесь, в 1873 году, в возрасте двенадцати лет Мария начала вести свой знаменитый дневник.

Большую часть сознательной жизни Башкирцева прожила в Париже, время от времени выезжая с семьей в Италию или в Россию — в Москву, Санкт-Петербург, Киев, а также навестить отца в Гайворонцах.

Систематического образования Мария Башкирцева не получила, но, будучи незаурядной и волевой личностью, занималась самообразованием, не только самостоятельно восполняя недостающие знания, но и оригинально осмысляя их.

В 1873 году она окончила трехлетний курс лицея за пять месяцев. Мария Башкирцева знала латынь, древнегреческий и несколько европейских языков. В оригинале читала древних авторов, изучая историю и философию. Занималась рисованием и пением, играла на нескольких инструментах: рояле, гитаре, арфе, мандолине. Ей пророчили славу оперной певицы, но в 1876 году начался туберкулезный процесс, из-за которого девушка сначала потеряла голос, а потом и слух — в 1880-м. Она была разносторонне одарена, но судьба, как будто насмехаясь над ее страстным желанием прославиться, ставила препятствия каждому ее дарованию.

Мария Башкирцева

В 1877 году Мария Башкирцева твердо решила посвятить себя живописи, поступив в мастерскую Р. Жюлиана в Париже. Р. Жюлиан и Р. Флери были поражены ее работоспособностью. В 1879 году она оканчивает курс, который был рассчитан на семь лет. В «Дневнике» неоднократно звучит мысль о том, что у нее очень мало времени, она ничего не успевает, и нужно торопиться научиться всему. Несколько раз она выставляла свои работы в Салоне художников (1880 и 1881 годы); известность ей принесли картины «Жан и Жак» (1883) и «Митинг» (1884). Ее художественное наследие состоит из 150 картин, 200 рисунков, акварелей и скульптур. Частично оно было представлено на выставках весной 1885 года в Париже, зимой 1887 года в Амстердаме и в 1929 году в СССР. Сейчас ее картины находятся в музеях Афин, Амстердама, Вены, Ниццы, Парижа, Чикаго, а также в музеях Саратова, Днепропетровска, Красноярска и в Третьяковской галерее.

Недосказанность судьбы Марии Башкирцевой бросает свой отсвет на ее полотна, придавая им своеобразное очарование; их этическая ценность превышает эстетическую. Эту точку зрения можно оспаривать или принимать, но безусловно одно — бессмертие, о котором мечтала Башкирцева, принесли ей не картины, а ее «Дневник». Ни одному из ее многочисленных талантов не дано было расцвести и развиться в полной мере, и пока Мария Башкирцева в отчаянии писала в «Дневнике» о своем несовершенстве и безвестности, незаметно для себя она творила свою будущую славу.

Впервые «Дневник» был издан в 1887 году, над его редактированием и сокращением работал французский литератор Андрэ Терье. Качество его работы оценивается по-разному, и тем не менее, эта книга именно в его редакции была переведена почти на все европейские языки. «Дневник» Марии Башкирцевой явился своеобразным преддверием модернизма, где «Я» — сознание личности — стало предметом исследования и отражения. Ее случайный литературный опыт стал источником будущего литературного метода. Это уникальное произведение оказало огромное влияние на западноевропейскую и российскую интеллигенцию начала двадцатого века.

Я ненавижу себя, потому что не оправдала ни одной из своих надежд. Я обманулась

В последний год своей жизни Мария, сохраняя анонимность, ведет переписку с Ги де Мопассаном. «Я проснулась в одно утро, — записывает Мария в „Дневнике“, — с желанием побудить настоящего знатока оценить по достоинству все то красивое и умное, что я могу сказать. Я искала и остановила свой выбор на нем». Письма под разными вымышленными именами написаны ею от лица разных персонажей: восторженная почитательница, светская дама, учителишка Жорж — образец блестящей литературной мистификации, проявившей остроумие, артистизм и утонченность Башкирцевой и обнаружившей цинизм и самовлюбленность Мопассана.

Умерла Мария Башкирцева в ноябре (как и родилась), в Париже, в 1884 году. В последние дни жизни она переживала о своем друге, художнике Жюле Бастьен-Лепаже, который умирал от рака, и о своих неоконченных картинах.

Я — моя героиня

Шокирует в Марии Башкирцевой — откровенное самолюбование, извиняет его — ее ум. Если первые страницы «Дневника» являют тщеславную, эгоистичную и эгоцентричную юную особу, то на глазах читателя она превращается в проницательного, острого, беспощадного, бескомпромиссного исследователя собственного «я». Да, она действительно была своей героиней. Подобно Фриде Кало, она писала о себе, потому что только себя знала настолько хорошо. Подобно Марселю Прусту, она изучала малейшие колебания собственной души, чтобы найти путь к искусству.

Мария не ошиблась, когда написала, что этот дневник, написанный с литературной тщательностью, характерной для жанра дневника, но и с интимной искренностью, присущей личному дневнику, станет уникальным источником открытой души.

Мария Башкирцева была своей героиней, потому что была бесконечно одинока в своей оригинальности. Дома ее обожали, боготворили, но между нею и близкими была непроницаемая стена ее острого, холодного ума, непостижимой для окружающих неудовлетворенности и неженского стремления к мировой известности.

Мне часто говорят, что я — хорошенькая, но я считаю себя всего лишь миловидной… мне хотелось бы стать ЛИЧНОСТЬЮ. 1873

… Я сама своя героиня… было бы странно унижать себя из ложной скромности. Ведь унижают себя на словах только тогда, когда, в сущности, вполне уверены в своей высоте. 1874

Я знаю человека, который меня любит, понимает, жалеет, полагает жизнь на то, чтобы сделать меня счастливою, который готов для меня на все и который никогда не изменит мне, хотя и изменял прежде. И этот человек ― я САМА. 1876

Что я такое? Ничто. Чем я хочу быть? Всем. 1876

Женщина, которая пишет, и женщина, которую я описываю, — две вещи разные… Я записываю, анализирую!.. Страдают, плачут, радуются моя гордость, мое самолюбие, мои интересы, моя кожа, мои глаза, но Я при этом только наблюдаю, чтобы записать, рассказать и холодно обсудить все эти ужасные несчастия, как Гулливер смотрел на своих лилипутов. 1877

… С кем посоветоваться? Кто будет искренен, кто сумеет разобрать дело?.. Это опять будешь ты, мой единственный друг, ты будешь по крайней мере искренна, и ты любишь меня. Да, я люблю себя, одна я!!! 1883

Мне часто говорят, что я — хорошенькая, но я считаю себя всего лишь миловидной… мне хотелось бы стать ЛИЧНОСТЬЮ

Я — тщеславна

Мария Башкирцева была атипичной для своего времени, пола, среды, круга. Она была амбициозна, тщеславна, трудолюбива, самостоятельна. Она не принадлежала своему времени, не соответствовала своему полу и не отвечала своей среде.

Возможно, поначалу ее тщеславие было самого женского толка — блистать в свете. Но со временем переросло в стремление личности самореализоваться и оставить по себе след в истории.

Поступив в школу живописи, она работала с короткими перерывами по пять-шесть часов кряду, а в свободное время делала эскизы или гуляла, высматривая сюжеты. Она стремилась заполнить пробелы в знаниях и в самый короткий срок овладеть техникой. Ей было свойственно сменять виды деятельности, чтобы ни на день не оставаться без дела: когда ей не давался рисунок, она лепила. Самыми мрачными днями, днями отчаяния были те, когда она ничего не делала. Ее тщеславие было самой прекрасной формой ее трудолюбия. Она справедливо полагала, что ее незаурядность и ее труд должны принести ей славу.

Я прежде всего честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое создание любят только потому, что хорошенько не знают его (!) 1876

Выйти замуж и иметь детей? Но это может сделать каждая прачка! Но чего же я хочу? О! Вы отлично знаете. Я хочу славы (!) 1876

Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие!.. Что не произведено тщеславием, произведено страстями. Страсти и тщеславие — вот единственные владыки мира (!) 1876

… Хорошо или дурно я делаю, бросая мою молодость в жертву своему честолюбию, которое… Словом, соберу ли я хоть процент с затраченного капитала? 1883

Я — моя надежда

Женщин, бросивших вызов мужскому миру, в мировой культуре не так уж много. Еще меньше тех, которые бросили вызов своей природе. Ни на кого не полагаться, стремиться реализоваться в профессии, не растрачивать время — таковы были отнюдь не женские принципы юной Марии Башкирцевой. Она очень рано поняла, что все зависит лишь от нее самой.

Марина Цветаева посвятила ее памяти свой «Вечерний альбом». Острый мужской ум и готовность брать ответственность за свою судьбу были присущи обеим этим выдающимся женщинам. Обе были чрезвычайно горды, обе не умели просить. Обе не были осенены житейской любовью и счастьем. Обе не терпели земной дисгармонии. Обе полагались только на собственные силы. Каждая превыше всего ставила свое дело. Ни одна не боялась громко говорить о своем призвании и предназначении.

Я хотела бы обладать талантом всех авторов, вместе взятых, чтобы выразить всю бездну моего отчаяния, моего оскорбленного самолюбия, всех моих неудовлетворенных желаний. 1875

Я погружаюсь в серьезное чтение и с отчаянием вижу, как мало я знаю. Мне кажется, что я никогда не буду знать все это. Я завидую ученым ― желтым, сухим и противным… 1876

Я ненавижу себя, потому что не оправдала ни одной из своих надежд. Я обманулась. 1877

Картина Марии Башкирцевой

Живопись приводит меня в отчаяние! Потому что я обладаю данными для того, чтобы создавать чудеса, а между тем, я в отношении знаний ничтожнее первой встречной уличной девчонки, у которой заметили способности и которую посылают в школу. 1877

Это ужасно — стремиться рисовать как мастер по прошествии шести недель учения. 1877

В мастерской все исчезает; тут не имеешь ни имени, ни фамилии; тут перестаешь быть дочерью своей матери, тут всякий сам по себе, каждая личность имеет перед собой искусство, и ничего более. 1877

Обыкновенно родные и все окружающие не признают гения великих людей… У нас, напротив, слишком высоко ценят меня, так что, пожалуй, не удивились бы, если бы я написала картину величиной с плот Медузы и если бы мне дали орден Почетного Легиона. Уж не есть ли это дурной знак… надеюсь, что нет. 1878

Я не вижу впереди ничего… ничего, кроме живописи. Если бы я стала великой художницей, это заменило бы для меня все, тогда я имела бы право (перед самой собой) иметь чувства, убеждения, я не чувствовала бы презрения к себе, записывая сюда все свои треволнения (!) 1878

Я — аристократка

Аристократизм Башкирцевой был скорее интеллектуального и эстетического, нежели социального толка. По происхождению она аристократкой не была. Но в ней жило поразительное чувство формы. Ее раздражала ее мать, которая казалась ей недостаточно сдержанной и умной. Она любила свою тетку, но отмечала, что та дурно одета. Ей нравилось, чтобы в доме было убрано, богато и уютно. Ее эстетизм иногда сближался с эстетизмом О. Уайльда, одевающего нищего в декоративно красивое тряпье. Башкирцева тоже считала, что хуже нет мещанской середины — либо поэзия нищеты, либо поэзия роскоши. Ее сдержанность и гордость делали ее аристократкой в глазах окружающих. Многие принимали это за надменность. На самом деле это была подлинная высота интеллекта.

Я аристократка… я вижу больше прелести в старом шелке, в потерпевшей от времени позолоте, в сломанных колоннах и арабесках, чем в богатом, но безвкусном, бьющем в глаза убранстве… одежда должна быть до известной степени небрежна… но между благородной небрежностью и небрежностью бедности такая большая разница… 1873

Беспорядок в доме очень огорчает меня; все эти мелочи в службе, комнаты без мебели, этот видкакого-то запустения, нищенства надрывает мне сердце… Когда все вокруг меня прекрасно, удобно и богато, я добра, весела, и все хорошо. 1875

… Лучше быть одетой нищей, чем мещанкой. В конце концов, у меня несчастная натура: мне хотелось бы гармонии во всех мелочах жизни; часто вещи, которые считаются элегантными и красивыми, шокируют меня каким-то отсутствием художественности, особой грации… 1879

Никто не хочет верить в мою застенчивость, а между тем она легко объясняется избытком гордости…

Я чувствую настоящий страх, ужас и отчаяние, когда приходится просить — нужно, чтобы люди сами предложили мне. 1883

Какое это великое чувство — сознавать, что тобой восхищаются за что-нибудь большее, чем наряды

Я — женщина

Феномен Башкирцевой заключается в соединении мужского и женского начал. Внешне она была чрезвычайно женственна. Она не преувеличивала, когда писала, что выглядит цветущей. Мягкие линии женских форм, здоровый цвет лица, красивые волосы. Она любила изысканно одеваться, каждая складка на платье или шали имели для нее значения. Была экстравагантна, сама делала замысловатые шляпы и, гуляя по городу, удивляла ими прохожих. Когда она заболела, то утешала себя, что будет «драпироваться» в кружева, и будет все равно красива.

Однако чем больше внешне она становилась женщиной, тем сильнее, строже, острее становился мужской стержень ее внутренней жизни. Прежде ее красоты и эффектности окружающим бросалась в глаза ее воля, сила характера и ум.

Она не была феминисткой, хоть теперь ее и причисляют к этому движению. Ей нравилось быть женщиной, но при одном условии, чтобы, оставаясь собой, чувствовать себя в пределах мужского мира свободной.

Какое это великое чувство — сознавать, что тобой восхищаются зачто-нибудь большее, чем наряды. 1873

Обжорство в женщине ― уродство, но любить хорошо поесть — необходимость, как ум, как хорошие платья, не говоря уже о том, что тонкая и простая пища поддерживает свежесть кожи и округлость форм. Доказательство — мое тело. 1876

У меня женского только и есть, что оболочка, и оболочка чертовски женственная; что же касается остального, то оно совсем другое. Это не я говорю, потому что я представляю себе, что все женщины такие же, как я. 1877

Я ничего не прошу, потому что женщина уже обладает всем, чем должна обладать, но я ропщу на то, что я женщина, потому что во мне женского разве только одна кожа. 1877

Люди потому стыдятся своей наготы, что не считают себя совершенными… Разве можно устоять и не показать что-нибудь действительно прекрасное, чем можно гордиться? Раз вы видите нагую женщину и говорите, что это дурно, то эта женщина не есть воплощение красоты… 1877

Чего мне страстно хочется, так это возможности свободно гулять одной… останавливаться у художественных витрин, входить в церкви, музеи, по вечерам гулять по старинным улицам… свобода, без которой нельзя сделаться художницей… я бешусь, что я женщина! Я хочу соорудить себе парик и самый простой костюм, я сделаюсь уродом, но буду свободна, как мужчина. Мысль скована вследствие этого глупого, раздражающего стеснения; даже переодетая и обезображенная я свободна только наполовину: ходить одной женщине всегда опасно. 1879

Я — красива

Она любовалась собой, как любовалось бы картиной или скульптурой. Если поначалу и может показаться, что Башкирцева каждую секунду ловит собственное отражение в зеркалах, то в дальнейшем это ощущение рассеивается. Или, во всяком случае, становится понятным и даже по-своему трогательным. В ее вглядывании в собственную внешность не было пошлого пустого обожания, она любовалась цветом, формой, оттенками. Она была своей собственной живой картиной.

Подобно многим Художникам и эстетам она считала, что в гармоничной личности равно все должно быть прекрасно.

Совершенно не случайно она употребляет слово «драпировать». Каждое ее появление — миниатюрное представление для окружающих, которое должно отложиться в памяти других живописным актом демонстрации красоты.

Я всегда предпочитаю верить тому, что приятнее, и потому предпочитаю верить, что я красива. 1873

Я не дурна собой, я даже красива, да, скорее красива; я очень хорошо сложена, как статуя, у меня прекрасные волосы… 1873

Если я так хорошо собой, как я говорю, отчего меня не любят? На меня смотрят, в меня влюбляются. Но меня не любят! Меня, которая так нуждается в любви

Когда я утомлена или рассержена, я вовсе некрасива, даже скорее безобразна. Я расцветаю от счастья, как цветок от солнца. 1874

… Я тоненькая, хотя с вполне развившимися формами, замечательно стройная, пожалуй, даже слишком, я сравниваю себя со всеми статуями и не нахожу такой стройности и таких широких бедер, как у меня… 1876

Если я так хорошо собой, как я говорю, отчего меня не любят? На меня смотрят, в меня влюбляются. Но меня не любят! Меня, которая так нуждается в любви (!) 1876

Я — по-малороссийски

Время от времени Башкирцева приезжала в Украину, навещая отца в усадьбе Гайворонцы. Из страниц дневника видно, как ее привлекал народный колорит. К мещанскому образу жизни украинского барина она была равнодушна и частенько отмечала его примитивную пошлость. Но колорит украинского этноса — народная одежда, песни, речь — казался ей чрезвычайно эстетичным. В один из своих приездов она устроила мистификацию: нарядившись в крестьянский костюм, ездила с отцом в коляске.

Я заговаривала с крестьянами, которые попадались нам на дороге и в лесу, и, вообразите, я очень недурно говорю по-малороссийски. 1876

Будничный наряд хохлушки состоит из холщовой рубашки с широкими, оттопыривающимися рукавами, расшитыми красным и синим, и из куска черного крестьянского сукна, которым они завертываются, начиная с пояса, эта юбка короче рубашки, так что виден вышитый низ ее, сукно сдерживается цветным шерстяными поясом. На шею надевается множество бус, а голова повязывается лентой. Волосы заплетены в одну косу, в которую вплетается одна или несколько лент.

Я послала купить себе такой костюм, надела его и пошла по селу в сопровождении молодых людей. Крестьяне не узнавали меня…

Я громко смеялась, к великому изумлению добрых людей, которые никак не могли понять, что это за девушка катается со «старым барином» и «молодыми господами». 1876

По красоте сада, парка, строений Диканька может соперничать с виллами Боргезе и Дориа в Риме. Исключая неподражаемые и незаменимые развалины, Диканька, пожалуй, даже богаче, это почти городок… И это среди Малороссии! Как жаль, что даже не подозревают о существовании этого места. 1876

Если бы Я любила

Гордость, рассудочность, но более всего скрытая за этим ранимость художника, боящегося житейской дисгармонии, обусловили одиночество Марии Башкирцевой. Подобно всем женщинам, обладающим мужским умом, она была обречена на внутреннюю несвободу. Ни покоряться, ни идти следом за мужчиной, ни стать его тенью она не могла. Иного же порядка взаимоотношений ее эпоха не предполагала.

В «Дневнике» она много пишет о любви, но чаще всего — это размышления о свойстве и потребности души — жить в состоянии любви. Она иронизирует над тем, как ее ум развенчивает каждого, кто к ней приближается. И над тем, как настойчиво и непоследовательно живет в ней самой ожидание любви.

Ее пугает неспособность любить, прощать людям их слабости, быть земной и не требовать от других невозможной высоты. Но чем старше она становится, тем острее понимает, что наивысшая форма любви — в творчестве. Живопись, литература содержат любовь в самом чистом и совершенном ее проявлении.

Никогда не нужно позволять заглядывать в свою душу, даже тем, кто нас любит. Нужно держаться средины и, уходя, оставлять по себе сожаление и иллюзии. Таким образом будешь казаться лучше, оставишь лучшее впечатление. 1873

… Когда ни с кем не говоришь о том, кого любишь, эта любовь как будто сильнее: это точно флакон с эфиром: если он закупорен ― запах силен, если же оставить его открытым — он улетучивается. 1873

Если бы я любила, я хотела бы быть любимой так же сильно, как люблю сама… Но такой любви нигде не встретишь. И я никогда не полюблю, потому что никто не полюбит меня так, как я умею любить. 1874

Каждая тварь, каждый человек любит ПОСТОЯННО, но только любовь эта обращается на разные предметы, а когда кажется, что он вовсе не любит, любовь изливается на Бога или на природу, в словах или письменно… 1876

Я всегда, всегда открываю в человеке что-нибудь смешное, и уж тогда конец. Или если не смешное, то неловкое, или глупое, или скучное, словом — вечно есть что-нибудь…

Благодаря этой склонности докапываться в каждом человеке до его недостатков Я смогу уберечься от всех Адонисов в мире… 1878

Говорят, что у меня был роман с О. и чтопоэтому-то я и не выхожу замуж…

Дурачье!.. К счастью, вы, горсть избранных существ, возвышенных людей, вы, дорогие, любимые мои поверенные, читающие меня, — вы ведь знаете, в чем тут дело… Это было бы, может быть, весьма поэтично — отказывать разным маркизам из-за любви: но увы! — я отказываю им, руководствуясь рассудком. 1883

Умереть? Это было бы дико, и однако мне кажется, что я должна умереть. Я не могу жить: я ненормально создана; во мне — бездна лишнего и слишком многого недостает; такой характер не может быть долговечным…

Если Я умру

Мария Башкирцева писала о том, что создана неправильно, слишком сложно, чтобы жить долго. Предощущение раннего конца нередко ее посещало, о чем она писала в «Дневнике».

Туберкулез сначала лишил ее голоса. Именно тогда, когда ей пророчили славу певицы. Затем она потеряла слух. И при ее болезненной гордости и желании быть самостоятельной это было настоящей пыткой. В последние годы она боролась с болезнью трудом, стараясь отвлекаться живописью. Она скрывала от семьи степень своего недомогания, чтобы ее не отговаривали писать на пленэре. Башкирцева была чрезвычайно сильным человеком.

Когда заболел раком ее друг, художник Жюль Бастьен-Лепаж, Мария навещала его. Затем, когда заболела она, брат художника приносил его на руках к ней. Они сидели в гостиной, Мария — в белых кружевах и плюше. В полумраке комнаты, перегороженной ширмой, за которой прятались лекарства, говорили о живописи. Жюль, глядя на Марию в белом, сожалел, что больше не может писать. Оба были обречены, оба знали об этом.

В уходе Башкирцевой есть какое-то естественное и мудрое завершение ее судьбы и личности. В том, как она пыталась «задрапировать» даже собственную смерть — три финальных и ярких ее явлений: Художника, Личности, Женщины.

Умереть? Это было бы дико, и однако мне кажется, что я должна умереть. Я не могу жить: я ненормально создана; во мне — бездна лишнего и слишком многого недостает; такой характер не может быть долговечным… 1877

Я чувствую какое-то самоудовлетворение в том, что не показываю и вида, что я больна, но все это мне совсем не нравится. Это гадкая смерть, очень медленная, четыре, пять, даже, быть может, десять лет. И при этом делаются такими худыми, уродливыми. 1880

Я с ума схожу, думая, что могу умереть в безвестности. Самая степень моего отчаяния показывает, что это должно случиться. 1880

Жизнь — это мы; она принадлежит нам, она все, что мы имеем; как же можно говорить, что она НИЧТО. Но если это НИЧТО, покажите же мнечто-нибудь, представляющее НЕЧТО (!) 1880

Я в очень дурном расположении духа, взбешена. По всей вероятности, это потому, что я скоро умру; вся моя жизнь с самого начала и со всеми подробностями проходит передо мной… 1884

Если я умру вдруг, внезапно захваченная какой-нибудь болезнью!.. Быть может, я даже не буду знать, что нахожусь в опасности, — от меня скроют это. А после моей смерти перероют мои ящики, найдут этот дневник, семья моя прочтет и потом уничтожит его, и скоро от меня ничего больше не останется, ничего, ничего, ничего! Вот что всегда ужасало меня! Жить, обладать таким честолюбием, страдать, плакать, бороться и в конце концов — забвение… забвение, как будто бы никогда и не существовала… 1884