«Синий БУС»

Вербатим Дмитрия Левицкого

Герои:

Наталья, мать пятерых детей

Женя, программист

Маша, студент

Федор, профсоюзный активист

Гоша, журналист

Надя, специалист с коммуникации

Инна,  общественный активист

Гриць, поет

Выход 21 ноября

Инна: Мустафа написав на фейсбуці, що треба виходити на Майдан. Він написав увечері, ми думали, вагалися. У Хмельницькому ми вийшли вже о другій ночі. Нас було сім чи вісім людей. Такий перший момент протесту.

Женя: Увидев, что люди выходят в Киеве, я подумал о том, что в Донецке некому выйти. На фестивали какие-то так есть кому ходить, а выйти проявить свою гражданскую позицию - некому. Написал нескольким знакомым, но они мне ответили, что «ну давай подождем как там в Киеве, может это всё несерьезно». Ну, говорю, ладно, я поеду один. Написал в контакте и фейсбуке, что я сажусь на велосипед и еду к Шевченко, возле которого иногда проходят акции как бы оппозиционные. Ну, вот сел и поехал. Через минут сорок  туда подошел еще один человек, потом еще два человека. В итоге, к двум часам ночи нас было пятеро. 

Надя: Я живу за п’ять хвилин від Майдану. Я пам’ятаю в той вечір була втомлена, лежала на софі, пила вино і думала: вийти чи не вийти, вийти чи не вийти? І в якийсь момент мені стало так стидно, що за поворотом там наче мітинг і купа моїх знайомих людей беруть в ньому участь. Я підняла свою сраку, правда не без допивання вина, не без роздумів, і вийшла.

Разгон 30 ноября

Маша: До цього ми всі традиційно - якось звичажно - протестували на кухнях і по квартирах, але от якась пройшла грань, це була остання крапля, коли не вийти вже було неможливо. Мені бабуся колись розповідала, що вона маленькою дівчинкою сапала в полі буряки, і от так пішла вперед-вперед в поле, обігнавши всіх їх. Їй кричать жінки типу там: «Марусю! Кидай все!», вона каже: «Чого?», - «Війна почалась!». От, так само тут. Ми прокинулись зранку, і Кльопа мені сказала: «Ми проспали революцію. Почалась революція».

Гриць: Після розгону, я отримав це повідомлення від своєї товаришки зі Львова, яка колись у нас працювала. Ну, це молода там тендітна дівчина, вже не студєнтка,  але з активною громадянською позицією. Коли я прочитав від неї це повідомлення про те, як її гнали, били.  Коли я зрозумів, що ці люди можуть бити жінок і дітей, типу, ну, мені стало не то шо не по собі, я не зрозумів наскільки можна дібільно так управляти цим всім. Ну, тіпа, добре наш президент тіпа не самий інтєлєктуальний прєзідент, но це не заважає йому тримати якихось нормальних розумних людей коло себе, які йому будуть пояснювати що робити, якщо інтєлєктуальної потуги не вистачає.

Федор: С самого начала было понятно, что, ну, это в общем-то не наша революция - не левая, и до силового разгона Майдана я приходил лишь на акции левых: раздавал там листовки, беседовал с населением и так далее. Но когда людей избили… Я проснулся просто в субботу в обед, поздно лег, узнал, что разогнали людей, типа, жестоким образом и решил, что пострадавшие находятся здесь на Михайловской площади, что Майдан сюда переместился.  И  подумал, что надо идти и помогать сюда.  Быть с людьми.

Гоша: Суббота на Михайловской площади, где-то часов пять вечера.  В субботу был очень злой протест,  не организованный никем: без политики, без сцены, без ничего. Была очень большая заряженность энергии, какая-то нереальная. И я стоял на Михайловской площади и был такой закат, вообще. Такой красный, алый, как будто какая-то атомная бомба взорвалась. И я стоял на Михайловской, смотрел в сторону Софиевской. Наверное, на то и есть поэзия, чтобы такие вещи высказывать, потому что иначе их высказать очень трудно. Огромное количество очень злых людей. Было видно, что у многих сдают нервы. Видно, что человек адекватный, но он не выдерживает, стоит в толпе и вдруг резко начинает орать. Холодный воздух, министерство внутренних дел напротив пустое, ни одного милиционера на площади, и с той стороны в метрах двухстах колокольня Софиевской церкви, памятник Хмельницкому и такое абсолютно красное, алое небо. И спускаются сумерки. Мощнейшее вообще впечатление! Тогда я понял, что это уже не просто протест. Это никуда не пропадет. Ну, а на следующий день было восемьсот тысяч человек, захват здания и какие-то фантасмагорические новости. 

Штурм Банковой 1 декабря

Женя: Я не помню, какое это было число. Мы сидим, у нас обеденный перерыв на занятиях. Я открываю новости и читаю на «Украинской правде» - штурмуют администрацию президента. Я беру камеру и бегу туда. Прихожу и вот вижу, как этот трактор пытается ехать в сторону администрации, тут стоят как бы эти солдаты. И как горстка людей, человек десять пытается трактор не пустить и человек пятьдесят они хотят, они заводят толпу и пытаются, чтобы трактор ехал. Было одно очень яркое ощущение, собственно, это вот чувство толпы и как толпа хочет крови. А потом – убрав этот эффект – я посмотрел на то, что, если хотеть брать штурмом администрацию, то можно вообще-то не в самое защищенное направление, а с какого-то другого места. О том, что, на самом деле, тех ребят, которые хотят брать штурмом их там несколько десятков, а все остальные в раж вошли. И, что те люди, которые препятствуют, которые бросаются перед этим трактором - они неимоверны. Я понимал, что надо может к ним присоединиться. И в этот момент я испытал страх, который я не помнил. Я не помню, когда бы я такое испытывал, но вот такой физический, животный какой-то страх – пойти туда и стать с ними против этих ребят, которые их оттаскивают, которые машут какими-то железками в толпе.  

Гоша: Я помню другое. Я иду по Крещатику. Захваченные здания, куча людей, ни одного милиционера опять же. И я иду по Крещатику, и какое-то определенное такое чувство - специфическое. Я думаю очень много людей это тоже чувствовали там. Чувство какой-то своей силы, которая не совсем адекватна. Какое-то чувство,  то ли безнаказанности, анархическое… Какой-то такой бесконечной свободы.

Женя: Когда захватили КМДА я пришел туда через несколько часов уже с камерой запечатлеть это. И у меня был вопрос: а кто эти ребята, которые стоят? Одну охрану смели, но появилась новая охрана, такие здоровые ребята в масках. Которые непонятно как действуют, которые вроде как бы и свои, но непонятно, кого они пускают на верхние этажи, кого не пускают, по каким правилам они вообще функционируют. Ну что, тысяча захватила это КМДА, а те же пятьдесят человек, они расставили своих и они уже устанавливают свои порядки. Через несколько дней я пришел опять в КМДА, и там уже в сессионном зале – его часть отгородили – и туда уже обычных людей не пускают. Я давай вот с этими охранниками как-то беседовать о том, что вот смотрите через неделю вы вообще перекроете вход в КМДА, а что будет через месяц? Вот, как убить дракона и не стать им самому?

Разгон 11 декабря

Наталья: Поначалу Миша как-то, ну как была молодежь. Я ему звонила, а он: «Ну мы там с Галочкой прохаживаемся, то-то то-то», -  бо я тревожилась. Ну, потому что расстояния.  А потом когда случилось, я уже приехала, и он постоянно говорил:  «Я тебя, мама, не узнаю, я тебя не узнаю». А я говорю: «Я тебя не узнаю!».  Ну, он не узнаёт, что я постоянно здесь. «Чё ты не спишь?! Чё ты это?!» Я говорю: «Ну, здрасьте!» Вся страна такая, я им пытаюсь что-то пояснить. Потом думаю, ладно потом, и убегала. И даже вот одиннадцатого, когда здесь давили. Це меня старший сын был - он меня дернул, бо он с Киеврады пришел. И говорит: «Мам, там Майдан загребают». Блин, я вскочила. Здесь невозможно было пройти, я бежала аж до конечной Шелковичной, там меня таксист подобрал, за спасибо завез.

Инна: Всі матеріальні речі сховали, всі ночували в ту ніч на Майдані. І це вже було пізня година, ну вони двадцять минут першої прийшли, чи в двадцять п’ять хвилин першої прийшли, десь так. О дванадцятій я закінчила роботу, ну там ще наші друзі підійшли, і я кажу: «Давайте двадцять хвилин от тако, давайте про якусь дурню поговоримо». А ми, ну, багато знайомств і люди близькі по духу, і почали вже згадувати якісь такі неймовірні речі, знаєш. І один хлопець розказував, як  порося заколоти він хтів, попробувати своїми силами. І розказував, як вони за ним ганялися, ганялися. Потім там ще якісь такі історії були, як вони дівчатам на фотоапарат всякі дурні фотки фоткали. А я кажу: «Двадцять хвилин і йду додому спати, бо зморилася, все». І тут спускається Беркут. 

Маша: Я приїхала додому десятого грудня додому з тим, що я нарешті-таки відісплюся. Я роздягаюсь, знімаю свій революційний рожевий комбінезон. Йду в душ і збираюся все вже лягати спати і наостанок я гортаю стрічку новин і знаходжу повідомлення про те, що «Батьківщина» на Українській правді оголосила про те, що на першу ночі буде штурм. Я лаюсь, типу псяк рев, вдягаю назад мешти. Думаю, ну все я приїду на Майдан, але якщо на першу не буде штурму, то я сама його влаштую.

Я зайшла в КМДА. Там вже повна бойова готовність, стоять хлопці, вишикувались в ряди, пожежні шланги вже спустили з вікон, щоб поливати, олія стоїть ящиками, щоб поливати сходи, якщо Беркут почне бігти, столи вже якийсь стоять, якась проволока натягнута на сходах, ну тобто це повна бойова готовність. Тут я піднімаюсь по сходах, дмухаючи в шалик, і чую, як старший якийсь типу вояка журить молодшого свого солдата Швейка: «Хто тобі, курва, позволив брати противогаз?! Якщо пользоватися не вмієш, то став на місце!».

Я беру ці маски, заливаю їх двома пляшками оцту, забігаю на кухню, набираю пакет масок, ну штук тисяча там було, як мінімум. На вулиці обливаю оцтом, обпікаю собі руки. І я закидаю ці маски от тут хлопцям сюди на передову. Я просто підбігаю спочатку ззаді даю їм ці маски, вони просто починають їх теж хватати, зривати із цього пакету, а потім вони просто забирають у мене цей пакет і просто кидають вперед.

Я згадувала якийсь свій віршик, який я написала за два дні до цього з відсилками типу на слог Горького і на образ Стейнбека, про те що: «Над людским разлитым морем рьяно зреют гроздья гнева и шумит мятежно море, и ворочает гранит (ну, це власне про Ілліча). Разорвутся гроздья гнева, разольются теплой кровью. Темной ночью, снежной ночью море кровью закипит».

Я бачила, як дорослі чоловіки, такі в істериці, казали: «Блядь, щас будуть убівать, щас будут убівать!». Нерви насправді здавали, ну бо так воно було. Хоча всі загалом тримались там достойно.

Я дуже добру пам’ятаю, от стояла я на цьому синьому бусі, а тут внизу на якийсь в’язці дрів  стояла Жанна Кадирова десь з п’ятої ранку. І вона постійно: «Ну що там з Інстітутськой отступають?». «Нє, нє, Жанна, стоять!». «А там со сторони Європейськой стоять?», «Стоять, Жанна, стоять».

Ключова частина почалась о шостій тридцять напевно-що, коли я побачила, стоячи на цьому бусі, що задні ряди з Михайлівською починають йти. Ми спершу думали, що вони йдуть, бо замінюються, і коли ми почали вся разом розуміти, що вони йдуть, знаєш, почався світанок, і вони почали йти, я ти навіть не уявляєш, яка це була ейфорія. Просто люди почали кидатись у обійми, знаєш, такий суцільний фрі хаггс. «Вони йдуть, вони йдуть, ура», - по рядам пішло. «Ми перемогли!». 

Після цього всього я просто зайшла на кухню Будинку профспілок випити чаю, і охоронець кинувся мене просто обіймати: «Я тебе пам’ятаю, я тебе вже бачив тут не раз. Відстояли! Відстояли!»

Надя: Ми знали, багато хто з нас знав. Я працюю в бізнесі, я не можу не знати, що відбувається. Всі ми чуєм плітки, як віджимають бізнеси, всі ми бачим, що робиться з податковою системою, з дотаціями, всі ми бачимо там, я не знаю, як гнобиться малий і середній, як не розвивається фермерство. Ну, тобто, для мене не секрет, що країна летить в тартарари. І под Євро… Ну, люба нормальна людина знає, що ми набрали кредити на стадіони, які пусті, на аеропорти, які пусті. Ну, розумні люди це знали. І мені нагадує оця ситуація алегорично: такий хорор, якийсь от замок, і наша країна це якась така дєвочка, яка в цьому замку зв’язана павутиною по рукам і ногам в цепях, яку, я там не знаю, з неї повибивали майже усі соки павуки і упирі. І вона у такій комі, і тут вона: «Блядь!», - ну тіпа прокинулась, така «Ааа».  Почала, не то шо прокинулась, а почала там руками махати, тіпа, ну знаєш, як якийсь зомбі тобто. Діюча поки що, на жаль, легітимна влада, вона думала і сам народ думав, що це вже труп по якому можна танцювати і трахати його во всі дири. А тут труп встав і почав махати руками, реально в стилі «обітєль зла». І, ну дивує, що вони далі не продовжують якось трохи боятись, тому що, якщо згадати ці вищезгадані алегорії обітєлі зла, то там може бути всьо страшно, от.

Работа. Волонтёрство. Активизм.

Гриць: Це було просто таке почуття солідарності спочатку, а зараз це вже більш таке, не те що почуття солідарності, а вже обов’язок. Скажемо так, я там вже третій раз приїжджаю за свої гроші сюди в Київ. Ну, тобто я їду просто на революцію, і це позітівно, тому що люди приїжджають заради цього. Коли ти заходиш в поїзд і бачиш кучу своїх знайомих, які їдуть в Київ і всі їдуть на Майдан. Різними поїздами їздили і плацкартами, і купе, і Хундаями – усюди настрої однакові.

Инна: Так само треба розуміти, що люди на Майдані не просто стоять, вони ще й за свої гроші стоять. Я взяла відпустку на два тижні за власний рахунок. Приїхав мій шеф, він робив Майдан у 2004 році. Він приїхав подивився, в яких я умовах, він взагалі з друзями приїхали на Майдан. Коли він побачив лежачий протест під ГПУ, коли він побачив мене там на інтерв’ю якомусь, він мені подзвонив і сказав, що до нового року я тобі оплочу, тому що ти не просто тусиш на Майдані, а допомагаєш хлопцям отримати свободу.

Федя: В воскресенье где-то под вечер стало скучно, и я с одним режиссером раздавал вещи. Мы решили попеть украинских народных песен, и где-то на середине второй песни подошел священник и намекнул, что сейчас, между прочим, люди  молятся в это время, что это все-таки Собор, и мы перестали петь, вот.

Наталья: Мне не нравится туризм - это я так называю. Вот смотрите у нас в місті Хмельницькому Майдан собирает гроши. Ну, кто не может ехать, они сбрасывают денежку для Майдану. Я допустим, не маю грошей, бо я безработна. Я сажусь в эту машину, и я выстаиваю не только за себя, но и за всех в общем. Я работаю здесь. А есть люди, которые утречком приехала, и дергает шофера: «Я хочу вечером назад». Я считаю это люди - туристы. Зачем ты приехала? Пофотографироваться?! Вот это негативная сторона. Уж сколько и хмельничан прошу: спрашивайте на сколько приезжают. Потому что мы здесь, когда их встречаем, если даже на сутки, ну, на двое, то есть ночь точно, то начинаем говорить, что ты ночью здесь дежуришь.

Маша: Час зжимається, і ти, ну… Ну, по-перше, ти забуваєш про домашню їжу, ти не встигаєш просто дома готувати. В тебе режим, наприклад, ніч проводиш на Майдані, о сьомій ранку їдеш з Майдану, приїжджаєш додому, приймаєш душ, і ти розумієш, що тобі вже потрібно їхати в Могилянку. Причому, коли ти приїжджаєш додому о сьомій ранку ти чесно собі кажеш, що нє-нє-нє, от зараз після Могилянки я поїду додому спати. Але ти з Контрактової їдеш назад, і так як я живу на Голосіїво, то це Контрактова і через Майдан. І перед цим ти собі клятвено пообіцяв, що нє-нє-нє, я поїду відісплюся, я дуже хочу спати. Але ти проїжджаєш Майдан, і ти не можеш… Ти виходиш і кажеш собі: «Ну, я просто вип’ю чашечку кави, просто постою подивлюся, просто, ну, п’ять хвилин».  І врешті о сьомій ранку… Ти знаходиш собі роботу завжди. За ці дні це було там, починаючи від прибирання сміття, коли ми витягнули десь мішків двадцять сміття і завершуючи тим, що я там робила канапки, координувала якусь поставку води, дров, допомагала в прес-центрі, допомагала в інфо-центрі. Насправді, Майдан хороший тим, що людина може вибрати собі сферу занять.

Надя: Так вийшло, що я до революції звільнилась з роботи, і тобто я була вільна людина, а мої всі друзі і знайомі вони так чи інакше є всі зайняті люди, вони всі на роботі. І вийшло так, що я всю революцію прознайомилась і протусила з новими людьми, з якими ми стали командою і це, ну фантастика. Ми були такою командою, знаєш, яка працювала по дванадцять годин. Ну, і Положик, Посипайко, тобто ми, знаєш, хопа познайомилися і почали працювати, наче в бізнес-проекті. Ми сварились, потім сидимо, думаю: боже, я ще цю людину вчора не знала, а сьогодні на неї кричу! І ти розумієш, яка велика сила, ну типу, цього, знаєш, революційного духу і боротьби за ідею.

Майдан

Наталья: Значит, внутри нас действительно всё есть, люди ничё не просят.  Я сама такая, шо прихожу, думаю - тогда еще много снега было – думаю, вот бы почистить. Я ходила якогось патыка нашла, начала бить. Потом уже другие, потом уже лопата появилась. Пошел процесс, и мы так и потом шкрябали. То есть, внутри нас всё это есть. А вот тут от наверху с Жовтневого мешки спускали с горки. Мне вообще это понравилось. С горки едет, потом его ловят, потом еще ниже опускают. Я такое видела в тайге, у нас лес так опускали. Бревно так едет по жёлобу, а тут мешки.

Гриць: Формували плейлісти для Євромайдана, ну типу пісні, які будуть грати в честь європейської інтеграції. І це всьо блядь було якісь українські сука шароварні пєсні козацькі. А у нас далі блядь вот ета всьо, о блядь разом нас багато, а калина не верба блядь, сумно-сумно аж за край, і вся ця дєпрєсія нахуй, потом блядь веселі, брате, часи настали. Про цей гімн, який написав Положинський я вообщє молчу. Відкрийте, сука, збірник козацьких дум, там триста штук, як мінімум! Чому далі блядь у нас сцені дует Ейфорія?!

Гоша: Я в принципе неорганизованный человек сам по себе, поэтому для меня какое-то социальное время, структурированное какими-то отрезками времени, повторяющимися какими-то действиями, оно вообще для меня важно на самом деле и, оно помогает мне держаться в рамках, ну, какой-то жизни структурированной.  И когда началась вот эта ерунда, у меня даже это время рассыпалось, то есть я уже не в редакции постоянно. Суть любого протеста такого заключается в том, что люди показывают, что они могут подчинить себе свое время и пространство. Они могут разорвать свой обыденный ход жизни и подчинить себе обстоятельства, и появиться там, где они все договорились – скоординировано и массово, там, где они договорились и когда они договорились. И поэтому, например, студенты они легче всего срываются, потому что они еще не завязаны в социальное время, а там каких-нибудь предпринимателей вытащить, да там… Пенсионеры! Не завязаны особо в социальное время, оно у них такое, более разряженное, а плотность социального времени наибольше вот в этом среднем классе, вот в этих каких-то мужичках, там рабочих лет сорока, которые вышли тоже на Майдан. А то, что люди приехали из других городов, это тем более. То есть, они подчиняют себе не только время, но и подчиняют себе пространство.

Маша: Коли я тримала барикади я напевне кілька десятків разів почула про те, що… Серед чоловіків, які знаєш повертаються, ти з ними плече до плеча стоїш, тримаєш ці барикади, і вони повертаються, знаєш, дивляться в обличчя: «Та ти жінка! Йди звідси!». І це було постійно, на що у мене була проста відповідь: «Я передусім громадянка і у нас рівні права, старий, читай Конституцію».

Це невеличка така республіка – країна в країні. Російський якийсь журналіст нещодавно у своїй статті порівнював це із Запорізькою Січчю, типу от така вольніца, ну насправді трохи не так, але це напевне перша країна в моєму житті, в якій мені типу насправді комфортно жити.

Федя: Оказавшись здесь… Тем более, здесь уже второй или третий вечер закрывают уже двери от центрального входа, ты чувствуешь себя хоть и частью Майдана, но какой-то такой - автономной. И я человек неверующий, никаких сантиментов насчет ни религии, ни церквей не ощущаю. Но  вот эта вот какая-то церковная атмосфера, эта закрытость, она, видимо, как-то на меня давит. И если здесь, допустим… Ну, вот например, например вчера вечером, когда я лег спать, я обнял Наташу, у меня начались перед глазами вспышки. Примерно вот такой вот картинки, какой мы сейчас перед собой видим, да. Монастырская стена, черное небо и золотые купола, где-то с боку. И мне стало не по себе, потому что перед этим я делился с Наташей ощущением, когда я выключаю свет ночью, снимаю с себя одежду и ложусь в кровать, я на столе, не столе, а на стуле складываю вещи возле кровати, и укладываю вещи возле кровати, мне кажется, что я по-прежнему стою здесь и в темноте, в сумерках роюсь в вещах, пытаясь наощупь определить, что-то сложить. Если здесь это мне как-то нормально, то дома в эти моменты мне становится страшно. Как-то неприятно. Я не знаю, почему меня так впечатляет, хотя здесь я этого не чувствую. Мне вчера эти вспышки как-то напугали, потому что, ну блин, здесь же на самом деле какое-то реально происходит безумие, что-то ненормальное. Все эти люди, которые тут ходят, какая-то странная своя атмосфера, какая-то внутренняя этика и уже какой-то устоявшийся распорядок! Какое-то непроговоренное идеологическое дно, признаваемое всеми  по дефолту. Во всем этом очень много безумия, ну которого всегда много! Ну, не как какого-то революционного ожидания. Я не знаю, что там люди чувствовали на площади Тахрир или ночью на площади Таксим, или, что чувствовали там революционные матросы, сидя у костра, там  во время гражданской… Наверное, что-то похожее.

Инна: Чому ми вирішили йти під ту генпрокуратуру взагалі? Ну, треба розуміти, шо мала бути якась мішень, конкретна людина, яка може прийняти рішення і конкретно повпливати на процес. В той день з Майдану були різні плани: хтось ішов під суд, хтось ішов під СІЗО, ну треба розуміти, що суд тоді нічого не вирішував… На той момент  прокурор міг своїм розчерком пера прийняти рішення і зняти з них усі обвинувачення, всьо. Пшонка міг просто підписати бумажку і всьо, і хлопці в той же день були б вільні. Вони були в страшних умовах, адвокати з ними бачились при свідках, хоча це якби заборонено. Їх там  приковували прям в лікарнях, ну не можна було з ними нормально поспілкуватися в одного хлопця взагалі відійшла сітківка ока, повпливали на те, щоб йому зробили операцію. Ну, якби такі жахливі умови. Декому з них взагалі інвалідність грозила. І ми, значить, пішли під генпрокуратуру колоною тисячною, і в той же вечір заявили, що ми тут робимо пікет, пікетуємо, доки не будуть хлопці звільнені. Там не було проблем поставити охорону, організувати кухню, люди нам з будинків кіпяток носили в каструлях, ну то єсть, люди знали конкретно: є дев’ять хлопців і дев’ять хлопців у в’язниці,  а не просто ми стоїмо на Майдані і чогось нереального вимагаємо. Лежачий протест – це один із таких протестів, ну більш психологічно важких. Лозунг був такий: переступаєш через закон - переступи через людину.

Женя: Я дежурил одну ночь, потом пришел через неделю опять на ночь поволонтерить. И вот смотрю парень, с которым мы в тот раз делали чаи, он уже ходит такой в белом халате, без шапки, без перчаток – ходит такой как начальник. Я ему говорю: «О, а ты это уже начальник, да?» Говорит: «Да, я уже завхоз склада». «О, классно, а зачем тебе это надо?» И тут я его процитирую: «Я хуярю, я каждый день тут хуярю. Понимаешь, я без бейджа, меня уже тут все знают! Я хожу по всем этажам, меня все знают». Я ему говорю: «Ну, смотри, а не станешь ты депутатом таким прототипом депутата от партии регионов – Калашниковым или Чечетовым. Они ж тоже не нарадуются, что их все знают?». Мне кажется, я был единственный, кто задал этот вопрос, потому что остальные сидели и делали чай. Какую-то работу уже делали, и ответственность с себя уже сняли.

Информация

Гриць: Я, наприклад, коли тут (у Києві – авт..), то я набагато менше отримую якоїсь інформації, ну тобто з простору, з ситуації самої що відбувається, ніж коли я у Львові. Тому що у Львові я, ну ти постійно в Інтернеті, ти спокійно, фактично ніякої загрози у Львові нікому нема, і ти маєш можливість нормально це аналізувати тверезо збоку. Але з іншої сторони, коли ти починаєш всю цю хуйню аналізувати, то просипається страшенна тривожність, таке враження, шо тобі с екрана монітора світять фонаріком вот так вот в лоб постоянно.

Гоша: Мой отец в Крыму сейчас и, хотя он всему этому переживает, сопереживает, но он страдает, потому что нет информации. Классические СМИ, даже интернет-агентства они не дают информацию нормально. Поэтому получается так, что социальные медиа – они более интересны, они дают более свежую информацию, но она непроверенная, неструктурированная. Поэтому с медиа большая проблема, но это следствие в том числе того, что Янукович за эти два года разгромил всё, он и его окружение.

Инна: Проблема на Майдані у нас була така, що ми були інформаційно відрізані, ну переглянути лєнту фейсбука, коли ти додому приходиш вночі, а деколи ночуєш тут, це нереально. І поставало навіть таке питання, що в нас в організації мала зв’явитися людина, яка кожного вечора дає нам сводку новостєй. Дуже багато новин було викривлено, дуже багато чуток.

Надя: Ми придумали, да, оцей Інфоцентр та ще ряд активностей, Відкритий потім Університет Майдану з’явився.. Суть Інфоцентру була дуже проста. Тобто, ми бачили, що у фейсбуці революцію вже виграли сто раз: постами, коментарями, панімаєш. Ну, тобто, ми короче зробили цю палатку, щоб вийти з фейсбука, ми хотіли, щоб люди отримували інформацію там на Майдані.

Задержание Жени

Женя: 31 декабря  я выхожу из дому. У соседнего двора стоит машина, ну какая-то недорогая иномарка и прохожу мимо неё. Подхожу к ней, открывается дверь, появляются два таких персонажа и говорят: «Евгений Насадюк?».  Говорю: «А вы кто?». Ну, один из них показывает милицейское удостоверение: «Евгений?». Я такой, беру паузу, думаю так: что они хотят, куда мне сейчас звонить, что делать. И тут меня начинают запихивать на заднее сиденье: «Так, ты что сопротивление собирался оказывать? А ну садись быстро, быстро садись! Сел!». Сели в машину, я говорю: «Господа, в чем дело? Объясните, что происходит?». «Господ расстреляли в семнадцатом году! Мы едем в Куйбышевский райотдел, везем тебя к следователю, которому поступило заявление о растлении несовершеннолетней с твоей стороны». Или мне это уже сказали, когда мы приехали, точно не помню. Я был на удивление спокойный, говорю: «Хорошо, ну сейчас я позвоню». «Нет, звонить нельзя». «Почему?». Ну, вот минут двадцать я у них спрашивал, почему нельзя звонить. По сути, они аргументировали, что я могу позвонить подельникам, и они уничтожат улики. В какой-то момент я им говорю: «Ну, вы понимаете, я собирался ехать к Ренату Ахметову на акцию пикетировать его дом, к Людмиле Янукович передать ей новогоднее поздравление. Может выйти скандал, это ведь непростые вещи». «Мы ничего не знаем, нам все равно». Мы приехали. Памятуя какие-то советы с милиции: я там махал на камеру при входе, расписался в книге им регистрации ушедших, поразбирался с людьми, которые там были, пытался как-то обратить на себя внимание. Ну, а вот эти два сотрудника были из городского отделения, а повезли меня в районное, потому что заявление поступило в районное к районному следователю. Пустые кабинеты, че-то эти милиционеры ходят. Ну, мы стояли в коридоре общались с теми, которые меня доставили, в какой-то момент присоединился местный милиционер, который тоже начал говорить: «А что, вот я две сто получаю, мне что вот хорошо? Как, как мне жить дальше?». А стояли мы в коридоре, потому что следователь этот где-то был, где-то был занят, мы его ждали.  Так мы его ждали два с половиной часа, он так и не появился. За это время я по предложению милиционеров рассказал, как прошло мое тридцатое декабря, когда предположительно я кого-то развращал. Сказали, заявление поступило с соседнего дома с фамилией такой-то, но фамилию они назвали не ту. А по факту: соседи – это семья священника, где есть прабабушка, бабушка и жена моего товарища, мы одногодки, и есть дочка, ну один или два года, мы давно общались, поэтому я даже не знаю. Она гуляет со своей дочкой достаточно редко. Кого бы из несовершеннолетних развращать через глухой забор, который нас разделяет, каким образом? Ну, то есть,  я тоже это спокойно объяснял милиционерам, что вот интересно, как же это так? И потом мы общались про сам уже Майдан. Я им рассказывал о том, ну о дедушке, который принес два мешка орехов, о том, что люди сдают деньги. Говорят: «А сколько сдают?». «Ну, от десяти гривен». «А максимум сколько?» «Ну, пятьсот, пришла какая-то женщина». «Ну, а всего, сколько было?». «Ну, за неделю четыре тысячи гривен люди сдали». Ну, то есть, это ж всё открытая информация, мы это сами везде писали. Потом милиционеры начали о том, что нация деградирует, все пьют, колются, курсанты милицейской академии местные они сами, выйдя за порог, снимают фуражку и уже косяки какие-то забивают, честь мундира у них отсутствует. Текучка кадров у них огромная, год-два поработал и все, а потом хоть куда-нибудь, никто в милиции работать не хочет. Про театр мы говорили. Ну, там эти два милиционеры; один из них вроде как бы побольше, более изгой, а другой, другой был более интеллигентным, и с самого начала он говорил: «А я читаю, развиваю свою память, хожу в театр, но в наш не хожу, в Питере я ходил». Про смерть мы общались, про Марину Абрамович. Ну, это тоже уже прошло два часа. Милиционеры уже говорят: «А, может, ты в туалет на улицу выбежал, пописал, а  кто-то что-то увидел, не так понял? Потому что мы сами не понимаем, к чему это все. Кто это написал вообще» Говорю: «Нет, не выходил на улицу». А потом говорят, там в Интернете какое-то видео есть, ты там че-то голый, делаешь. Говорю: «Ну, да, это видео из моего перформанса». Рассказал им про Марину Абрамович, про Гараж, про театр. Говорят: «Можешь пройти посмотреть». Сидит в комнате начальник-неначальник, сидит и смотрит на моем сайте видео перформанса, посвященного Марине Абрамович Dobra sa pesnicama. Говорят: «А чё это? Добра с писюнами какая-то. Шо это такое вообще?». Ну, говорю, это по-сербски, ну рассказываю в принципе все, что написано в  объяснении к этому видео. «А может это порнография?» Ну, давай с ними о порнографии выяснять, что это такое. Про Фемен, про Pussi Riot. Они почему-то думали, что Pussi Riot в храме Христа Спасителя голые танцевали. Ну, про  Володарского тоже, рассказывал про его акцию. В какой-то момент они говорят: «Ну да, ты конечно потешник. Посмотри фильм «Страсти по Чапаеву» - классный фильм». А это ж нас посадили в кабинет, где уже, ну местные милиционеры ушли праздновать Новый год, им этим городским дали, ну мол нате, посидите. Там на стенах фотографии мерседесов каких-то девять на двенадцать, мерседесы, икона какая-то висит на противоположной стене и полка с книжками, которая самая толстая – это закон божий, так я этот закон божий взял почитать. Хотел закон о милиции почитать, но у них его не оказалось, ну взял эту книгу, а там – это комментарии к закону божьему!  Инструкции, как милиционерам понимать закон божий. Я был удивлен.. Ну, через два с половиной часа они говорят: «Ну, можешь оставить свой мобильный, если твоего объяснения будет мало, тогда чтоб тебе позвонили». Говорю: «Ну, я ж могу не давать свой телефон?». «Ну да, можете». «Ну хорошо, я не буду давать». На прощание он мне руку протянул: «Ну все, с Новым годом, счастливо!».

Ты на Майдане

Наталья: Я как у себя дома здесь, здесь вообще супер. Хотя приезжаю домой, там быстренько на сутки, да, быстренько там носки поменяла, ты-ты-ты. Мама моя – у меня же два неповнолитних еще есть – криком кричит: «У тебя же есть твои неповнолитни!». Я говорю: «Ты бабушка, шо им кушать не приготовишь?». Дети ходят оба в седьмой класс, это уже большие дети. Она говорит: «Ты нахалка!», я говорю, что нет, в такой тяжелый момент я на том месте, где мне надо, а ты на своем. Я не была в Европе, я  не знаю как в Европе, но у меня такое ощущение, что здесь тут я в другой стране. Потому что когда я возвращаюсь в Хмельницкий, я прихожу к себе домой, ну ніби я попадаю назад.

Маша: Я якось уникала публічних виступів, особливо останніми роками, і ця соціофобія в мені прогресувала, але коли ти вибираєшся на цей синій бус, і ти розумієш, шо там вже йде прорив, і ти це бачиш, то ти береш цей мегафон. І ти вже не задумуєшся: публічний це виступ, чи не публічний виступ. І коли тобі мужики знизу: «Де? Де?Де?», - «Там! Хлопці, тримаємось, тримаємось!».

Гриць: Мені хотілося б, щоб Віктор Федорович втік з цієї країни і більше сюди не вертався. Я би не хотів йому смерті там, трібунала, розстрілу як Чаушеску, але я просто хотів, щоб він полетів і більше не прилітав. І я би хотів, щоб бажано з ним у весь цей самольот загрузилась вся ця піздобратія.

Гоша: Есть очень много шума, очень много шума, но при этом он не превращается в голос. У меня есть опасения, что киевские события декабря тринадцатого года – это, в принципе, продолжение цепочки мировых событий, как то: Египет, Турция, Occupy Wall Street. Которые супер массовые, супер злые, супер все громят, но ничего не добиваются. А не добиваются почему? Потому что нет голоса, нет голоса, который все это выражает. 

Инна: Я зустріла одногрупника свого, якого не бачила відколи закінчила універ. І він сказав про те, що, ну така фраза, я його кругом цитую: якщо є надія через десять років жити добре, то я готовий цих десять років жити хрєново. А хлопець взагалі такий тусовщик, він абсолютно не політичний, я за ним взагалі не помічала за весь універ якихось таких, знаєш, волевиявлень чи щось типу того.

Женя: Мы взрыхлили эту почту и посеяли, или еще не посеяли, я не знаю, зерна чего-то другого: уважения, ответственности, возможности. И теперь за этим нужно ухаживать, это нужно проращивать дальше. Если не рисковать, чтоб не стало еще хуже, то не станет еще лучше.

Надя: Головне, щоб тепер цей ембріон не вмер в перші тридцять, сто днів, три роки, а нормально розвивався, а для того потрібна участь кожного з нас. Для того треба здати екзамен на громадянство і ніяких космічних речей! Для того треба голосувати, для того треба брати участь в діяльності свого будинку, для того треба намагатися платити податки, займатись, не знаю, благодійністю, екологією, хоча б щось віддавати! От один маленький секрет. Тобто бути громадянином – це означає хоть чуть-чуть віддавати! Не жити у своєму маленькому євроремонтику, не жити тільки… Хоть щось віддавати во внє! От і весь секрет громадянського суспільства. Що віддавати, це вже твоє питання. Бути волонтером, не знаю там, збирати речі, помагати престарілим в хоспісах, воювати з собачниками, щоб не засирали під’їзди, там не знаю, - боротись зі СНІДом, ну хоч щось віддавати у вільний час! Якщо ми зараз всі захабатімся хоча б щось віддавати, то я думаю, що через означений тобою срок, десять років, ми побачим результати. І ці люди всі, котра діюча влада, вони автоматично, як зло, вони зникнуть автоматично, ну, типу їм не буде місця. Це було дійсно класна двіжуха і головне її не просрати.

Федор: Как человек не питающий, не переживающий сантиментов по отношению к религии, я переживаю сантименты по отношению к людям. Я очень верю в людей. И, конечно, у меня есть масса каких-то иллюзий или надежд правильно будет сказать, что раз жители Украины собрались  в таком количестве и исполнены решительности, то не просто для того, чтоб кто-то другой сел в то самое высокое кресло, а для того, чтобы друг другу сказать, чему-то научиться, опробывать на себе какие-то новые формы коммуникации, совместного действия, пройти эту школу демократии теми или иными путями. Пускай это не проговорено сейчас, не осознано, но мне кажется, оно висит в воздухе – необходимость этой совместной учебы и вот эта часть меня больше всего интересует. Вот так вот.

Конец