СИНИЧЬЕ ОЗЕРО^{21 мая 2011}

Аристарх Обломов

(Драма в 6 действиях)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иконникова Нина Фадеевна, 58 лет.

Ее дочери (сестры Иконниковы):

Римма Иннокентьевна, 34 года;

Леля Иннокентьевна, 28 лет.

Шорохов Егор Данилович, отставной военный, 60 лет.

Тина Митрофановна, его жена, 60 лет.

Их внучки (сестры Шороховы):

Милица, 18 лет.

Алина, 17 лет.

Аршарумов Роман Андреевич, чиновник госслужбы, 35 лет.

Линецкий Игорь Леонидович, коммерсант, 31 год.

Шляфштейн Альфред Оскарович, землевладелец и предприниматель, 48 лет.

Окунев Николай Васильевич, учитель, завуч, 28 лет.

Андрейко, участковый, 25 лет.

Запара, 28 лет.

Пряткин, 21 год.

Староста артели народных ремесел.

Плотник.

Прокурор.

Милицейский начальник.

Учителя.

Участники номера художественной самодеятельности.

Местная молодежь, родственники, другие гости.

Наше время.

Средняя полоса России. Пять дней в середине лета.

Место действия — веранда старого помещичьего дома.

Открытая летняя веранда, ограниченная балюстрадой с фигурными балясинами, занимает большую часть сцены. Веранда — явно поздняя пристройка к дому. За нею, за большими современными раздвижными воротами ангарного типа, виден вестибюль дома с большим количеством разнородной антикварной мебели, часть которой зачехлена; слева — лестница на второй этаж, справа — входы в кабинет Нины Фадеевны, гостиную и столовую.

Вправо и влево от веранды, вдоль стены дома (по правой стене — большие фигурные окна, там гостиная и столовая), уходят дорожки в сад. Вблизи от левого угла веранды находится летняя кухня; виден только небольшой кухонный стол с простыми деревянными скамейками. Тут же один из парадных входов на веранду (ступеньки), точно такой же вход в правом переднем углу веранды (к ним ведет невидимая зрителю центральная аллея от главных ворот).

По средине веранды большой антикварный стол, по краям легкие парковые скамейки, стилизованные под старину, сзади-справа старинные напольные часы в виде высокого шкафа; еще из мебели — несколько стульев, кресло, трюмо, журнальный столик, торшер.

В спектакле исполняются известные народные песни и прибаутки, а также строфа из стихотворения Ст. Золотцева «Когда вылетаю из пекла…», жанровые песни «Яркоцветный карилопсис и душистый амарилис…» (на сл. Т. Щепкиной-Куперник) и «Он был титулярный советник…» (на сл. П. Вейнберга), романсы «Ночь светла» (на сл. М. Языкова) и «Что ты жадно глядишь на дорогу…» (на сл. Н. Некрасова).

ЗАМЕЧАНИЯ ДЛЯ ПОСТАНОВЩИКА:

Мать и сестры Иконниковы всегда хорошо, даже роскошно, одеты.

Имя младшей сестры произносится с буквой «е» (Леля — как в словах лето, леди).

Линецкий одевается франтовски, подчеркивая по выработанной привычке фирменность и дороговизну имиджевых аксессуаров (часы, авторучка, запонки, портмоне, несессер, папка, портфель, пр.); волосы могут быть забраны в косичку, на шее возможен легкий цветной платок.

Аршарумов в те моменты, когда он только что приехал, всегда в костюме и при галстуке.

Милица одета по-молодежному — с минимумом всего. Пряткин в одежде, как и во всем прочем, подражает Линецкому.

Участковый постоянно в милицейской форме. Милицейский начальник тоже одет в форму. В костюме прокурора лишь отдельные элементы форменной одежды.

Танцы, кроме молодежных, номера художественной самодеятельности и импровизаций учителей, исполняются профессионально, хотя в упрощенном виде, без сложных комбинаций, которые могут заслонить отчетливость и выразительность известных классических фигур.

Общая парковая музыка играет только в пятом действии. В третьем действии музыка включается лишь во время танца. Кантата в честь именинницы исполняется за сценой акапелла или в сопровождении рояля.

Дождь — заметное действующее лицо. Однако грустные настроения героев по поводу «материальных» последствий ночных дождей, не заслоняют прелестей лета (днем солнечно и жарко, влага легко испаряется, и следы «ночного кошмара» быстро исчезают).

Так как в непосредственной близости луг, поле и лес, уместным будет эпизодическое включение звуков живой природы (цикад, кузнечиков, птиц, шмеля, др.), особенно в начальных моментах сцен и во время пауз.

Дополнительно по третьему и пятому действиям.

Если в театре достаточного сценического пространства, незадействованные в текущих мизансценах лица, уход которых (в сад, в дом и т.п.) не предусмотрен логикой драматургического развития, могут не покидать сцену, а «жить» на втором плане. В первую очередь, это должно быть осуществлено в отношении «своих», «постоянных» (например, Милица может разучивать на заднем плане элементы только что увиденных танцев, привлекая, когда ей надо, Алину и других; Егор Данилович может делать попытки прибить доску или запустить газонокосилку, а учитель наладить бой в напольных часах; также могут происходить иные аналогичные картины обыденной жизни дома, которые происходят независимо от праздников, гостей и т.п.)

Учителя (в основном это женщины) в пятом действии поют по-деревенски — громко, разноголосо, с самовыражением и отчаянием, иногда путая слова и порядок куплетов. За исключением романсов «Ночь светла» и «Что ты жадно глядишь на дорогу…», где желательно негромкое проникновенное исполнение.

При неакцентуируемых диалогах возможна одновременная игра на двух планшетах (участках сцены).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Среда. Утро.

Веранда и вестибюль дома. Не смотря на прошедший ночью большой дождь и многочисленные протекания кровли, все выглядит вполне уютно.

I

Нина Фадеевна и Егор Данилович собирают в кучу ведра, тазы, банки и другие емкости, которые были расставлены в местах протекания.

Нина Фадеевна. Что делать?! Что творится?! Над левой галереей две новые большие течи… Ладно бы капало — бежит ручьем… Я ночью несколько раз вставала, выливала воду из тазов.

Егор Данилович. Вода, Нина Фадеевна, это жизнь. В пустыне, например, нет воды — нет и жизни.

Нина Фадеевна. Очень ценная сентенция! Лепнина на сводах отсырела…

По лестнице со второго этажа спускается Леля.

Нина Фадеевна. Как спала, милочка?

Леля (потягиваясь). Мне в дождь всегда хорошо спиться. (Смахивает воду со стола и стульев.)

Нина Фадеевна. И на мебели вода… Это же все покоробится и погниет! Все рассыплется!

Леля. Так быстро не рассыплется

Тина Митрофановна (входит с кухонной тряпкой в руках). Самовар, что ль, приносить?

Нина Фадеевна. Ну, как не погниет, Леля?! Осенью водой напитается, а дальше зима… Не знаю… Если Кирилл не приедет и не возьмет в свои руки… Надо продавать и возвращаться в городскую квартиру.

Тина Митрофановна уходит.

Егор Данилович. Стены боковые могут упасть… Фундамент поплывет…

Леля. Дядя, ну, что вы говорите! Только маму пугаете! Куда и что поплывет?! Оно сто пятьдесят лет стояло и столько же простоит.

Егор Данилович. Сырость, дожди… Земля становится пористая, и оттого сдвиги…

Леля. Помолчите уж! А сто лет назад дождей не было?! Вы — военный, вот и судите… о чем знаете… О вещевом довольствии, строевых смотрах, баллистических ракетах.

Егор Данилович. Военные — ого-го! Что ни поручи, за все возьмутся…

Леля. Только результат какой?!

Входят сестры Шороховы, целуют по очереди Нину Фадеевну, Лелю, Егора Даниловича.

Нина Фадеевна. Милица, вы чем собираетесь заниматься?

Милица. Алинка будет бабушке на кухне помогать. А я — так…

Нина Фадеевна. Возьми стремянку и повытирай везде наверху, где вода осталась.

Егор Данилович. Перед стихией, как перед богом, человек умеряет гордыню и говорит: «Аз есмь червь».

Возвращается Тина Митрофановна.

Тина Митрофановна. Забыла сказать, томатная паста закончилась.

Нина Фадеевна. Получите в кассе деньги и купите.

Тина Митрофановна. В магазине ничего нет, только соусы дорогие, они даже в борщ не годятся.

Нина Фадеевна. Тина Митрофановна, я то при чем?! Придумайте что-нибудь!

Тина Митрофановна. Советник в прошлом году привозил бочку с консервной фабрики…

Нина Фадеевна. Мне неудобно Романа Андреевича просить о каждой мелочи. Он уж столько всего напривозил. Кабы деньги за что-нибудь взял — не берет.

Тина Митрофановна. Ездит сюда, значит интерес какой-то имеет. Пусть возит, лишку ни в чем не будет. Курортники понаедут, все подметут.

Нина Фадеевна. Дай бог, чтоб понаехали.

Тина Митрофановна. Ну, так как же?

Нина Фадеевна. Не знаю!

Тина Митрофановна. Овощное рагу — надо, бигус — надо…

Нина Фадеевна. Избавьте нас от этих жутких солдатских блюд!

Тина Митрофановна. Солянку — надо, голубцы — надо…

Нина Фадеевна. Берите мясорубку и перекручивайте на томат помидоры… Снарядите, наконец, экспедицию… В соседнюю область… В Голландию…

Тина Митрофановна уходит.

Учитель (входя). Всемирный потоп?

Нина Фадеевна. Как видишь.

Учитель. Здравствуйте. Каковы наши успехи? Отдыхающие нагрянули? Новую рекламу в интернете я дал. Дописал: «Катание по живописному озеру на лодках и катамаранах».

Леля. У нас есть лодки и катамараны?

Нина Фадеевна. Те, что на курсах финифти — уже дней пять живут. А как основной заезд — не знаю еще. Жду с Выселок старосту художественной артели. Он должен был встретить их с поезда и разместить в нашу гостиницу. Обе руки в кулаках держу — дай бог, хотя бы как в том сезоне…

Леля. А прошлым летом было всего лишь четырнадцать человек.

Нина Фадеевна. На первое время и это хорошо.

Леля. Что такое катамаран?

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, ты на велосипеде? Съезди, пожалуйста, на Выселки, разузнай, как обстоит дело с курортниками, и старосту поторопи, чтобы ко мне явился. Что же он меня мучает!

Учитель уходит.

II

Тина Митрофановна (вносит самовар). Садитесь, а то простынет.

Садятся за стол. Тина Митрофановна сервирует стол и ставит графинчик с водкой перед Егором Даниловичем.

Нина Фадеевна. Может, не надо? По-моему, Егор Данилович уже где-то принял…

Тина Митрофановна. Сегодня праздник, день заезда. Пусть.

Нина Фадеевна. Ему, может быть, придется на мотороллере обед в гостиницу вести.

Тина Митрофановна. Куда на мотороллере! Склизко после дождя, сковырнется в буерак. Анатолия, участкового, попрошу, отвезет на милицейской машине. Или староста скороходов пришлет.

Нина Фадеевна. Не знаю…

Тина Митрофановна. Как бы муку и крупы в кладовке не промочило. Весной подлатали на живую нитку, потолок опять стал мокнуть… От греха подальше перенесть бы всё ко мне на кухню.

Егор Данилович. Ужотко перенесу.

Тина Митрофановна. В кладовую теперь не войдешь, дверь перекосило. (Нине Фадеевне.) Пусть в окно кто-нибудь влезет по лестнице, кавалеров своих попросите. Небось, сегодня заявятся, как на парад…

Леля. Тетя!

Тина Митрофановна. Хоть франта этого… коммерсанта…

Леля. Его зовут Линецкий Игорь Леонидович.

Тина Митрофановна. Не раскрошится, не рафинад.

Леля. Тетя!

Тина Митрофановна уходит.

Нина Фадеевна. Вот и в кладовке опять протекает…

Леля. Кирилл приедет, первым делом отремонтируем крышу, а потом закажем проект реставрации.

Нина Фадеевна. Кирилл еще в мае обещался… От Риммы третью неделю никаких вестей… С новым мужем у нее опять баталии… А первый муж ребенка к ней на каникулы не отпускает…

Леля. Вызовем из Москвы хороших специалистов, чтобы полностью восстановили первоначальный облик дома.

Нина Фадеевна. Леля, ты представляешь, какие нужны деньги?!

Леля. Последнее слово будет, конечно, за Кириллом.

Нина Фадеевна. Наверно, смешные мы с тобой. Надеемся, как две дурочки… Ведь, если рассудить, Кириллу эта усадьба сейчас совсем не нужна. От Харькова до нас чуть ли не тысяча километров, да и государство другое. Ну, приедет он раз в год…

Егор Данилович. Харьков — город ого-го! Поверь мне! Я там в военном училище учился.

Нина Фадеевна. Когда это было?! До наполеонова нашествия…

Егор Данилович. Тиночка после нашей свадьбы со мной там полгода жила, в столовой работала. Помнит…

Нина Фадеевна. Что она может помнить.

Леля. А может быть, у него — свой самолет. Три часа лету — и тут. Правда, дядя?

Егор Данилович. Да, самолет — хорошо, совсем другое дело.

Нина Фадеевна. Леля, что ты выдумываешь?! Откуда у Кирилла самолет?! Президент иностранной компании — это вовсе не значит, что пред ним открыт Клондайк.

Леля. Но мы же не знаем. А из того, что знаем, можно вполне предположить, что в его распоряжении находится персональный самолет.

Егор Данилович. Харьков, говорю вам — во! (Показывает большой палец.) Изобилие во всем. Богатым можно стать запросто.

Нина Фадеевна. Егор Данилович, ты не пей больше!

Егор Данилович. Город неиссякаемых возможностей! Иннокентий знал, куда Кирилла отправлял. Брат умный человек был. Если б не катастрофа…

Нина Фадеевна. Не надо сейчас об этом вспоминать.

Егор Данилович. Вертолет накренился сверх нормативного допуска… Высота то была метров двадцать…

Нина Фадеевна. Не надо об этом!

Егор Данилович. По Новостям передают: в Японии, на скорости четыреста километров, с эстакады, с высоты шестнадцать метров сорвался экспресс — погибло два человека. В России телега перевернулась — восемь погибших.

Нина Фадеевна. Не кощунствуй!

Егор Данилович. Облет подведомственной территории… Сейчас был бы, наверно, губернатором… И наш завод бы не закрыли…

Нина Фадеевна. Пей чай!

Егор Данилович. Мы бывало, курсанты, соберемся, человек двадцать, построимся в колонну по три и строем, с флажками через весь Харьков пить пиво на Клочковскую… Были, конечно, рекордсмены. Кто семь кружек, кто двенадцать…

III

Входит Аршарумов, раскланивается персонально с дамами, затем с Егором Даниловичем, садится в отдалении к журнальному столику.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, вам чаю принести?

Аршарумов. Я сделаю кое-какие записи и приду за общий стол.

Андрейко проносит на кухню горку продуктовых ящиков.

Егор Данилович. Толю! Погоди, я тебе подсоблю. (Берет у него верхние ящики.)

Андрейко. Здравия желаю, товарищ подполковник.

Егор Данилович. Вольно, лейтенант. (Уходят.)

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, а нас в эти дожди затопило. Будто прорвало. В том году в двух-трех местах текло, сейчас — везде.

Аршарумов. Печально, Нина Фадеевна. А как ваш бизнес с народными ремеслами?

Нина Фадеевна. Меня уж ничто не радует. Ждем со дня на день сына, обещал решить с ремонтом.

Леля. Реставрацией.

Нина Фадеевна. Я вам говорила, он в Харькове. На Украине у мужа остались влиятельные родственники.

Пауза.

Если Кирилл до осени не приедет, не знаю, что делать. Если сейчас так течет, то что же будет осенью… Это же все попортится, все погниет…

Аршарумов. Извините, звонок. (Отходит в сторону, разговаривает, пытается до кого-то дозвониться. Поворачивается в сторону кухни, зовет.) Андрейко! Лейтенант Андрейко!

Выглядывают Тина Митрофановна и Егор Данилович, потом Андрейко.

С Марусиной заимкой связи нет. Неси из машины рацию.

Андрейко убегает.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, может, кредит взять в банке? Думаете, дадут?

Аршарумов. Думаю, не дадут.

Нина Фадеевна. А что делать?

Аршарумов. Надо у кого-нибудь из знакомых взаймы взять.

Нина Фадеевна. Да у кого же?!

Андрейко приносит полевую рацию. Разворачивают ее возле журнального столика.

Пытаются установить связь.

IV

Входит Линецкий.

Линецкий. После долгой разлуки! Не встречались с самой зимы.

Леля. Могли бы и в межсезонье заглянуть.

Линецкий. Сплошные разъезды и деловые встречи, Лелечка.

Леля. И с каким успехом?

Линецкий. Переменным. Рад, очень рад… (Целует дамам руки.) … видеть вас совсем неизменившимися и столь же очаровательными.

Нина Фадеевна. Спасибо, Игорь Леонидович.

Леля. А вот от Романа Андреевича комплиментов не дождешься.

Аршарумов. Я слишком часто у вас бываю, Леля Иннокентьевна.

Линецкий (подходит к Аршарумову и почтительно пожимает руку). Господин советник, ваше превосходительство!

Входит Пряткин.

Пряткин (Линецкому). Игорь Леонидович, я дозвонился. Вас будут ждать в Фонде в середине дня.

Линецкий. Хорошо, ступай.

Пряткин уходит.

Аршарумов. Вместе поедем.

Линецкий. Буду очень рад.

Нина Фадеевна (Линецкому). Как ваша коммерческая миссия в поселке?

Линецкий. По-прежнему в стадии переговоров. (Линецкий начинает нервно ходить.) ваше начальство не понимает, что завод, после того, как остановился, ничего не стоит. А в их представлении он еще тот — гудящий, дымящий, производящий… дающий рабочие места и приносящий доходы…

Входит Егор Данилович.

Егор Данилович. А-а-а! (Трясет руку Линецкому.)

Линецкий. Это даже не цена металлолома. Конструкции надо высвободить из земли, демонтировать, разрезать… Очень серьезные затраты.

Егор Данилович. И вы, стало быть…

Линецкий. Я обещаю полную рекультивацию территории…

Нина Фадеевна. Не везет вам, Игорь Леонидович, в наших местах.

Линецкий. А я не расстраиваюсь, Нина Фадеевна. Свое я уже взял. А с заводом не получится — им же хуже. Пьяницы растащат, бурьяном зарастет… Кстати, почему вы остановили выбор именно на этой усадьбе? Вы же, я знаю, просматривали несколько вариантов. Веденеево… Многие знаменитые люди бывали. Я как-то проезжал — весьма экзотические ландшафты… Маленькая Италия…

Нина Фадеевна. Эксперты отсоветовали. Сохранился дом управляющего в очень приличном состоянии… Но и все. Сад — по нему не пройти, все переплелось, и два итальянских грота, которые заметены илом…

Егор Данилович. Упоительные места. Выкупайте, не задумываясь.

Линецкий. Маржа, маржа, дорогой Егор Данилович!

Егор Данилович. Что?

Линецкий. Разница между ценой покупки и ценой возможной продажи.

Егор Данилович. В Веденееве — благодать! Не хуже, чем у нас. Были бы деньги, я бы все тут скупил до последней кочки.

Линецкий. Потому у вас их и нет.

Егор Данилович. Чего?

Леля. Озер, лесов, усадьб и пароходов.

Егор Данилович. Хотите, расскажу, почему озеро называется Синичьим?

Линецкий. Извините, не хочу. (Подходит к столу, откусывает кусочек печенья.) Я бы перекусил что-нибудь, не дожидаясь обеда. В этом хлебосольном помещичьем доме сие возможно?

Нина Фадеевна. Сейчас распоряжусь. Тина Митрофановна вам в зале накроет. (Окликает.) Тина Митрофановна! Тина Митрофановна! Леля, помоги мне. (Уходят в сторону кухни. За ними идет Егор Данилович.)

V

Входит Милица.

Линецкий. О, Милиция, как дела? С кем живешь?

Милица останавливается в гордой позе, поводит плечами. Линецкий демонстративно разглядывает ее.

Блузка аж трещит! Сейчас все пуговицы выстрелят!

Милица. Я вас не понимаю.

Линецкий. А-а, поблизости предмет… Господин Аршарумов.

Милица. Я вас не понимаю.

Подходит Тина Митрофановна.

Тина Митрофановна (Линецкому). Вам первое и второе в залу понесли.

Линецкий уходит.

Голос Нины Фадеевны. Тина Митрофановна, еще, наверно, мочености из погреба достаньте…

Тина Митрофановна. Спешу и падаю. (Милице). Ты чего возле него крутишься?! У него таких дуреп, как ты, знаешь, сколько…

Милица. Называет меня Милиция. Говорит, это мое полное имя.

Тина Митрофановна. Ферт разряженный! Иди, попроси у советника, чтобы на работу тебя устроил.

Милица. Он говорит, чтобы я поступала в институт.

Тина Митрофановна. Хоть бы в ПТУ какое. Уж два года, как школу закончила. Без дела болтаешься.

Милица. Я выше мирской суеты. Мне скучны ваши упреки.

Тина Митрофановна. Я отцу твоему выскажу… «Скучны упреки» … (Уходит.)

Милица подходит к Аршарумову.

Милица. Кому это вы все время пишите?

Аршарумов. Пульхерица?! Не мешай!

Милица. Кто такая Пульхерица?

Аршарумов. Во времена службы Пушкина в Бесарабии внимание общества привлекала некая экзотическая дама, которая никак не могла устроить свою личную жизнь.

Милица. А может, вы мужчина моей мечты?

Аршарумов. Ты мне мешаешь.

Милица. Прям уж! А я не уйду. Мне, может, нравится смотреть, как вы пишете.

Аршарумов быстро просматривает бумаги, делает пометы и выписки.

Аршарумов. Обрати внимание на Вениамина Пряткина. Симпатичный молодой человек и при деле.

Милица (морщится). А-а.

Аршарумов. Что?

Милица. До армии чмошный был.

Аршарумов. Зато сейчас какой молодец.

Милица. Он с Алинкой крутит. Ну, как крутит… так… Алинка не эффектная. Они секреты друг другу разные доверяют.

VI

Быстро входит Шляфштейн.

Шляфштейн. Чегой-то никого нет?! Здорово! (Подает руку Аршарумову, потом Милице.) Кирилл не приехал?

Аршарумов. Не приехал.

Шляфштейн. А сама где?

Аршарумов. Сейчас выйдет?

Милица. Дядя Альфред, вы, когда в поселке магазин откроете, имейте меня в виду?

Шляфштейн. Угу!

Милица. В отдел, где соки и замороженные фрукты.

Шляфштейн. Угу!

Входит Нина Фадеевна.

Вишню пора обрывать, воробьи поклюют.

Нина Фадеевна. Здравствуйте, Альфред Оскарович.

Шляфштейн. Здравствуйте. Я по делу…

Нина Фадеевна. Чаю хотите? Вы как раз кстати, я с вами посоветоваться хотела… Дожди пошли, а крыша у нас, сами знаете, какая…

Шляфштейн. Дайте доскажу. Я с пылу, с жару… с сенокоса… Э-э… Не хочу. Лучше квасу или бражки. (Кричит в сторону кухни.) Митрофановна, бражка есть? (Нине Фадеевне.) Мужики на моих лугах покос заканчивают. Вы то свое косить будете? Может, я и ваше заодно подчищу? Расплачусь потом молоком, брынзой, дров на зиму подвезу…

Нина Фадеевна. Да, я согласна. Я вот о чем с вами посоветоваться хотела… Крыша у нас сильно протекать стала. Если к зиме не сделать, все водой напитается и погниет… вы не посоветуете, у кого бы можно денег занять? Мы отдадим совсем скоро, вы примерно знаете наши возможности…

Шляфштейн. Кровля тут лет пятнадцать течет. Я помню, как её перекрывали, из рук вон плохо делали, без понятия…

Нина Фадеевна. Наверно, поэтому так сильно течет. Я боюсь…

Шляфштейн. Вы же весной что-то перекрывали?

Нина Фадеевна. Кладовку.

Шляфштейн. Толку много?

Нина Фадеевна. Тина Митрофановна говорит, опять мокнет.

Шляфштейн. Вот, вот. Не надо спешить… Пойду бражки у Тины Митрофановны выпью. С половины шестого на лугах, запарился. (Уходит.)

Нина Фадеевна ходит по веранде, шепча нечто вроде молитвы.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, подскажите, как можно быстро разбогатеть?

Аршарумов. Не знаю, Нина Фадеевна, лично не пробовал. Тут более авторитетные люди в этом вопросе есть — Шляфштейн, Линецкий.

Нина Фадеевна. Может, у Линецкого взаймы попросить? Малознакомый человек… Я его стесняюсь…

VII

На пятачке возле кухни Алина.

Пряткин (входит). Алина, привет!

Алина. Здравствуй, Веня.

Пряткин. Ты чего в университет поступать не поехала?

Алина. Дома денег нет. Отец, как завод остановили, без работы.

Пряткин. Понятно. А меня Линецкий водителем взял. А то уж на Луну лететь собирался. Три недели при нем. Аванс получил. Произвожу на шефа хорошее впечатление, обещает повысить в должности. Внедорожник наш видала? Мощь! По классу даже лучше, чем у советника. Хочешь, прокачу?

Алина. Я бабушке помогаю, сегодня в тетьнинину гостиницу курортники должны приехать.

Пряткин. Сестра подменит. Она на работу устроилась?

Алина. Ждет места буфетчицы в чайной.

Пряткин. Всего то?!

Алина. Или — дядя Кирилл приедет… Может, папе денег даст… Папа тогда магазин или радиомастерскую откроет, Милица будет там заведовать.

Пряткин. Ты меня на поселке видишь, когда я выезжаю?

Алина. Нет. Я больше тут, с бабушкой.

Пряткин. У Линецкого вечером всегда пьянка. А я ж до этого дела не очень, да и развозить их потом. Они садятся за стол, а я в машину и по поселку круги нарезаю. По всем нашинским заповедным местам: мимо школы, дома культуры, чайной, танцплощадки… С понтом: рука на стеклоподъемнике, дорогая сигарета дымит, где надо, слегка посигналю… Первый парень стал! Таня Кавыркина нос воротила, сейчас приветы передает. Я пока к ней не подхожу…

Алина. Ну, я пойду, дел много.

Пряткин. Ясно. (Уходят.)

VIII

Нина Фадеевна раскладывает за большим столом пасьянс. Егор Данилович сидит рядом на табуретке и пытается подбить на сапожной лапке женский туфель. В стороне за журнальным столиком работает с документами Аршарумов.

Нина Фадеевна (про себя). Валет крестей… Что бы это обозначало? У Риммы что-то? Почему же Кирилл не едет?.. Егор Данилович, от Харькова по железной дороге сколько километров?

Егор Данилович. До Москвы семьсот?

Нина Фадеевна. Это я и сама знаю. А до нас?

Егор Данилович. Надо по карте курвиметром замерить.

Нина Фадеевна. Кирилл, говорю, что-то не едет.

Егор Данилович. Харьков — ого-го (!) город апоколептический!

Входит учитель.

Учитель. А где Леля?

Нина Фадеевна. Говори, что? Был в Выселках? Приехал кто-нибудь?

Учитель. По дороге старосту встретил, сейчас сам доложит. Где Леля?

Нина Фадеевна. Король и валет рядом с тузом пик… А это тут к чему? Храм какой-то или строительство нового дома? Николай Васильевич, самовар еще не остыл. Все виды цветочных заварок.

Возвращаются с прогулки Леля и Линецкий.

Линецкий (продолжая разговор). … Шляфштейн за это время столько всего понастроил. Завидую его воле. Производственным бизнесом, скажу вам, заниматься трудно. Местная администрация должна его носить на бархатных носилках, как римского патриция.

Егор Данилович. В Харькове дома серые, но своеобразные. Их иногда красят в желтый или зеленый цвет… (Уходит.)

Леля. Дядя учился в военном училище в Харькове

Учитель. А я вас жду, Леля Иннокентьевна, по служебному вопросу. Вы собираетесь, хоть иногда в школу приходить, следить, как ваш класс ремонтируют?

Линецкий. Здравствуй, Николай Васильевич.

Учитель. Здравствуйте.

Линецкий (подходит к столу, к Нине Фадеевне, и заглядывает в карты). Вы в это верите?

Нина Фадеевна. Как вам сказать…

Линецкий. Желающих судьба ведет, нежелающих — тащит.

Леля. Вам везет?

Линецкий. Обычно — да.

Линецкий берет свободную колоду, садится к столу и начинает манипулировать картами.

Леля. Вы умеете играть в интеллектуальные карточные игры?

Линецкий. Наверно. Что вы имеете в виду?

Леля. Научите меня. Николай Васильевич не умеет, Роман Андреевич не хочет… (Леля садится рядом с Линецким.)

Учитель. Леля Иннокентьевна, в вашем классе даже потолок не побелен. Предупреждаю…

Входит староста и мелко кивает головой присутствующим.

Нина Фадеевна (быстро встает). Пройдемте в кабинет, пройдемте. (Уходят.)

Тина Митрофановна (ставит «горячий» самовар вместо «холодного»). Попейте горяченького. Все веселей.

Нина Фадеевна (выглядывает в дверь, радостно). Восемь человек приехали; с теми, что есть, двенадцать.

Леля. Господа, пройдемте в ротонду. Почему-то повалилась каменная скамейка, вы мне поможете ее поднять.

Леля, Линецкий и учитель уходят.

IX

На пятачке возле кухни Тина Митрофановна и Алина чистят картошку.

Входят Андрейко и Егор Данилович.

Тина Митрофановна. Погрузили? Следите, чтобы термоса с первым блюдом на сиденье не расплескались. Садитесь к столу. Староста от самой выйдет, тогда и поедете.

Андрейко садится за кухонным стол и наливает себе чай; Егор Данилович пристраивает между колен сапожную лапку и пытается подбить женский туфель.

Тина Митрофановна (ставя перед Андрейко блины и варенье). Начальник за отлучку не заругает? Или, может, спроситься у него?

Андрейко. Не надо, мы по-быстрому.

Егор Данилович. Синичьим озером сначала называли не то большое озеро, где мы рыбу удим, а — лесное. Оно прямо вон тут. (Показывает.) За галявиной. Чуть в лес углубиться — поляна болотистая… Старики рассказывали: тут и было настоящее Синичье озеро. Оно никогда не замерзало, и синиц в холода собиралось видимо-невидимо… Красота была неописуемая! Человек туда зашедший обмирал: поляна сверкала, переливалась… В глаза будто ударяли тысячи маленьких солнц…

Тина Митрофановна. У советника в Москве, поди, семья, дети?

Андрейко. Ничего не известно. Вроде разведенный. При мне родителям иногда звонит.

Тина Митрофановна. В машине то долго сидите, он хоть с тобой разговаривает? Как, мол, ты устроился?

Андрейко. Нет. Только по службе. Все время читает и пишет.

Тина Митрофановна. А твоя то жена как? Нога все болит? Где же она так оступилась?

Андрейко. Жинка все хромает на леву ногу. Больничный ей не подписали. Послезавтра выходит на работу

Тина Митрофановна. Вот горе! Она у тебя тутошняя или из своих мест привез?

Андрейко. Отсюда. Из Наталинки.

Тина Митрофановна. Хозяйство какое содержите?

Андрейко. Можно бы, да мне некогда, а у нее охоты нет.

Тина Митрофановна. Видать, на работе устает.

Андрейко. Помощницей бухгалтера на станцию семян ее устроил.

Тина Митрофановна. Готовит хорошо?

Андрейко. Совсем не умеет.

Тина Митрофановна. Белоручка что ль?!

Андрейко. Родители не приучили.

Из дома выходит староста и подходит к столу.

Староста. Поезжайте без меня. В столовой краска не высохла, сгрузите все в мой кабинет. Вот ключ. (Уходит обратно в дом.)

Егор Данилович и Андрейко быстро уходят. Слышен звук отъезжающей машины.

Из-за забора доносится крики: «Шорохова! Милица! Подойди к нам!», потом скандирование: «Ми-ли-ца! Ми-ли-ца!»

Тина Митрофановна (ставит на поднос чайный сервиз, Алине). Вишни советнику подай. (Несет поднос за столик Аршарумову.)

Аршарумов. Не стоило беспокоиться, я за общий стол подойду.

Тина Митрофановна. Ничего, ничего.

Аршарумов (оглядывается). Что это за возгласы доносятся?

Тина Митрофановна. Милицыны воздыхатели понаехали, зовут, чтобы подошла. Я их сейчас настропалю… Нашли место…

Алина (ставит на стол перед Аршарумовым тарелку с вишнями). М-могут п-попасться которые воробьи п-поклевали.

Аршарумов (улыбаясь). Поклеванные слаще.

Алина смущается и убегает.

Тина Митрофановна. Заикается с детства. При своих — ничего, а чужих стесняется. Ущербной себя чувствует. (Уходит.)

X

Аршарумов заканчивает писать, встает из-за журнального столика, выходит, разминаясь, вперед и стоит в одиночестве, о чем-то рассуждая про себя. Подходит Алина.

Алина. В-вам в-варенье или мед?

Аршарумов. Спасибо, достаточно того, что есть.

Подходит Линецкий.

Линецкий (берет Алину за подбородок). Золушка, куда ты? Побудь с нами. Сигарету? Виски? Тебя если приодеть…

Алина уходит.

Линецкий. Почему они отсюда не уедут? Учитель. Вполне деятельный мужик, мог бы серьезное дело организовать в городе. Не понимаю, что их тут держит.

Аршарумов. А нам с вами и понимать не надо. Не поймем и искренно не посочувствуем. Мы выросли и живем в другом измерении, по отношению к земле, к отечеству. Надо просто знать: так есть. И уважать выбор.

Линецкий. Чей?

Аршарумов. Их выбор.

Линецкий. Их выбор — убожество. Прогресс в мобильности. Плохо здесь — переехал на другое место. Хотя… на Руси всегда любили юродивых… Обязательный атрибут бытия.

Аршарумов. Помните формулу Хемингуэя: праздник, который всегда с тобой. Откуда вы знаете, может быть, они совсем не убогие, а создали в душе свой праздник и им живут? А есть ли он у нас с вами — у лучше устроенных и более обеспеченных?

Линецкий. Вы можете мне устроить рандеву с первым замом главы администрации?

Аршарумов. Пожалуй. (Уходят.)

XI

Леля и учитель.

Учитель. Мне улучшенную квартиру в поселке дают. Ту, которая за Самохиным числилась. Переезжай ко мне.

Леля. Мне тут хорошо. Мы уже две зимы пережили.

Учитель. Три большие комнаты. Потолок… не протекает.

Леля. Ага.

Учитель. Мое предложение в силе. Можем в церкви обвенчаться…

Леля. Ага.

Учитель. Чего улыбаешься?

Леля. Скоро приедет Кирилл, и у нас тоже перестанет протекать

Учитель. Думаешь, я не вижу?! Зачем сюда ездят Линецкий и Аршарумов?!

Леля. Ездют, езжут, ехают… «Давай помолчим, мы так долго не виделись. Какие прекрасные сумерки выдались»

Учитель резко поворачивается и уходит.

XII

Андрейко заводит нескольких парней из тех, что приехали посмотреть на Милицу.

Андрейко. Спиртные напитки при себе есть?

Голоса: откуда; нет; у нас денег нет.

Андрейко. Тут сухой закон. Понятно? Не слышу!

Голоса: да; мы не пьем; понятно.

Андрейко. Невест ищите на танцплощадке. А здесь территория ограниченного доступа. Частная собственность. Объяснять надо, что такое?

Голос. Знаем, образованные.

Андрейко. Искурил за девять лет букварь — и все твое образование! Идите! Запишите на листке свои фамилии

Голос. Зачем?

Андрейко. Я тебе в другой раз объясню.

Парни уходят.

XIII

Входят со стороны сада Аршарумов, Линецкий, Шляфштейн.

Шляфштейн. … В бальной зале были столярные мастерские… Пыли на палец… Кажется, под штукатуркой есть ценная старинная роспись.

Аршарумов. Похоже на то. Надо, чтобы профессионалы посмотрели

Из кабинета выходят Нина Фадеевна и староста. Нина Фадеевна улыбается, подписывает на ходу бумаги, которые подает староста. Староста уходит.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, вы же хорошо знаете современный Харьков?

Аршарумов. Не могу похвастаться. Был несколько раз по делам консульства и миграции.

Нина Фадеевна. Переезжают?

Аршарумов. Есть такое.

Нина Фадеевна. От нас туда?

Аршарумов. В основном оттуда.

Нина Фадеевна. И у них не все хорошо.

Аршарумов. Полагаю, просто ностальгия.

Линецкий. По пошехонскому отцовскому подворью, заросшему лопухами и крапивой.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, как же все-таки быстро разбогатеть? Скажите, я вам верю.

Аршарумов. Боюсь вас подвести своим советом. У меня если и есть некоторый опыт, то лишь в сфере ценных бумаг и финансовых консультаций

Нина Фадеевна. Вот и дайте мне вашу финансовую консультацию.

Аршарумов. Вам традиционные рекомендации не подойдут.

Нина Фадеевна. Почему же?

Аршарумов. Потому что их первое требование — продать все, что не используется или не обеспечивает надлежащей нормы прибыли.

Нина Фадеевна. Какой ужас! Кстати, Леля приобрела два великолепных альбома: Музеи Ватикана и Флорентийская живопись. Хотелось бы вместе с вами их просмотреть.

Аршарумов. С удовольствием.

Нина Фадеевна. Плафон Сикстинской капеллы, расписанный Микеланджело, по-моему — жуть!..

Входит Леля.

Леля. Староста сказал, что вчера приехала жена того режиссера, с которым мы в прошлом году подготовили спектакль. Говорит, попозже приедет и он сам. Может быть, уже сегодня. Ура, будем опять ставить спектакль.

Шляфштейн. Это хорошо. Можно и старый возобновить. Вы с Николаем очень мне нравились.

Леля. А мне нравилось, как вы играли.

Леля идет в сторону и садится на балюстраду.

XIV

Леля и Линецкий.

Линецкий. А почему вы отсюда не уедете?

Леля. Совсем?!

Линецкий. Можно уезжать хотя бы на зиму.

Леля. У нас в областном центре была квартира, там сестра Римма жила.

Линецкий. А вы?

Леля. А мы с мамой тут?

Линецкий. Почему?

Леля. Потому что появилась возможность вселиться сюда. Папа мечтал…

Линецкий. Но здесь же… Только стены.

Леля. Не стены! Тут много что сохранилось. Дом и строения будут полностью восстановлены по первоначальным схемам и фотографиям.

Линецкий. Жить постоянно в деревне тяжело.

Леля. Мы будем жить в городе, а сюда приезжать, как Аксаков в Абрамцево или Тургенев в Спасское-Лутовиново.

Линецкий. А в городе, где собираетесь квартировать?

Леля. Нам брат купит дом возле Москвы

Линецкий. На Рублевке?

Леля. Есть и другие хорошие места.

XV

Шляфштейн и Аршарумов.

Шляфштейн. Да, там какие-то шулера приехали дом торговать. Сказал, не продается. Отослал их в Веденеево. (Зевает.) Устал что-то, в сон клонит. Я с пяти утра на ногах.

Аршарумов. Дела одолели?

Шляфштейн. Сенокос заканчиваю. Надо плотно пообедать и вздремнуть пару часов.

Аршарумов. У Нины Фадеевны трудности…

Шляфштейн. Они сына ждут. Говорят, он при больших деньгах. В Харькове президент крупной международной компании. Ты знаешь.

Аршарумов. Какие в Харькове крупные международные компании?!.. Это не столица, не морской порт.

Шляфштейн. Город то большой.

Аршарумов. Большой.

Шляфштейн. Богатый?

Аршарумов. По местным легендам — так очень.

Шляфштейн. А по твоим наблюдениям?

Аршарумов. Вы даете кредит Нине Фадеевне?

Шляфштейн. Риск высокий.

Аршарумов. Риск во имя благородного дела — благородное дело.

Шляфштейн. Какое же тут благородное дело?! Им эта усадьба с неба свалилась. Благодаря связям.

Аршарумов. Пусть старая заслуженная учительница поживет в свое удовольствие.

Шляфштейн. Пусть… У меня отец-вдовец лет на восемь ее старше. Как бы их того… познакомить… Я ведь своего выхода на озеро, по сути дела, не имею, и земли у меня — кочки да болотả… Я бы пансионат корпусов на шесть вблизи берега построил, лодочную станцию организовал, парочку парусных яхт запустил…

Аршарумов. Начните строить в доле с муниципалитетом.

Шляфштейн. Они же половину заберут. Передадут без согласования со мной какому-нибудь болвану, а мне с ним потом ладить…

Аршарумов. Верно.

Шляфштейн. Вот если бы тебя перекинули на экономические проекты…

Аршарумов. Маловероятно. Другие ведомства. Значит, кредит не дадите?

Шляфштейн. В своем сегодняшнем качестве они для меня конкуренты. Не скажу, что злейшие, но самые что ни на есть первые. Не дай бог, Кирилл из Харькова сюда переедет… Опытный менеджер. Чем он начнет заниматься? Да тем же самым, что я. Экспериментировать, как дилетант, и искать новые пути уж точно не станет. И теперь взвесь: какие у него возможности, какие у меня. От меня ничего не останется…

Аршарумов. Нина Фадеевна, в этих краях родилась, или она приезжая?

Шляфштейн. Скорей всего здесь.

Аршарумов. Вы что, в молодые годы с ними не общались?

Шляфштейн. Они из заводского начальства, в коттеджном городке жили. А я с немецкой слободы. Нам ходу туда не было. Иннокентий, муж ее, был сыном директора завода. А что?

Аршарумов. Я думаю, существует притяжение земли предков или нет? Вот зачем им эта усадьба?

Линецкий (подходит). Роман Андреевич, ну что, едем?

Аршарумов. Пора. (Уходят.)

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Во второй половине дня.

На столе самовар, чайный сервиз, собранный в одно место, ваза с печеньем и конфетами; разбросаны деловые бумаги и канцелярские предметы.

I

Входит Римма с большим кожаным чемоданом в одной руке и глянцевым журналом мод в другой.

Римма. Хозяева?! Живые души?! (Стряхивает журналом бумаги с края стола и кладет чемодан. Садится. Оглядывается.) Все обшарпано, как и полтора года назад. (Стучит ложкой по самовару.) Э-э-эй!

Входят Нина Фадеевна, Леля, Егор Данилович, Тина Митрофановна, Милица и Алина.

Нина Фадеевна. Римма приехала! Наконец то!

Римма. Наконец-то наконец, да не встречает никто! (Обнимает мать, сестру, дядю и тетю и после некоторой паузы Милицу и Алину.)

Нина Фадеевна. А у нас тут вечные проблемы… Крыша стала, как решето. Залило сильно этой ночью. Ходим вот, клеенкой накрываем что ценное. Пойдем, я тебе твою комнату покажу. (Уходят.)

Все расходятся, кроме Лели. Она собирает упавшие со стола предметы и листает журнал.

Возвращается Римма с ворохом одежды.

Римма. Ты почему со мной не пошла? (Оглядывается по сторонам.) А где племянницы? (Поднимает вверх руку.) Клотильда! Как их зовут?

Леля. Милица и Алина.

Римма. Какая — кто? Наглая — кто?

Леля. Милица.

Римма. Алина!

Входит Алина.

Римма (сбрасывает ей на руки ворох одежды). Быстро погладь, я тебе заплачу.

Алина уходит.

Римма (ходит по веранде). Кирилл с тех пор не приезжал? Знаю, не приезжал. Ты замуж не вышла? Знаю, не вышла. И дура. Надо было это сделать еще в университете, когда среди поклонников имелись значительные фигуры. Жила бы теперь где-нибудь в Биарице… Будет, наконец-то, здесь чай!

Леля. Не кричи.

Римма. О, да у тебя глаза на мокром месте и нос сопливенький… Иди ко мне, тигренок.

Леля (подходит). Я тебя так ждала…

Римма (обнимает ее). Я теперь буду жить с вами, и все у нас будет нормально.

Сестры стоят обнявшись.

II

С разный сторон входят Нина Фадеевна и Егор Данилович с конвертом в руке.

Егор Данилович (рассматривает надпись). Посыльной передал. (Читает.) «Иконниковой Римме Иннокентьевне». Фамилию не меняла, что ль?!..

Римма забирает конверт, открывает, читает. Передает листок матери.

Римма. Он приехал, хочет со мной поговорить. Он ждет меня в райцентре в кемпинге.

Нина Фадеевна. Может быть, пригласить его сюда?

Римма. Я устала. Он меня изводит! Преследует! Я не могу… (Рыдает.)

Нина Фадеевна. Да что ты?! Что ты?! Не расстраивайся так…

Леля (обнимает Римму.). Все будет хорошо. Вот увидишь. Главное мы все вместе, я, ты, мама… Кирилл приедет… Мы столько полезного сможем сделать…

Римма. Да, сестренка, да… Посыльный не уехал?

Нина Фадеевна. Я схожу, отвечу.

Римма. Нет! Я сама! Пусть этот негодяй больше никогда не появляется на мои глаза! (Уходит.)

Егор Данилович. Что случилось?

Нина Фадеевна. Муж приехал за Риммой. Ждет в кемпинге.

Егор Данилович. Помню, помню. Значительный человек, в высоком чине.

Нина Фадеевна. Это уже другой.

Егор Данилович. Что? Служба по кодексам и уставам облагораживает человека.

Возвращается Римма. Слушает.

Государственный служащий всегда знает, как себя вести, как преподнести, он дорожит своей честью. Взять армейскую службу — чем хороша? Приходит человек — его не спрашивают, кто его родители, есть у них богатство или нет. Как себя проявит — такая у него будет карьера. Начальники сразу заметят, выдвинут…

Римма. Не городите чепухи!

Нина Фадеевна. Римма!

Римма. Ничего этого нет! Все сколь-нибудь денежные или престижные должности распределяются по родству и связям. В том числе, насколько я знаю, и среди ваших военных.

Егор Данилович. Я… Да я… Какие у меня связи?! Кто меня тянул?! Я дослужился до подполковника.

Римма. Великий чин!

Нина Фадеевна. Егор, никто не оспаривает твою военную карьеру. Тебя, действительно, не тянули, и связи тебе не были нужны. А для нас с Иннокентием поддерживать выгодные связи было жизненной необходимостью. Везде. И когда в Москве он только начинал, и потом в Калуге, и тут.

Егор Данилович. Нет, подожди…

Римма. Дядя, у вас просто аберрация памяти. Вы забыли, как было плохо. (Уходит.)

Другие тоже уходят, Нина Фадеевна — в кабинет, Егор Данилович и Леля — в сторону кухни.

III

Алина развешивает на плечики поглаженную одежду. Прикидывает на себя некоторые наряды. Входит Римма.

Римма. Кто позволил?! Это что такое?! (Сбрасывает одежду на пол.), Немедленно постирать! (Уходит.)

Алина собирает одежду и уходит.

IV

Входят Нина Фадеевна и Римма.

Римма. Зимой все выглядело лучше. Кирилл приедет, надо сразу пригласить ландшафтных дизайнеров, чтобы облагородили сад и лужайку. Это много времени не займет. И временно простой чугунный забор, хотя бы вокруг дома. Флигель все-таки дяде подарила?

Нина Фадеевна. Так папа хотел.

Римма. Жизнь может вносить коррективы. В областном архиве должны остаться паспорта и чертежи построек. Какой тут фундамент? Почему два этажа, а, например, не три? Кто архитектор? Каким образом прорубили эти огромные ворота в вестибюль? Это важно. Пусть сделают выкопировки. Я позвоню нужным людям, они распорядятся.

Тина Митрофановна молча ставит новый самовар и уносит остывший.

Тиночка, по-прежнему балует кулинарными изысками?

Нина Фадеевна. Да уж…

Входит староста и стоит у двери.

Римма. Вам что надо?

Староста показывает на Нину Фадеевну.

Нина Фадеевна. Это ко мне. Докладывайте.

Староста. Новых четверо приехало. В гостинице больше мест нет. Если уж… то уж придется посылать сюда, к вам.

Римма. Ни в коем случае! Мы этих людей не знаем. Селить их рядом с собой — увольте! Сколько мест в гостинице?

Староста. Двадцать два.

Римма. А приезжих сколько?

Староста. Курортных семнадцать, но пять человек допреж заселились, приехавши на курсы финифти.

Римма. Тех, что на курсах, поселить по избам к мастерам, так будет лучше для усвоения профессиональных навыков.

Староста. Условий бытовых никаких. В избах теснота.

Римма. Во-первых, сейчас лето, жить можно и во времянке, и в саду в шалаше, во-вторых, они думают, что народные ремесла — это шоссе, посыпанное драгоценными каменьями, пусть убедятся воочию…

Староста медленно идет к выходу, оглядываясь на Нину Фадеевну.

Нина Фадеевна (старосте.). Больше, наверно, не приедут… Потом поговорим.

Быстро входит Шляфштейн.

Шляфштейн. Мое почтение! На две минуты…

Нина Фадеевна. Ко мне старшая дочь приехала.

Шляфштейн (кланяется Римме.) Мое особое почтение. Я хочу вашу Верхнюю Тамаровку подготовить и под озимые распахать?

Нина Фадеевна. Побойтесь бога, такие замечательные луга!

Шляфштейн. В Верхней Тамаровке, мой отец говорит, всегда производили распашку. Если год не вспахать, бурьян прет несудом.

Нина Фадеевна. Ну, если так…

Римма. В чем дело, мама?!

Нина Фадеевна. Тут Альфред Оскарович предлагает…

Римма (Шляфштейну.). Мы никакой распашки производить не разрешаем.

Шляфштейн. Простаивает же поле.

Римма. Там будут осуществляться современные агротехнические мероприятия.

Шляфштейн. Какие интересно?

Римма. Аэрация, интенсификация питательного режима…

Шляфштейн. Для бурьяна?

Римма. Сезонная борьба с сорняками и так далее.

Шляфштейн. Кто это будет делать и какими средствами?

Римма. Я найду. Еще вопросы есть?

Шляфштейн. Что ж… Я думал и мне выгодно, и вам выгодно… (Идет к выходу.)

Нина Фадеевна. Может, чаю выпьете?

Шляфштейн уходит.

Римма. Этих хозяйчиков надо сразу ставить на место. Дай им телегу, они завтра лошадь уведут.

V

Входит Леля. Грызет морковку.

Леля. Это староста был? Режиссер не приехал?

Нина Фадеевна. Совсем из головы, забыла спросить.

Римма. Что за режиссер?

Леля. В прошлом году поставил с нами большой музыкально-драматический спектакль? Мы все участвовали. Было увлекательно.

Римма. Спектакль? Не дурно! Пока его нет, можем начать репетировать сами. Он подъедет и сделает доводку. Так сказать, рукой мастера… Какими силами исполнителей мы располагаем? Кто к вам ездит на «салоны»?

Леля. Альфред Оскарович, я, Коля, то есть Николай Васильевич, молодых учителей из школы можно пригласить, может быть, Роман Андреевич согласится…

Римма. Тот московский пилигрим?

Леля. Он очень много сделал в наших местах. Появились участковые — везде ездят, с людьми знакомятся, за порядком следят. Стало тихо. Я одна без провожатых хожу на остановку автобуса.

Римма. Вы куда автомобиль дели, который Кирилл подарил?

Леля. Он оказался непригодным к нашим условиям. Мы поменяли его на трактор.

Римма. У вас теперь что, трактор есть?

Леля. Есть.

Римма. Зачем он?

Леля. По хозяйству. А когда зимой дорогу заносит и автобусы не ходят, дядя возит меня на нем в школу.

Римма. Н-нда.

Леля. Можно также отдыхающих задействовать.

Римма. Этот чин к тебе ездит?

Леля. К маме, по делам.

Римма. Его в администрации губернатора должны были предупредить, чтобы он оказывал вам протекции… Значит, наличествует полная разводка на «Горе от ума». Допустим, Чацкого сыграет Николай, Фамусова хозяйчик, что приходил — он на сцене хоть более-менее ориентируется?

Леля. Альфред Оскарович в институте в КВН выступал.

Римма. Замечательно. А как мы с тобой поделим главную роль? Никак. Следовательно, Грибоедов отпадает. Что другое есть, чтобы не совсем бульварщина?

Леля. Сейчас в моде авторы Куни и Кокто.

Римма. Они сколько себя помню — в моде. Это — кич. Их ставят от безнадежности, когда надо или театр закрывать, или все руководство разгонять. Нам нужны две хорошие женские роли.

Леля. Можно взять Мольера. Например, «Скупой».

Римма. Я — дочь, ты — сиротку. Приемлемо. Что еще?

Леля. Можно нашего Островского, «Невольницы».

Римма. Кажется, смотрела когда-то. Не припомню.

Леля. Две интересные женские роли.

Римма. «Невольницы» … название — бр-р-р!

Леля. Оно в обратном смысле! Независимые молодые женщины…

Римма. Принеси мне текст, посмотрю.

(Уходят.)

VI

Алина убирает со стола. Входит Пряткин.

Пряткин. Опять к вам! Я шефа привез и советника из района. Сидят в ротонде, бумаги разбирают. Чего грустная?

Алина. А чего радоваться?

Пряткин. Подожди немного. Какие-то проекты уже вырисовываются. Главное, не замыкайся на пессимистических настроениях. Линецкий говорит, всегда есть другой, лучший, вариант. Главное, мобильность! С делами, с женщинами. Если что-то не получается, как желаешь — сразу отказывайся, забывай и переходи к новому объекту. Мгновенно! «Еще подушка не успела остыть» …

Алина. Чья подушка?

Пряткин. Чья-нибудь! Не важно! Я — образно! Линецкий говорит, и прежнее и новое одинаково случайно. А хорошо то, что хорошо сразу. Теория абсолютного начала. Поняла?

Алина. Нет.

Пряткин. Ну, если что-то сразу хорошо не пошло, значит, из него толку не будет, что ни предпринимай. Хоть грусти, хоть плачь, хоть обцелуй всех вокруг, хоть через голову перевернись… Ясно?

Алина. Наверно.

Пряткин. Жизнь — против нас, а мы ее должны обмануть, переиграть. Я у Линецкого многому научился. Верь в мои идеи. Прониклась?

Алина. Прониклась.

Пряткин. Они идут. Исчезаю. (Быстро уходит в сад.)

Алина уходит в сторону кухни.

VII

Входят Аршарумов и Линецкий.

Аршарумов (зовет). Тина Митрофановна?!

Выглядывает Тина Митрофановна.

Мы были в районной администрации, привезли Нине Фадеевне комплект документов на усадьбу. Доложите, если нетрудно.

Тина Митрофановна. У них гостья. Старшая дочь приехала. Который час гомонят, разбираются… Сейчас предупрежу. (Уходит в дом.)

Линецкий. Говорят, в первом замужестве она была женой вице-губернатора?

Аршарумов. Да.

Линецкий. И сама состояла на госслужбе.

Аршарумов. Да.

Линецкий. Это ж какие у нее должны остаться связи…

Аршарумов. Вероятно.

Линецкий. Вы с нею коротко знакомы?

Аршарумов. С прямыми и косвенными начальниками, их женами и секретаршами я стараюсь не общаться вообще.

Линецкий. Принципиально?

Аршарумов. Что-то вроде того.

Входят Нина Фадеевна и Римма.

Аршарумов слегка кивает.

Линецкий (обращаясь к Римме). Линецкий Игорь Леонидович, почти преуспевающий коммерсант

Римма (подает ему руку; Аршарумову). Вас я знаю. Роман Евгеньевич, если не ошибаюсь…

Аршарумов. Роман Андреевич.

Римма. Извините.

Тихо входит Шляфштейн, ставит в углу сумку и осторожно на носках приближается сзади к Нине Фадеевне.

Римма (замечает Шляфштейна). Опять вы?!

Шляфштейн. Я на два слова к Нине Фадеевне. Мелкий вопрос, не стоящий вашего внимания. «Да», «нет» — и я ухожу.

Аршарумов (передает Нине Фадеевне пакет). Полный комплект документов на дом, строения, землю.

Римма перехватывает пакет и тут же раскрывает на столе общую карту-схему усадьбы.

Римма. Барский дом, флигель, пристройка для кухни, экономические сараи, ледник, домик смотрителя, остатки кирпичной ограды… А это что?

Нина Фадеевна. Развалины барской конюшни.

Римма. Надо Кириллу сказать, чтобы обязательно включил ее в проект восстановления… и коней завел…

Нина Фадеевна. От конюшни остались только рвы и ямы и немного кирпичной кладки…

Шляфштейн. Точно такая же конюшня есть в Прекрасном. Нас школьниками возили туда на экскурсию.

Римма. Это далеко? Надо обязательно посмотреть и зафотографировать.

Линецкий. Далеко, но я знаю короткую дорогу

Римма. Хорошо, на днях туда обязательно съездим. А это что?

Нина Фадеевна. Над родником была часовенка.

Римма. Сохранилась?

Нина Фадеевна. Только два больших гранитных камня, они были в основе

Римма. Итальянский мостик, два деревянных мостика… Значит, был канал? Постамент… Под что? Ротонда, оранжерея, галерея Сергеля… Кто такой Сергель? Хозяин, архитектор? Парадные ворота, парадная аллея. Веранды вот этой нет… Она, видимо, советской постройки; на схеме тут указан вход с колоннадой… Фонтаны «Венера», «Амазонки», «Лаокоон» … Аллея цветных камней, гранитная площадка «Шахматная» … (Нине Фадеевне.) Совсем ничего из этого не сохранилось?

Нина Фадеевна. В центральной части? Ротонда… На парадной аллее, если копнуть лопатой, сохранились участки каменной укладки… И сегодняшний яблоневый сад…

Римма. Его здесь быть не могло, он закрывает фасад. Сады всегда отдаляли от дома. Вот, смотрите: сад верхней террасы и сад «Фонтенбло», оба в стороне.

Нина Фадеевна. На спуске к озеру сохранилось больше объектов.

Римма. Смотрим… У озера… Нижний парк, Кривая башня, каскад «Гремящий», павильон «Каравелла», купальня, каменный причал… Это посмотрим прямо сейчас. Едем! Ты (Показывает на Алину), иди сюда. Или (Показывает на Милицу) — лучше ты. Поедешь со мной.

Милица. Алинка поедет.

Римма. Быстро в машину! (Аршарумову.) вы едете?

Аршарумов. Нет.

Римма. Как хотите.

Римма, Линецкий, Алина быстро уходят. За ними идут Нина Фадеевна и Тина Митрофановна.

VIII

Шляфштейн. Фу-у-уф! Натиск. Слова нельзя вставить…

Аршарумов. Как у Цезаря: Пришел, увидел, победил! Тип губернской карьерной чиновницы.

Шляфштейн. Знаешь, чем отличаются успешные и неуспешные карьеры? В бизнесе, в искусстве?

Аршарумов. Расскажите.

Шляфштейн. Конечно же, не прилежанием и вовсе не способностями, и даже не счастливым случаем. Много ты их видал, счастливых случаев?.. Количеством дозволенных попыток! Когда тебя не ограничивают и разрешают претендовать на все, что положено по конституции. За жизнь таких попыток у кого-то десять или сто, а у кого-то не одной. Мы не в Америке, где президент заявляет, что каждый прилежный гражданин может рассчитывать на удовлетворительную карьеру в государственной службе или бизнесе.

У меня был всего один полудозволенный шанс. Для наших мест это, считаю, большое везение…

Аршарумов. Некая закономерность или все-таки счастливый случай?

Шляфштейн. А получилось так: вся наша смиренная родня, шесть семей, отказалась сдать земельные участки. Отец написал мне: приезжай, ситуация непростая, но есть шанс. Я по окончанию института нефти работал на севере. Сразу почувствовал — дело стоящее, уволился, сдал квартиру и осел тут. Вышло, как вышло — успешно. Но потом, в каких конкурсах я не участвовал, в какие программы и на какие гранты не записывался — везде дуля с маком. Для высоких чинов я рожей не вышел, происхождением… По-моему, они думают, если грант или целевой транш отдать мне, я начну творить какие-то невообразимые чудачества: встану перед зданием госадминистрации на одну ножку и запою свиристелем, куплю на предоставленный аванс цистерну кока-колы и стану поливать ею гречишное поле… (Ищет свою сумку. Направляется к выходу.)

Милица (кричит). Дядя Альфред, возьмите меня в молочный цех на Зеленые Выселки оператором.

Шляфштейн (возвращается). Тебе от дома добираться туда шесть километров.

Милица. Я буду раньше вставать.

Шляфштейн. А как ночью после второй смены возвращаться будешь? (Уходит.)

Милица. Как?! Так! Сапог кирзовый.

Ходит кругами, оглядывается.

А я к вам, то есть к тебе. Смотри, что у меня тут. (Показывает грудь.)

Аршарумов. Я такое уже видел.

Милица. Возьмите меня в Москву. Я вам детей здоровых нарожаю. Двух или трех. Не двохликов — мордатых, крепких — об лед не расшибешь.

Аршарумов. Я вроде никуда не уезжаю.

Милица. Хотите, я вам тайну выдам?!

Аршарумов. Упаси бог!

Милица. Хотите!

Аршарумов. Большую?

Милица. Ну да.

Аршарумов. Тем более, не хочу. Она меня будет угнетать.

Милица. Хотите. Только баш на баш. Вы мне за это… Если я до того лета замуж не выйду, отвезете меня в Москву и устроите на работу. (Тянет его за ухо и шепчет.)

Аршарумов. И всего то…

Милица (растерянно). Ну, я не знаю…

Шляфштейн (возвращается, ищет сумку). Они там… слова не подберу… раскормленные и развращенные, обеспеченные и обласканные, с влиятельными папами и знаменитыми мамами… Они из десятков и сотен своих… даже не разрешенных, а гарантированных! Обрати внимание: гарантированных в благоприятном исходе попыток! Все продули! Просвистели в пух и прах! (Уходит. Возвращается.) Расхваливают один другого! Ох, умище! Ох, адвокатище! Ох, режиссерище! Сумел! Отличился!.. Что, что?! Из сорока гарантированных попыток — один шедевр?! По какому поводу ликуете, стадо?! Да, он же просто профнепригоден! (Уходит. Возвращается.) А у меня был один маленький ненадежный шанс… шансик… пимпочка… И я сумел сделать его удачным. Я сумел! Я су-мел! А они объявляют себя гениями… Гении не они — я! Я! Я! (Уходит.)

Аршарумов стоит некоторое время в раздумье, затем нажимает кнопку охранной сирены.

Вбегает Андрейко.

Аршарумов. Едем в Моховое, местные опять разбили дойку у фермера.

Андрейко отключает сирену. Уходят.

Слышен звук отъезжающей машины.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Пятница. Действие происходит на протяжении всего дня.

Веранда украшена цветами, народными вышивками и расписными досками. На столе белая скатерть, стоит самовар, разбросаны деловые бумаги, куски материи, швейные принадлежности; стульев вокруг стола нет. В нескольких местах — зеркала. В вестибюле дома видна аккуратно расставленная антикварная мебель, чехлы сняты.

I

Праздничная суета. Нина Фадеевна одевается к торжественному моменту. Дочери помогают.

Нина Фадеевна. Римма, вот ты надумала, я сроду дни рождения на людях не отмечала. Хоть бы круглая дата…

Римма. Не отмечала, а сейчас отметим, заодно всех значительных лиц мне тут покажете.

Нина Фадеевна. Да ты их уже видела

Римма. То было мимолетом… Чем они тут дышат, какая польза от них может быть?..

Входит Егор Данилович с цветами.

Егор Данилович. Твои глаза по-прежнему голубее летнего неба, твои волосы густые, как крона кипариса…

Римма. Употребляемые эпитеты должны быть соотносимы с местным колоритом. Кипарисы, к вашему сведению, у нас не растут.

Егор Данилович. Это я в шутку, для вступления. Ты, Нина, действительно хороша и молода. И держись так… Я желаю успеха тому, чем ты занимаешься. Ты ведь среди нас самая умная и талантливая, и все у тебя получится… Ну и, конечно, не уезжай. Вы все не уезжайте…

Нина Фадеевна (берет цветы). Спасибо, Егор, спасибо… И ответить что не знаю. Спасибо! Дай я тебя поцелую. (Целует в щеку. Вытирает помаду.)

Егор Данилович. Да что… У вас дамский будуар, мешать не буду.

Нина Фадеевна. Ты нам не мешаешь. Мы сейчас в дом уйдем.

Егор Данилович. Присяду за столик. Волнуюсь, знобит что-то. Может, рюмочку пропустить?

Нина Фадеевна. Разрешаю, но только одну рюмочку.

Егор Данилович достает из шкафа графин и устраивается за столом, где обычно работает Аршарумов.

Учитель (входя). Здравствуйте, дачники! Здравствуйте, дачницы! (целует руку Нине Фадеевне). Счастья и успешного бизнеса! Остальное скажу на официозе.

Нина Фадеевна. Спасибо, Николай Васильевич.

Учитель. Я сходил и забрал вашу почту… Поздравления из областной и районной администрации и большая добрая телеграмма от Кирилла. (Передает телеграммы.)

Нина Фадеевна читает, ей через плечо заглядывает Леля.

Нина Фадеевна. О приезде ни слова.

Леля. А вдруг… сегодня… к вечеру…

Римма. Трах-бах!

Леля. Оп-па! Предстает в дверях…

Римма. «Не ждали» …

Леля. Ждали! Ждали! Ждали!

Учитель. Поселковских, в т.ч. учителей, никого не будет, будний день, многие дела спланировали, говорят, поздно предупредили.

Римма. Какие у них могут быть дела?!

Учитель. Тут тоже идет жизнь.

Нина Фадеевна. Вот и готовились тогда зачем?

Учитель. Если хотите, я их на воскресенье приглашу. Они сами выказывали такое желание.

Нина Фадеевна (садится за стол). Что-то устала, посижу. Давайте, чай, что ли, потихонечку пить, пока остальные гости будут съезжаться. Тина Митрофановна!

Учитель. Я сам. В подобие Фаэтона… (Убегает и тут же возвращается с самоваром.) Встретил шляфштейновского управляющего. Говорит, хозяин, посоветовавшись с Аршарумовым, ввел новую систему контроля за работой. Датчики, хронометры. Все включается, открывается и закрывается только в точно установленное время. Если рабочий, скажем, опоздал на работу или вовремя не покинул цех после смены, двери блокируются, можно пролезть только через окно.

Егор Данилович. Дисциплина — самое главное! Честь и хвала Альфреду Оскаровичу!

Нина Фадеевна. Да, забавно.

Егор Данилович (хохочет). Представляю… Звонок — дверь блокируется, и народ лезет в окна…

II

Входит Запара с букетом цветов.

Запара. Ура-а-а!

Нина Фадеевна. Вася?! Из-за каких морей? Как узнал?

Запара. Помню! Все помню! (Подходит к Нине Фадеевне, целует руку и вручает цветы.) Любимой учительнице! Наш с вами английский при испытании в большой Европе оказался очень недурен, меня принимают почти что за йоркширца.

Нина Фадеевна. Мы с Лелей не знали, что ты вернулся. Ты давно не писал.

Запара. Прибыл на побывку и сразу к вам… Окунева искал, а он, оказывается, вот где отирается…

Нина Фадеевна. Служишь?

Запара. Служу разным флагам и символикам.

Нина Фадеевна. Где ты теперь?

Запара. Все больше по заграницам. То ближе, то дальше.

Егор Данилович (подает руку). Ты в нашем контингенте или как?

Запара. И в нашем был.

Егор Данилович. Много наших-то команд?

Запара. Много.

Римма. Все осчастливить кого-то хотим, только свой народ осчастливить не можем.

Нина Фадеевна. Как твой университет? Закончил?

Запара. Никак не доконаю. Урывками, урывками. Один курс остался.

Запара подходит к стоявшей в стороне Леле.

Запара. Здравствуй, как живешь?

Леля. Почему не писал?

Запара. Ты же все сказала…

Леля. Разве только из-за этого пишут письма.

Запара. Давай убежим?!

Леля. Куда?

Запара. Куда-нибудь совсем далеко. В Либерию, в Касабланку… А хочешь, в Рим?! (Учителю громко.) Окунев, кто из наших знаменитостей в Риме жил?

Учитель (копается в напольных часах). Многие.

Запара. Ты мне конкретно?

Учитель. Оперная певица и аристократка Зинаида Волконская, Гоголь, художник Иванов.

Запара (Леле). В Риме будем жить, как Гоголь. Жена сослуживца там батрачит…

Леля. И мы будем батрачить?

Запара. Почему?

Леля. А что мы умеем?

Запара. Итальяшки тоже ничего не умеют.

Леля. Они у себя дома.

Запара. Потеснятся.

Леля. Нет, Вася.

Сбоку робко подошла Милица.

Запара. Знаю: я тебе никогда не нравился. Но не все сразу. Дай срок. На поле боя я — герой. Ты меня в действии увидишь, враз влюбишься. Мы будем счастливой парой, и будем жить лучше многих. (Милице.) А ты что тут вертишься?! Стой! Без нижнего белья что ли?!

Милица. В купальнике… Вот…

Леля. Вася! С девушкой разве можно…

Запара. Я ее отца и мать знаю. (Милице.) Не вертись тут. Иди с ровесниками поцелуйся, пообнимайся.

Милица. Мне интересно… У меня вопрос…

Запара (Милице). Помню, в четвертом классе сидим на каком-то уроке, играем с Окуневым в картинки от жвачек. Холодно, носами шмыгаем… Учительница вводит новенькую — такую цацу… В белой шубке, в круглой шапке с бумбончиками. Гжель! А мы зачуханные… Я обмер и влюбился на всю жизнь.

Милица. Кто это была?

Запара (показывает на Лелю). Она.

Леля тихо отходит в сторону.

От нее пахло хвоей и елочными игрушками… (Учителю громко.) Окунев, торжества на вечер назначены, а ты уж с утра тут как тут! Небось, в поселке дела есть?

Учитель. Есть.

Запара. Пойдем, я на машине, подвезу.

Учитель. Спасибо. На автобусе доеду.

Запара (Леле). Он здесь что, прописался?

Леля. Маме помогает. Дает рекламу в интернете. И так… разное.

Милица. Василий Семенович, школьная библиотекарша с октября в декрет уходит, скажите Окуневу, чтобы взял меня библиотекаршей.

Запара. Ты же не петришь ничего?!

Милица. Или в буфет.

Запара. Буфет — креатура не завуча.

Милица. У меня по русскому и литературе была четверка.

Запара. Заявление ему подавала?

Милица. Нет.

Запара. Принеси по форме. Оденься пристойно. Не отвертится.

Милица. Я напишу, что была призером олимпиады по словесности. Леля Иннокентьевна проводила.

Запара. Пушкин какое учебное заведение закончил?

Милица. А?

Запара. «А»! Где Пушкин учился?

Милица. В Петербурге…

Запара. Окунев, подлец, завучем стал, а вместо школы тут отирается. (Учителю громко.) Окунев, я к тебе в школу заходил, хотел компьютером попользоваться. Говорят, в компьютерном классе вторую неделю электричества нет.

Учитель. Проводка старая, где-то рассоединилось.

Запара. Ищи!

Учитель. Найду. Не к спеху. Каникулы.

Запара. А, может быть, учителям что понадобится?

Учитель. Сделаю.

Запара (Милице). Иди, иди! Похлопочу.

III

Гости собираются на веранде.

Линецкий и Шляфштейн входят со стороны сада.

Линецкий (подходя к стоящим вместе Леле, Запаре и учителю). Встретил среди ваших гостей знакомого с моего прошлого приезда… Наверно, прав кто-то из классиков, что нашего человека нужно уважать уже только за то, что он хорошо подумал. Я приезжал в эти места три года назад. Мне тогда рассказывали, кто и что сделает в ближайшее время… Сейчас вернулся — все то же. Изменений — никаких.

Подходит Шляфштейн.

Кроме Альфреда Оскаровича; он — единственное исключение; он прогрессирует.

Учитель. А какие у них ресурсы? Тут и англичанин с немцем ничего не сделают.

Линецкий (Шляфштейну.) Кого ждем? Поселковое начальство прибыло на персональном автобусе в полном составе, вы — тут, староста артели — тут…

Шляфштейн. Официальное лицо, советника. (Смотрит на часы.) Пора.

Тина Митрофановна (быстро проходит в дом). Приехал…

Егор Данилович, староста — им помогают некоторые из гостей — вносят большой длинный ящик и приставляют его к стене.

Из гостиной выходят Нина Фадеевна и Римма. Рядом с ними становятся Леля, Милица, Алина, учитель, Егор Данилович, Тина Митрофановна, родственники.

Запара. Конкурс красоты! Сестры Иконниковы и сестры Шороховы!

Входит Аршарумов, за ним Андрейко с большим букетом цветов. Аршарумов кивает гостям, подходит к Нине Фадеевне, целует руку.

Аршарумов. Просили передать поздравления от администрации. Букет. (Вручает букет.) И поздравительный адрес. Мы его зачитаем позже. Вас ценят и желают счастья. (Вручает папку с адресом и целует руку.)

Аплодисменты.

Нина Фадеевна. Меня там уже никто не помнит, все новые…

Подходят с поздравлениями Милица, Алина, Тина Митрофанова, староста… Рукопожатия, цветы… Расчувствовавшаяся Нина Фадеевна обнимает каждого.

Нина Фадеевна. Спасибо, дорогие! Приглашаю всех в столовую.

Гости проходят в дом, сопровождаемые Тиной Митрофановной.

С грохотом падает ящик.

Нина Фадеевна. Господи, что случилось?! Откуда этот ящик?!

Аршарумов. Преждевременное событие… Вынужден вам открыться. Мой небольшой подарок, утилитарного свойства. Газонокосилка.

Нина Фадеевна. Но это же дорого!

Аршарумов. Конфискат, подвернулся по случаю, стоит абсолютные пустяки, не мог пройти мимо.

Леля. Поломался?!

Егор Данилович. Сейчас посмотрим. (Открывает ящик.) Двигатель внутреннего сгорания. Ему такие сотрясения нипочем. (Вынимает части и приспособления.)

Учитель помогает.

Леля. Как трехколесный велосипед с моторчиком. На нем можно ездить? Как он работает?

Егор Данилович. Ну-ка, чудо-техника, покажи себя! (Пытается запустить.) Николай, проверь, есть бензин в баке?

Учитель. Плещется немного.

Егор Данилович. Ключ на старт! От винта!

Милица. Николай Васильевич, в школьном буфете место освободилось…

Учитель. Потом, потом.

Милица (Леле). Пусть Николай Васильевич замолвит за меня…

Учитель. Говорю тебе — потом.

Леля. Это его епархия… Что я могу?

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, в самом то деле, помог бы ей!

Учитель (оставляет агрегат, Милице). Пойдем. (Отходят в сторону.)

Егор Данилович (садится на газонокосилку, Андрейке). Толю, подтолкни!

Андрейко толкает; газонокосилка съезжает по дорожке в сад, треща и стреляя мотором.

Леля (идет за ними). Дядя! Дядя!

Нина Фадеевна. Егор Данилович!

Римма. Вы тут, ей богу, как папуасы! Мама, Леля, это все лишь газонокосилка! (Уходит в дом.)

IV

Аршарумов и Шляфштейн.

Шляфштейн. Я тут отца привез. Ты с Ниной Фадеевной говорил?

Аршарумов. О чем?

Шляфштейн. Что у меня отец-вдовец? Мол, ею интересуется… И в хозяйственном отношении есть резоны…

Аршарумов. А вы меня просили?

Шляфштейн. Я думал ты с лету схватишь… Как подкатить? Она расфранченная, раскрашенная…

Аршарумов. А отец как? Молодцом?

Шляфштейн. Молодцом то молодцом, да семьдесят девять лет…

Аршарумов. Вы же говорили на чуть-чуть ее старше.

Шляфштейн. Это я для затравки.

Аршарумов. Она прекрасна и молода, как Семирамида.

Шляфштейн. Ладно, отвезу его назад. У меня дядька неженатый живет в Лидино, шестьдесят четыре года, в парковом хозяйстве работал. Полезный мужик… (Идут в дом.)

V

Алина и Пряткин.

Из дома доносятся поздравления, тосты. Исполняется кантата в честь именинницы.

Алина, забравшись на балюстраду, заглядывает в окно.

Пряткин (подходит). Спрыгивай.

Алина спрыгивает.

Таня Кавыркина на мою записку письмом ответила. (Дает письмо Алине.) Почитай.

Алина читает.

Самое главное в конце. Типа: «Мне приятно твое внимание, и я рада буду встретиться. Если ты, конечно, не против.» (Забирает письмо. Вынимает из кармана две коробочки.) Презент тебе. В офисных столах нашел. Пудра и тени. Новые, чуть пересохли. Коробок восемь. Захочешь, еще принесу.

Алина. Спасибо.

Пряткин. Забот столько… Надо в банк заявку отвезти. … Секретарша, Кланя Овечкина, задурила, третий день на работу не выходит. Поцапалась с Линецким — говорит, не ты меня, а я тебя бросила… Конечно, это их личное дело… Но — нехорошо. Она работу запустит, а мне отвечать. Кажется, выходят… Линецкий увидит: «Ах, ты не уехал?!..»

Алина. Идут, прячься!

Пряткин. Скажу, съездил… А ты почему не с ними? Лучше, наверно, исчезнуть… (Уходит.)

VI

Нина Фадеевна и часть гостей выходят из дома.

Егор Данилович. … Харьков — ого-го!

Нина Фадеевна. … Нет… Из моих одноклассников тут никого не осталось… Но вовсе они не были легкомысленными. (Шляфштейну.) Или, как вы выразились, перекати поле. Может, действительно, класс такой подобрался… У многих родители приезжали сюда на период строительства новых производственных линий.

Шляфштейн. Герои русской литературной классики постоянно мечтали или даже совершали попытки куда-то убежать. И те, которые были несчастны, и те, которые относительно благополучны.

Нина Фадеевна. Что же в этом плохого?

Леля. Не так скучно жить, когда знаешь, что возможно что-то иное…

Шляфштейн. Мечта, конечно, умирает последней. Но беглец из родного дома обречен. Там, куда он стремится, ничего нет!

Нина Фадеевна. Как вас понимать?

Шляфштейн. Там ничего нет!

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, у нас какая-то нелепая дискуссия. Выскажите свое мнение.

Аршарумов. Я не знаю, что сказать. Есть пословица: где родился, там и пригодился. Но это представление об идеальном. По-моему: пусть бегут. Это нормально. Жизнь в массе и тогда, и сейчас, в общем-то, неважная. Надежда уже само по себе отрадное состояние. Если там ничего нет, можно вернуться. Главное достижение современности — устранение категорических императивов. Когда-то для того, чтобы уйти, требовалось обязательно уничтожить пути назад. Сейчас можно вернуться… Сейчас вообще стало легче начать сначала…

Учитель. Вернуться куда?! К упущенным возможностям «счастливого отрочества»? А какие там были возможности? К папе послу или генералу? К университетским чаяниям? К моменту, когда за дверью деканата, решается, дать тебе престижное распределение или просто пожать руку и отпустить на все четыре стороны? К конкурсу в университетскую аспирантуру, про которую говорили, что она доступна всякому прилежному студенту? К несостоявшейся поездке на стажировку в Кембридж, когда в последний момент тебя заменяют на другого?

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, зачем же столь категорично?!

Учитель. В прежний круг знакомств, который у простого человека не представляет никакой практической ценности? На старую работу, где тебя не замечали, когда ты был, и были рады когда ты ушел? К первой любви, которая про тебя забыла?

Леля. Роман Андреевич не то хотел сказать…

Учитель. Кто нас там ждет?! По каким критериям, вы хотите, чтобы нас восстановили, выделили и отличили?! Раньше, при императорах, были табели о рангах, сейчас нужны такие же для определения профессиональной квалификации. Но их нет, и потому получается, что и нас, людей интеллектуального труда, нет. Мы невесомы, как пушинка на ветру. Нашу судьбу решает влиятельный родич, бутылка коньяка, секретарша, случайное плохое или хорошее настроение очередного вершителя судеб. И об этом вы говорите как о серьезной возможности пробовать и достигать?!

Аршарумов. Но почему же не пытаться, Николай Васильевич?

Линецкий. Святая вера государственных мужей в наступившие перемены. Я знаю, что однажды выпавший из обоймы, как правило, никогда туда не возвращается…

Римма. Николай, не сатаней! Пойдем прогуляемся по саду. (Идут в сад.) Вспыхиваешь, как спичка. Ну что ты кипятишься?! Проблема-то мизерабельная, не стоит выеденного яйца…

Учитель. Это для кого как… (Уходят.)

Линецкий. Я тоже с вами. (Уходит следом.)

VII

Нина Фадеевна садится на скамейку. За ее спиной стоит Леля. Напротив садится Шляфштейн. Другие располагаются вокруг.

Нина Фадеевна. Николай Васильевич не выдержан, но я еще в школе заметила у него черту: он видит, что другие не видят. Леля и Вася учились с ним в одном классе и потом в университете (Васю с третьего курса в армию призвали) — они не видят, что он видит. (Шляфштейну.) вы спрашивали: юбилей? Нет. Римма взбаламутила…

Шляфштейн. А почему, собственно, и не отпраздновать?! Так-то уж плохо живем?!

Нина Фадеевна. Я помню, как у папы юбилеи справляли. Какие традиции были отмечания юбилеев!

Шляфштейн. Помню, помню.

Нина Фадеевна. Вы младше. Да… Вот как оно… Наше поколение было какое-то светлое… вы не обижайтесь, но потом — те, что до вас и ваше — были хуже… Недоброжелательней, что ли, да и необразованней. Интересы сузились…

Шляфштейн. Мы, пацаны, бегали после уроков к коттеджному городку и часами через щелку в заборе наблюдали, что там делается. Девочки с роскошными бантами, няньки, маленькие домашние собаки. Были две королевы коттеджного городка: Гликерия Мартовицкая и вы.

Нина Фадеевна. Кери живет в Германии. Очень состоятельная семья.

Шляфштейн. Вы с Иннокентием учились тогда на последнем курсе университета…

Нина Фадеевна. Он на два курса старше.

Шляфштейн. И приезжали домой почти каждую неделю.

Нина Фадеевна. За нами папа Иннокентия посылал автомобиль.

Шляфштейн. У нас тут грязища, резиновые сапоги. А вы в туфельках… И белые чулочки запомнились, или гольфы… Когда машина перед коттеджем останавливалась, домработница выносила половичок, чтобы каблучки не замарались. Мы были повально влюблены в кого-нибудь из коттеджного городка. Казалось, вот тут идеал, настоящая жизнь.

Нина Фадеевна. Наше поколение было уверено, что мы сможем все.

Запара (тихо). Молодежь всегда верит и ошибается. Но жить легче.

Нина Фадеевна. А, ладно. Все бы ничего… Если бы Римма осталась жить с нами… Хоть на некоторое время… Потом бы Кирилл приехал… Даст бог, отремонтировались бы, службы наладили, асфальтовую дорогу проложили. (Встает.) Леля, где ты?

Леля. Я пойду к Римме.

Нина Фадеевна. Прогуляйся. Я схожу посмотрю, как Тина Митрофановна управляется. Она так непривлекательно оформляет блюда… (Уходит.)

VIII

Егор Данилович приносит за стол самовар. Алина ставит чашки, вазы с конфетами и печеньем, декоративные корзины с фруктами, пр.

В гостях движение: уходят прогуляться в правую или левую части сада, заходят в дом, пересекают веранду и уходят на центральную аллею, возвращаются на веранду, пьют чай, образуют группы беседующих.

Линецкий, учитель, Римма.

Линецкий (учителю, в продолжение разговора). … Набери деньжат и проедься однажды на автомобиле по Италии или Испании. Италия по территории — это три-четыре наши центральные области. И там, в лоне цивилизованного света, ты найдешь такую глушь и безнадегу, что станешь перепроверять себя: а, действительно, ли я тут?! …

Это я к тому, что здешняя жизнь не так оригинальна в тесноте и невостребованности своей.

А насчет того, что не ценится талант… Извини, но тут больше надуманного и эмоционального… Я, вообще-то, очень опасаюсь этого слова… В гуманитарных и творческих сферах у так называемого таланта нет физических измерителей. Поэтому каждый волен, не мудрствуя лукаво, назвать талантом себя, своих детей, жену и любого, кто ему приятен. Правда, о твоих оценках никто не узнает, а знаменитая эстрадная матрона может выстроить перед всероссийским телеэкраном батарею приятных ее сердцу лиц — талантов «изумительных», «отзывчивых», «человечных», «никогда не виденных», «феерических» и т.п. — которые, естественно, от такого представительства получат неплохие преференции и уйдут в отрыв от конкурентов в нарушение правил честной конкуренции… Но! Рассуждать, хорошо это или плохо, достойно или аморально, я не желаю. Вы сами, господа, выбрали себе этих кумиров. И я тут не при чем. Я — как и вы… Меня по телевизору не показывают; меня больше не любят, чем любят…

Всем хочется быть непременно на виду и в почете. Амбиции, амбиции, амбиции. А вялотекущей жизни требуются не арабские скакуны, а рабочие мулы. Много мулов… По-моему, совершенно нормально, что их набирают в основном с периферии. Тут они обходятся дешевле, и предпринимателям, и государству. Покуда это так, умнейший и образованнейший Николай Васильевич… Менять сложившийся порядок вещей не следует. Ищите возможности присоединиться к уже пирующим. (Уходят.)

Пряткин и Алина.

Пряткин. Я вот что подумал. Кланя Овечкина, считай, что ушла, а секретарша Линецкому нужна. Я тебя на ее место рекомендую.

Алина. Он же в постель потащит.

Пряткин. Не обязательно. Столько разных вокруг него вьется. А если и потащит — вот делов то… Все лучше, чем с местной сявотой. Или ты девочка? А? Понимаю. Это сложней. Не четырнадцатилетка, лишь бы с кем попробовать… Проблема…

Алина. Проблема.

Пряткин. Нельзя… Первым в твоем возрасте должен быть любимый человек. Да-а… Ты тоже думай! Не мне одному думать за всех!

Алина. Я думаю.

Пряткин. Бегу. Линецкий поручений надавал выше крыши…

Нина Фадеевна, Леля и учитель.

Учитель (подходит). … По грязной камской набережной шла бледная плохо одетая Марина Цветаева и кричала: «А я могу?! А вы думаете, я — могу?!..» … В Чистополе, куда она приезжала из Елабуги, чтобы получить разрешение представительства союза писателей на переезд и прописку, и где ей эту прописку сначала не хотели давать, она написала заявление о трудоустройстве: «Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда». … Через день она уехала в Елабугу, через три повесилась… (Уходит.)

Нина Фадеевна, Леля и Запара.

Запара (подходит). Ваши места приобретают известность. Раньше на большаке стоял безымянный знак «Автобусная остановка»; теперь свежей краской по трафарету выведено «Синичье озеро».

Нина Фадеевна. Да…

Запара. Отвык… Вышел на перекрестке из машины, постоял. Чудно! Столб со знаком, горка щебенки и — пусто вокруг, как в саванне. И где-то в километре или дальше начинается лес. Я представил, как каждое утро из-за деревьев выходит на каменную дорогу маленькая женщина, подходит к остановке и, ежась на ветру, долго ждет автобуса, чтобы ехать в школу.

Нина Фадеевна. Когда можно проехать, ее Егор Данилович отвозит на мотороллере. Не дело, конечно… Кирилл приедет — решит. Автомобиль, который он нам оставил, оказался для нашей осени и зимы совсем непригодным. Нужна марка с высокой проходимостью или небольшой автобус для проселочных дорог.

Запара. Вольно тут. Вообще наша средняя полоса самая красивая.

Нина Фадеевна уходит в дом.

К другу предполагаю съездить в Карелию, посмотреть, как он организовал мебельное производство, и денег занять. Может быть, тут свою мастерскую открою.

Леля. Лучше сразу фабрику.

Римма, Линецкий, Шляфштейн, учитель, Аршарумов, Алина.

Римма. … А вы что молчите, Роман Андреевич? А вы не увлекаетесь чрезмерно, воплощая свои структуры и алгоритмы?

Аршарумов. Не увлекаюсь, Римма Иннокентьевна, и давно не испытываю юношеского запала.

Римма. Кто в юности не слывет радикалом, не имеет сердца, кто в зрелости не становится консерватором, не имеет ума. Но так уж мгновенно и безошибочно избрали вы свой путь? Студентом, наверно, мечтали об ином…

Аршарумов. Был грех, были веры…

Римма. Расскажите.

Аршарумов. На последнем курсе университета у нас подобралась группа честолюбивых молодых людей из влиятельных семей, которые, начитавшись по теории и практике иностранного менеджмента, возмечтали объединить свои личные усилия и без поддержки родителей достичь высот карьеры. В качестве образца, которому надлежало следовать, была избрана знаменитая кембриджская пятерка Кима Филби, которой удалось продвинуть всех своих членов на высшие государственные посты…

Линецкий. Головокружительная затея…

Римма. И что же?

Аршарумов. Мы не потеряли между собой связей после выпуска, регулярно встречались, утверждали планы. В первую очередь, кинулись сдавать всевозможные профессиональные экзамены, которые оказались нам доступны: по патентному делу, международному бухгалтерскому учету, аудиту, арбитражному управлению… Потом — стали претендовать… Участвовали в серьезных конкурсах на крупные должности…

Римма. И результат?

Аршарумов (разводит руками). Догадайтесь.

Римма. Знаю, как проводятся эти конкурсы. Вас отфутболили на стадии верификации документов.

Аршарумов. Нет, это же все-таки столица. Я обычно проходил все этапы, писал проекты, защищал их, участвовал в деловых играх… И почти всегда занимал «призовые» места, то есть попадал в шорт-лист, исходя из которого должны были следовать высокие назначения…

Римма. Но потом начинались конфиденциальные собеседования. Вас спрашивали: кто из известных людей может за вас ходатайствовать? с кем вы можете решать приватно дела на таможне, в налоговой службе, в управлении внутренних дел? Вы — как я могу предположить — делали удивленные глаза, или — хуже — демонстрировали возмущение…

Линецкий. Римма Иннокентьевна, вы — умопомрачительны!

Аршарумов. Не имею что прибавить, вы все знаете…

Римма. Во власть и в крупную коммерцию нельзя идти не заручившись поддержкой кого-либо более сильного. Это данность времени. И нам с вами не переломить ее через колено. Скорей колено хрустнет…

Линецкий. Роман Андреевич, так чем же закончилось?

Аршарумов. Отцу надоело мое экспериментаторство и он на четвертом году моего самостоятельного плавания забрал меня в свой департамент и назначил на высокую должность.

Римма. Без всяких конкурсов и особых церемониалов.

Аршарумов. Какая-то имитация была… А некоторое время спустя, чтобы не давать повода для пересудов, перевел меня на аналогичную должность в департамент нашего старого доброго знакомого…

Римма. Человек должен быть адекватен своему времени. Преждевременный человек также бесполезен, как безнадежно опоздавший.

Линецкий. Из века в век эта страна, не уставая, мнет, кромсает, преследует всех без разбора, богатых, нищих, согласных, строптивых, одаренных, ничтожных!.. В какие времена и кому здесь было по настоящему хорошо?!

Римма. Хотите, я вам расскажу забавную историю?

Шляфштейн. Будьте добры.

Римма. Пойдемте к гроту. (Все, кроме Аршарумова, уходят.)

Аршарумов подходит к парапету. Из-за колонны выходит Алина.

Аршарумов. Алина? Подглядываешь?

Алина. Ага.

Аршарумов. За стол не приглашают?

Алина. Я бабушке помогаю.

Аршарумов. А зачем глаза навела? Для кухни?

Алина. Не знаю.

Аршарумов. Если глаза накрасила, то и губы надо накрасить.

Алина. Я еще помаду не купила. Завтра куплю.

Аршарумов. Ты и без того красивая. Сотри, а то в сумерках будешь выглядеть, как злодей в фильмах Чарли Чаплина.

Алина. Ладно.

Возвращается компания во главе с Риммой. Алина уходит.

Римма. Роман Андреевич, а где грот? Мы не нашли. Я, кажется, видела его на карте.

Леля (подходит). Мама просит всех в залу.

Римма. Пойдемте в дом. Все в столовую к имениннице! (Идут в дом.)

Учитель и Леля.

Леля. Я знаю, что он хотел сказать.

Учитель. Кто?

Леля. Роман Андреевич. Он говорил о мгновениях счастья, доступных всем…

Учитель. Что это у тебя?

Леля. Кулон, а в нем эмалевая иконка в манере проторенессанса. Период перехода от византийской иконописи к школе Джотто

Учитель. Откуда он взялся?

Леля. Роман Андреевич подарил маме. Мама желает, чтобы художницы из артели рисовали по флорентийским образцам.

Учитель. Зачем ты его взяла?

Леля. Мне нравится.

Учитель. Неужели ты не понимаешь, что это за люди?! Аршарумов, Линецкий.

Леля. Понимаю.

Учитель. Они развращены дурными компаниями и большими деньгами.

Леля. Они такие же маленькие несчастные люди, как все вокруг.

Учитель. Зачем вы принимаете от него дорогие подарки?

Леля. Разве это дорогой подарок? Мельхиор.

Учитель. А разные другие вещи? А газонокосилка?

Леля. Это подарок маме на день рождения.

Учитель. Он тебя хочет купить! (Уходят в дом.)

Алина и Пряткин.

Пряткин. Придумал, будет тебе любимый человек! Тебе в школе кто нравился?

Алина. Коростелин.

Пряткин. Ты думай головой! Где я тебе его достану?! Он в Петербурге в мореходке. Может быть, в плаванье ушел. А из тех, кто поближе?

Алина. Толя Левочкин. Он женат, живет в районе.

Пряткин. Вот и хорошо. Подгадаем, когда шеф будет в отлучке, привезу Левочкина в офис.

Алина. С женой?

Пряткин. Никакой жены! Подпою вас и отлучусь, будто бы по делам. А вы делайте, что хотите.

Алина. Не могу я так.

Пряткин. План не нравится?

Алина. Нравится.

Пряткин. А чтоб никаких обязательств — в конце пощечин ему надаешь за что-нибудь… Придумаешь. Он, вообще-то, в школе подлый был.

Алина. Не могу я так.

Пряткин. Совсем что ль?

Алина. Совсем.

Пряткин. Ну вот, снова-здорово! Такой хороший план забраковала… А-а, придумаю что-нибудь другое. Бегу, дела. Место секретарши для тебя держу. Три дня на размышление и дашь однозначный ответ. Поняла?

Алина. Поняла.

IX

Слышны тосты, смех.

Гости выходят из дома.

Аршарумов (обращаясь в первую очередь к Нине Фадеевне). … По этому поводу вспомнился курьезный случай. Как-то в одной московской компании, дамы стали приставать к известному музыканту. «Мы не очень разбираемся в музыке, но хотели бы вас послушать. Вы нас приглашаете на свой концерт? — Нет, не приглашаю». — «Как?! — Не понимаете — не приходите! Будете мешать!»

Егор Данилович (хохочет). Не приходи, дурак! Мешаешь!

Леля. Дядя…

Римма. Правильно! Готовиться ко всему надо, а не любительщину разводить! На концерт камерной музыки собираешься — прочитай, кто такие Мусорский, Чайковский или кто-то другой, что написали, при каких царях жили… Несешься сломя голову на выборы, чтобы свой драгоценный голос кому-нибудь подарить — тоже надо подготовиться; это не просто, как считается, поставил крестик и бросил бумажку в урну, это серьезная работа. Если человек, извините, дурак-дураком в теме, что он может высказать полезного обществу?! Такому лучше вообще никуда не ходить и ни в чем не участвовать.

Линецкий. Крепко! С генеральской четкостью!

Егор Данилович (хохочет). Не трожь, болван! Сломаешь!

Учитель. Мы сначала, за столом, кажется, не о том говорили…

Римма. О том, ни о том… Да, бог с ним! Так уж принципиально?

Учитель. Взяли и заиграли важный вопрос…

Линецкий. Николай Васильевич, все устали от важных вопросов.

Учитель. Писатель Николай Успенский был безнадежный босяк и пьяница. Писал про таких, как сам, и удивлялся: до того народ втянулся в убожество жизни, что не только не возмущается, а вовсе — принимает все, как норму. Вот и мы с вами: даже пикировки не получилось. Вроде не согласны и одновременно согласны, а в итоге — забалтывание и безразличие…

Егор Данилович. Не влазь, дурак, убьет! Или как?..

Линецкий. А зачем колотиться, как говорила моя секретарша из местных?! Николай и Глеб Успенские — когда жили… Что на селе с тех пор изменилось, кроме некоторых второстепенных атрибутов?

Нина Фадеевна. Однако если совсем успокоиться, то даже надежды не останется. А так хоть она есть. Да и делается ведь что-то. Роман Андреевич по своей отрасли… Альфред Оскарович какое большое хозяйство сумел создать…

Линецкий. Капля в море! А море пересыхает. Роман Андреевич рано или поздно уедет, Альфред Оскарович тоже куда-нибудь сбежит, у него дочь вышла замуж в Германию. А без них местная идиллия и полгода не продержится. А значит, не то делаете, господа!

Нина Фадеевна. А что, по-вашему, надо делать?

Линецкий. Способствовать полной деградации. Пусть деревенские и им подобные поселения совсем вымрут, как тупиковая ветвь. Не надо их поддерживать! Свести их на нуль! Через двадцать лет сюда будут спокойно приезжать работать вахтовым способом, как на сибирские прииски. И не будет местных трагедий и легенд о несостоявшихся поколениях, о невостребованных талантах…

Римма. Правильно. Доходов от них нет, лишь пустые затраты для государства.

Учитель. Черта с два! Что значит свести на нуль? Это свести на нуль всех, кто здесь живет! Меня, ее, его, ее, ее! Куда они уедут? У них нет квартир в Москве, апартаментов в Салерно… Да и кому позволено умалять мои интересы?! Вы призываете оторвать людей от корней. После этого они на протяжении трех-четырех поколениях будут не жить, а приходить в себя… История доказала…

Аршарумов. У вас, Римма Иннокентьевна, не совсем верное представление о функциях государства. Оно как раз для того и предназначено, чтобы покрывать, как вы выразились, пустые социальные затраты.

X

Шляфштейн. Праздник, а ни музыки, ни танцев! Лелечка, Николай Васильевич, станцуйте, пожалуйста, что-нибудь из той композиции, которую в прошлом году с режиссером срепетировали. Контрданс, менуэт, тип-топ…

Леля и учитель молчат.

Римма. Николай, не дуйся!

Шляфштейн. Леля?!

Леля. Надо, чтобы нас кто-нибудь поддержал.

Нина Фадеевна. Мы с Альфредом Оскаровичем…

Шляфштейн. В полную отказную! Мне медведь на ногу наступил.

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, как вы?

Аршарумов. Давайте попробуем.

Римма. Игорь Леонидович, приглашаю!

Линецкий. Пас! Не наделен талантами господина советника.

Сдвигается в сторону стол. Милица включает музыку. Леля и учитель танцуют в середине сцены элементы бальных танцев XIX века. Их в более низком темпе и с меньшим количеством фигур поддерживают Нина Фадеевна и Аршарумов.

Нина Фадеевна. Устала… Римма, замени!

Далее в центре площадки экспрессивно танцуют две пары, не обращая внимания друг на друга.

Спустя некоторое время, пара Леля и учитель, изменив рисунок танца, «прочерчивает» в стремительных круговых движениях площадку наискосок…

Учитель (кричит). Никогда этого не будет! Слышите! Ни-за-что! (Пара исчезает за сценой.)

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, Николай Васильевич! Куда же вы?! Ушел…

Римма и Аршарумов останавливаются и уходят с середины сцены. Леля возвращается и подходит к ним.

Линецкий (Римме). Вы блистательны во всем!

Римма. Какой учитель агрессивный!

Линецкий. Загнанный несчастный человек.

Римма. Почему?

Линецкий. Если бы я прожил здесь столько, сколько он, я бы волком завыл!

Римма. О, я вас начинаю бояться! Вы меня не укусите?

Линецкий. Я вас съем.

Леля. Приятного аппетита. А я хочу продолжения танцев! Роман Андреевич, выбираю вас своей жертвой…

Аршарумов. Может быть, кто-то другой?

Леля. Миленький, ну чуть-чуть… (Тянет его за рукав в центр площадки.)

Милица включает музыку. Леля и Аршарумов танцуют гавот, смешно подпрыгивая.

XI

Римма и Запара.

Римма. Лелька наша — как старшеклассница! Любуешься?

Запара. … Я мог бы поступить во французский иностранный легион, а она ждала бы меня в Париже…

Римма. Выкради ее.

Запара. Что?

Римма. Увези ее!

Запара. Но она же не захочет…

Римма. Аника-воин! (Уходит.)

XII

Нина Фадеевна и Егор Данилович.

Нина Фадеевна (садится на скамейку). Все разбрелись. Николай Васильевич сегодня в ударе… Разогнал всех именитых гостей…

Егор Данилович. Скукоживаемся мы понемногу… Ты — жена гражданского генерала, я — военный, подполковник, а смотрим на новых людей, как на пришельцев из более развитой цивилизации … А чем они нас превосходят?!

Нина Фадеевна. Не пойму, ты к чему?

Егор Данилович. Я не применительно к присутствующим, а в целом. Прав учитель. Это не нормально… А почему так? Кого винить? В классической литературе герой впадал в отчаяние, придя к выводу: «не так жил» … Но тут-то наоборот — «так жил».

Нина Фадеевна. Егор, и ты туда же!..

Егор Данилович. Да! «Так жил»! Служил отечеству, когда от него все отказывались. Не наступал на головы, не подличал, не воровал, когда все растаскивалось… Старался оставаться человеком… «Так жил»! А воздаяние? Разве по совести?! Ворам и лихим людям все, а тебе — кукишь!

Нина Фадеевна. Не суди и не судим будешь.

Егор Данилович. Сын, умный образованный мужик, второй год сидит без работы. Внучки — неучи… За что мне это?!..

Нина Фадеевна (ежась). Свежо вроде стало. Платок накинуть. (Уходят в дом.)

XIII

Запара и Леля.

Запара. Я могу поступить во французский иностранный легион, а ты будешь ждать меня в Париже…

Леля. Мечты, мечты… Все в прошлом, Вася… Многое поменялось… Как я маму оставлю, сестру… Брат скоро приедет. Нет, Вася.

Запара. Сестра согласна.

Леля. На что?

Запара. На то, чтобы ты со мной уехала.

Леля. Я не согласна…

Запара. Пойдем в машине посидим. Я тут не в своей тарелке себя чувствую. Как босиком на асфальте… Не бойся, не уволоку же я тебя насильно у всех на виду… Поговорим нормально. Мы с тобой и не виделись сегодня толком. (Уходят.)

Слышны пререкания, потом звук отъезжающей машины.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Суббота. Время к районе полудня.

Декорации, как в предыдущем действии, но с минимальным количеством праздничных украшений.

I

Нина Фадеевна занимается за столом деловыми бумагами.

Входит Егор Данилович.

Егор Данилович. Докладываю: притолоку в кладовой подпер, можно заходить через дверь; тазы расставил на чердаке в местах наиболее вероятного появления противника…

Нина Фадеевна. Теперь мне что, ночью не в коридор выходить, воду из тазов выливать, а на чердак лазить?

Егор Данилович. Днями уберусь там, на чердаке, посметаю пыль и раскладушку себе поставлю.

Нина Фадеевна. У тебя в комнате нигде не мокнет?

Егор Данилович (устраивается перед сапожной лапкой). А? Я в дожди на мотороллере в Выселки не проеду, так что пусть староста за обедами кого-нибудь из своих пешим ходом присылает. Или трактор у Шляфштейна попросит. (Примеряет на лапку обувь из ящика.)

Нина Фадеевна. А наш трактор?

Егор Данилович. Я его разобрал.

Нина Фадеевна. Зачем?

Егор Данилович. В чем дефект, сразу трудно выяснить… В нашей начальной школе учительница каждый день отряжала с уроков двух человек — за завтраком в заводскую столовую. Я всегда вызывался. Поварихи пончиком угостят, или другим чем вкусным.

Нина Фадеевна. А я и не знала, что в поселке еще и начальная школа была.

Егор Данилович. Как я завидовал Иннокентию! Гордился им и завидовал. Все у человека было: и ум, и стать, и учителя домашние, и хорошая одежда, и разные молодежные причиндалы. Он к нам в барак запросто заходил, книжки мне приносил, диафильмы, истории рассказывал. Всегда чистый, отглаженный, веселый. Мы погодки, я на четыре месяца старше. Мои родители беднота. Бывало, отец Иннокентия приглашает мою мать на какой-нибудь праздник — сестра все-таки родная — мы, детвора, от радости прыгаем: как же, в коттеджный городок поедем, он нам казался воплощением сказочного сюжета с новогодней открытки. Но никогда не ездили, отец был гордый, ни просить, ни прислуживать не умел…

Нина Фадеевна. Кто заставлял вас прислуживать?!

Егор Данилович. Да и одеться прилично не во что было.

Входят сестры Шороховы, ставят на пол большую сумку. Здороваются.

Милица. Еле донесли. Пацаны выселковские помогли. Вроде все купили. Я на списке отметила. (Отдает бумажку и сдачу Нине Фадеевне.)

Нина Фадеевна заглядывает в сумку.

Из-за забора доносятся крики: «Шорохова! Милица! Подойди к нам! Шо-ро-хо-ва!», затем начинают скандировать: «Ми-ли-ца! Ми-ли-ца!»

Егор Данилович уносит сумку на кухню. Сестры уходят в сад.

II

Егор Данилович приводит плотника, хмурого мужчину, глядящего исподлобья.

Егор Данилович (показывает на плотника). Вот. Староста прислал плотника крышу поправить.

Нина Фадеевна. Покажи ему, принеси лестницу. (Плотнику.) У вас материалы есть?

Плотник молчит.

Егор Данилович. Пойдем. (Уходит с плотником.)

Нина Фадеевна вновь принимается за оставленные на столе деловые бумаги.

Со второго этажа спускается Римма. Расчесывается перед зеркалом.

Нина Фадеевна. Плотник пришел, будет крышу чинить.

Слышно, как по крыше веранды ходят. Потом — грохот, звуки падающих предметов, крики.

Егор Данилович и староста вносят плотника, находящегося без сознания.

Егор Данилович. Только поднялись, он достал четвертинку самогона и выпил из горлышка. Я думал, так принято, человек привычный… А он сразу головой вниз… Дышит…

Римма (бросается к лежащему). Он еще умрет прямо в нашем доме! Надо сделать искусственное дыхание! (Щупает пульс на руке. Расстегивает ему рубашку.) Воды! Намочите полотенце! (Прикладывается ухом к груди.)

Плотник открывает глаза, обхватывает Римму руками и сильно прижимает к себе.

Римма (кричит). Ой! Мамочка! Помогите кто-нибудь!

Староста и Егор Данилович высвобождают ее и поднимают плотника.

Староста. Опять напился, Артур! Как не стыдно?!

Плотник стоит насупившись перед старостой.

Иди отсюда! Глаза бы мои тебя не видели!

Римма. Вон отсюда, забулдыга! (Старосте.) Вылейте на него ведро воды, чтобы пришел в себя. Или я к нему иные меры применю.

Плотник, шатаясь, идет к выходу. Напротив Нины Фадеевны останавливается.

Плотник. Я вам скажу!..

Староста (подталкивает плотника к выходу). Иди уж! Опозорился!

Плотник. Я им решительно скажу!..

Староста (увлекает его за собой). Пойдем! Пойдем, Артур! (Уходят.)

Все расходятся.

III

Андрейко вкатывает бочку с томатной пастой. Тина Митрофановна показывает, куда поставить.

Тина Митрофановна. Пообедаешь? Борщ наваристый… Говяжий гуляш с манными клецками, в первый раз сделала… Попробуй.

Андрейко. Спешу. В Прясино подрались на поминках, двое средней тяжести.

Тина Митрофановна. Тогда по-быстрому сооружу бутерброды… А это в машину отнеси, огурцов тебе свеженьких набрала и гречки в мешочек отсыпала. Жена-то твоя как?

Андрейко. Жинка ноет, наступать на ногу больно. Да куда деваться, ходила вчера на работу.

Тина Митрофановна. Расстроенная…

Андрейко. К тому же два ведра новых в колодец упустила…

Тина Митрофановна. Ох ты! Жалко.

Андрейко. Будет выходной, может, зацеплю крюком, достану.

Уходят.

IV

Андрейко заводит группу парней и строит в одну шеренгу.

Андрейко. Вы то мне и нужны. Кто копну сена поджег на дальнем лугу?

Молчание.

Кто в Прясино был вчера или позавчера?

Молчание.

Садитесь вон на те камни. Я вас запомнил, не вздумайте сбежать. И — по одному ко мне в машину. На допрос, а точнее, для добровольного предоставления информации, могущей заинтересовать правоохранительные органы. Начнем с тебя, потом — ты. Далее — по алфавиту.

Уходят.

V

Пряткин и Алина.

Пряткин. Кланя Овечкина к Черемухину вернулась. Опять холит ее… Говорят, прошлой ночью пьяный гонялся за ней с доской …

Алина. Зачем она к нему пошла?

Пряткин. Ей не привыкать. А от Линецкого ушла правильно. Не в своей тарелке себя чувствовала. Иной непонятный мир… Линецкий, когда спит, на голову сеточку надевает, комнату предварительно озонирует, всю ночь играет специальная музыка…

Алина. Зачем?

Пряткин. Для медитации.

Пряткин. Пряткин (рассматривает ее). Смотришься неплохо, но … шарма нет. Ты в быту не увязай. Думай про университет и прочее значительное.

Алина. Я новые языки учу. С Василием Семеновичем Запарой разговаривала на итальянском. Он сказал, хорошо.

Пряткин. Может быть, тебе в МГИМО?

Алина. Может. Мы о нем не знаем ничего.

Пряткин. Я что-нибудь придумаю. Досада: год вылетает! Деньги у меня будут, если будут, только к зиме. Зимой в университеты набора нет?

Алина. Может быть, в каком-нибудь негосударственном.

Пряткин. Это нам не надо. И на счет одеться у тебя, смотрю, небогато.

Алина. Ага.

Пряткин. Сколько платье приличное стоит?

Алина. Не знаю.

Пряткин. Ты помни! Наш контракт полугодовой давности в силе. Не забыла?

Алина. Нет.

Пряткин. Я тогда без работы сидел, брякнул наобум… Но сейчас вижу — это было гениальное прозрение. Сначала я тебя продвигаю, ажиотаж создаю, афиширую, выдаю замуж за олигарха или фельдмаршала, потом ты меня тащишь…

Алина. Ладно.

Пряткин. Кореша армейского разыскал. У него в Кашире собственный дом; он, жена, ребенок и теща; на худой конец можно жить у них. До Москвы на электричке два часа. Будешь вставать в четыре тридцать, как доярка. Они будут тебя опекать, доколь я не появлюсь на тамошних горизонтах. Как видишь, проект активно разрабатывается. Действуем стремительно, по-американски: утром закон — вечером уже облава. И ты что-нибудь предпринимай.

Алина. Ладно.

Пряткин. Я нынче без дела, вольный хлебопашец. Линецкого Шляфштейн куда-то увез. Могу прокатить до поселка и обратно? Книжки сюда возьмешь, чтобы испанский учить.

Алина. Они у меня тут.

Пряткин. Хочешь прикол? По вечерам Линецкий приглашает к себе местное начальство. А чтобы они сразу не упились, и можно было с ними говорить о деле, ставит на стол только шампанское и слабое вино. А они выходят на улицу, будто покурить, и посылают пьяндылыг за самогоном, выпивают тайком и за стол возвращаются уже никакие…

Входит староста.

Староста. Здрасьте вам.

Пряткин и Алина. Здрасьте.

Староста. От-ить, грехи-то наши! (Садится. Вытирает пот.) Сама-то у себя?

Алина. Я сейчас позову. (Уходит в дом.)

Пряткин. Кому бы солярку продать? Две бочки. И девяносто шестого литров десять-двенадцать.

Староста. Фермеру в Моховом.

Пряткин. Мысль. (Уходит в сторону центральной аллеи.)

VI

Из дома выходят Нина Фадеевна и Римма, со стороны сада входит Егор Данилович.

Староста (встает и идет навстречу Нине Фадеевне). Опять негоразд, Нина Фадеевна.

Нина Фадеевна. Что? Плотнику стало плохо?!

Староста. Берег озера экскаватором разрыли и машины две песка вывезли.

Нина Фадеевна. Песок? Зачем им столько песка?

Римма. Мама, это очень серьезно. Нарушена поверхностная экосистема берега! Теперь в этом месте ничто не будет расти, могут начаться оползни… Мы потеряем озеро…

Нина Фадеевна. Вот напасть!

Римма (старосте). Вы куда смотрели?!

Староста. Я ж у вас тут был. Вернулся, грибники сообщили. Сразу подумали на наших, из артели — мол, взяли песок для варки эмалей и смальт.

Римма. Выяснили? Кто?

Староста. Нашим такой песок не подходит, в нем примесь железа высокая, но на всякий случай по дворам проверили. Подозрительных следов не обнаружили… Сообщили Альфреду Оскаровичу, он вызвал советника… Приехали, работают там целой командой.

Римма. Кто это мог сделать, по-вашему?

Староста. Отпустите меня. Пойду, как бы чего еще не случилось… (Уходит.)

Римма. Рекреационная зона! Заповедная природа! Варвары!

Егор Данилович. Если со стороны поселка заехали, то в том месте берег дрянь.

Римма. Вы! Целые дни тут просиживаете… Не знаете, что делается вокруг!

Егор Данилович. Советник приедет, все расскажет. Знающий человек… (Уходит.)

Римма. Вот ваша хваленая система в действии! Мама, почему дядя живет в нашем доме? У него есть флигель, жена, квартира в поселке…

Нина Фадеевна. Он много делает по дому, без него…

Римма. Они все много делают! Я уже слышала… Про советника… И вот — получите! Результаты его выдающийся деятельности! Я спрашиваю: почему Егор Данилович здесь живет?

Нина Фадеевна. Римма, ну, он же родственник, двоюродный брат папы, они были в хороших отношениях…

Римма. Это же просто неприлично! Ты не старая, у тебя могут быть интересные партии. А он тут… Это наводит на подозрения, дискредитирует.

Нина Фадеевна. Какие партии. О вас все мои заботы…

Римма. Я расскажу, какие партии. Все может статься. И инвестиции большие потребуются, и состоятельный человек твоего возраста объявится, и другие коллизии возникнут.

Нина Фадеевна. Ну, Римма… Он привык здесь жить, и мы с Лелей к нему привыкли… Мужчина в доме как-никак…

Римма. Значит, вот что! Скажи ему, так продолжаться далее не может. Пусть собирает пожитки и перебирается в подаренный ему флигель, к жене. Скажи, сын приезжает, гости в недоумении… Было бы на что посмотреть… Старик… (Уходит в дом.)

VII

Входит Аршарумов, Егор Данилович и Тина Митрофановна.

Нина Фадеевна. Что?! Роман Андреевич, что случилось?!

Аршарумов. Ночью заехали машиной и экскаватором на ближний, живописный, берег озера и по приблизительным подсчетам вывезли две машины обычного кварцевого песка. Дерн сдвинут ковшом и поврежден мало, можно будет подсыпать грунта и положить вновь. Я заказал комиссионную экспертизу; ребята замерили, сфотографировали; часа через полтора будут готовые заключения.

Нина Фадеевна. Господи, да как же так?! Кому понадобилось?!

Аршарумов. После того, как милиция официально осмотрит место происшествия, я пришлю специалистов, и они приведут берег в состояние близкое к первоначальному. По объективной оценке ущерб незначительный.

Римма. А раз незначительный, значит, как всегда, никого не найдут.

Аршарумов. При таком количестве следов трудно будет не найти.

Входит учитель.

Учитель. Здравствуйте. Гляжу, опять не в настроении. Где Леля?

Римма. Уехала по моим делам.

Учитель. Скоро вернется?

Римма. Как получится.

Учитель. А у Линецкого в поселке контору подожгли.

Нина Фадеевна. Кто? Как это случилось? Игорь Леонидович не пострадал?

Учитель. Линецкий нанял строителей из местных, чтобы построили подсобные помещения. А когда те сделали, платить отказался. Говорит, что сроки прошли. Они и подожгли, что построили: складской сарай и летний душ.

Нина Фадеевна. Слепая злоба…

Римма. Возмутительно!

Егор Данилович. Здоровые мужики без работы сидят, жены пилят. Каждой копейке рады…

Римма. Перестаньте, защитник обездоленных! Работа всегда есть, надо пить меньше. (Учителю.) И что? Их наказали?

Учитель. Глава разбирался. Отругал, велел убрать территорию и восстановить поврежденные объекты. Наверно, оштрафует.

Римма. Но это же уголовное дело! (Аршарумову.) Вот ваш правопорядок в действии!

Аршарумов. Тина Митрофановна, если Андрейко не уехал, позовите его, пожалуйста.

Тина Митрофановна уходит. Входит Андрейко.

Андрейко (прикладывает руку к головному убору). По вашему приказанию прибыл!

Аршарумов. Разберись лично с поджогом офисных построек у господина Линецкого и прими меры.

Андрейко. В поселке? Я в курсе. Прижму, запищат у меня… (Хочет уйти.)

Римма (хлопает в ладоши, с презрением). Браво! Этак по-барски! С широкого плеча! Хочу казню, хочу милую! А если бы вы не дали указание? Все сошло бы подобру-поздорову?! По-тихому, по-свойски?! А как же принцип неотвратимости наказания за преступление?!

Аршарумов. Анатолий, задержись! Передай завтра же все материалы следователю!

Андрейко уходит.

Егор Данилович. Года по три теперь получат…

Молчание.

Тина Митрофановна (ставит тарелку с блинами). Правильно! Не балуй! Если ты божий человек, то на все чур должен знать! Нешто дело, то тут, то там что-нибудь вытворят… Ходишь и боишься… Ни в молодости, ни в старости покоя нет…

Римма. У меня периодически возникает вопрос: где они моются? Центрального водопровода, как я понимаю, сейчас там нет, собственных рубленых бань в огородах, как в Сибири, тут не встретишь…

Егор Данилович. У всех колодцы есть.

Римма. Это летом…

Учитель. А зимой на кухне, в корыте.

Римма. Расплескивая мыльную воду на половики, обои, в чугунки со щами…

Егор Данилович. В райцентре есть баня.

Римма. В райцентре? Ближний свет… интересно посмотреть паломничество туда всего поселка…

Нина Фадеевна. Да, с гигиеной у нас…

Егор Данилович. И вот что любопытно: ни от кого не пахнет… Видимо, кожа привыкает. В городе день не помылся — от него пахнет. А тут, вишь ты, все по-другому…

VIII

Шум за сценой. Кто-то разговаривает с Тиной Митрофановной. Высовывается голова в милицейской фуражке и делает неопределенные знаки, видимо, для Аршарумова.

Аршарумов подходит к левому краю сцены. Входят милицейский начальник в форме майора и прокурор. Оба заметно выпившие. Жмут руку Аршарумову.

Прокурор. Еле нашли. Куда забрался… Что тут у тебя? По какому поводу шум?

Милицейский начальник. А я твоего лейтенанта того… отослал. Пусть своими прямыми обязанностями занимается.

Прокурор. Ну что? Пойдем осматривать место происшествия? Или: чего нам там делать? Завтра с утра следователь с экспертом будут.

Аршарумов. Надо сделать все это быстро.

Прокурор. Поедем, заберем результаты комиссионной экспертизы. По дороге кратенько расскажешь фабулу.

Милицейский начальник. И экспозицию

Римма. Роман Андреевич, можно вас?

Аршарумов подходит к ней. Майор что-то рассказывает тихо прокурору. Оба хохочут.

Я считаю, что нет смысла ехать всем. Вы один съездите и заберете документы, а они побудут с нами. Окажите такую любезность, если нетрудно.

Аршарумов. Я не рекомендовал бы вам оставлять их здесь.

Римма (подходя к милицейскому начальнику и прокурору). Господа, во-первых, здравствуйте, во-вторых, Роман Андреевич согласился любезно сам съездить за документами, а вы можете остаться здесь.

Прокурор. Усадьба планировки XIX века. Что-то есть от стиля ампир. Не ошибаюсь?

Римма. Видимо, эклектика. Приглашаю совершить экскурсию по территории.

Милицейский начальник (Аршарумову, разводя руками, притворным голосом). Прости, друг! Мы хотели поехать с тобой, но непредвиденные обстоятельства… (Прокурор дергает его за рукав.)

Римма увлекает их за собой.

Аршарумов. Нина Фадеевна, я уезжаю. Как меня искать, вы знаете. (Смотрит поступившее на телефон сообщение.) Впрочем, они уже выехали. Встречу их у знака вашей автобусной остановки. (Уходит.)

IX

Нина Фадеевна (подзывает знаком Милицу). Ступай в сад, будь рядом с Риммой.

Милица уходит. Егор Данилович встает из-за стола.

Егор, не уходи. Поговорить надо…

Егор Данилович (наливает чай в стакан). Случилось что?

Нина Фадеевна. Нет. Что ты. Все слава богу.

Пауза.

В комнате у тебя не протекает? Или — уже спрашивала. А во флигеле как? Крыша с виду, будто новая.

Егор Данилович. Зимой углы отсыревали. Чересчур плотная кирпичная кладка. Замесы тогда производились исключительно на яичных белках.

Нина Фадеевна. По-моему, так делали в средних веках… Ну, да пусть… Понимаешь, некая несуразность получается… Нонсенс… Гости ездят и, наверно, обращают внимание… Какой-то Некрасовско-Панаевский треугольник… Авдотья Панаева, ее первый законный муж, ее гражданский муж… Жена двух мужей… Вернее, наоборот…

Егор Данилович. Что — наоборот?

Нина Фадеевна. Ты не можешь какое-то время пожить во флигеле?

Егор Данилович. Зачем? Свободных комнат полно, лучше, чтобы в них кто-нибудь жил. От человеческого дыхания и они оживают.

Нина Фадеевна. Так то оно так… Пойми. Ты здесь, в доме, ночуешь, а жена отдельно… Люди замечают…

Егор Данилович. Я ведь в дворецкой, как должностное лицо, блюститель усадьбы.

Нина Фадеевна. Но кто это знает?! У меня просьба к тебе… Поживи некоторое время во флигеле?..

Пауза.

Перед дочерьми неудобно. И сын скоро приедет… Поживи пока… А потом, глядишь, что-нибудь придумаем.

Егор Данилович отодвигает стакан с чаем, стряхивает крошки со стола; идет в угол, где у него тиски и инструментальные ящики; берет стоящую рядом поломанную дверцу от шкафа, осматривает и приступает к ремонту.

Возвращаются из сада Римма и Милица.

Римма. Они, кажется, совсем опьянели. Прокурор пошел купаться. Майор собирается стрелять по бутылкам.

X

В саду раздаются выстрелы. Майор с пистолетом в руке, пошатываясь, входит на веранду из сада (с правой стороны); не обращая внимания на присутствующих, пересекает ее наискось в сторону выхода на главную аллею; вдруг оборачивается, вскидывает пистолет и начинает демонстрировать приемы боевого применения, поочередно целясь в присутствующих.

Тишина. Лишь слышны тяжелое дыхание и звуки от передвижений майора.

С правого переднего входа входит Аршарумов, останавливается. Майор направляет оружие на него. Аршарумов подходит к майору и забирает пистолет; уходит. Майор идет за ним.

Неестественно смеется Римма.

XI

Прокурор вводит со стороны сада (с левой стороны) толпу нетрезвых пестро наряженных мужчин; несколько человек без обуви; у некоторых в руках музыкальные инструменты или их подобия (гармошка, балалайка, алюминиевый молочный жбан, грохочущий железный лист, труба, свисток и т.п.).

Прокурор поднимает руку вверх — все выстраиваются и вытягиваются по стойке смирно, потом медленно опускает руку — все кланяются.

Прокурор. Почтенная публика! Номер провинциальной художественной самодеятельности!

По знаку прокурора музыканты начинают играть на инструментах, другие участники бегают кругами вокруг них, изображая залихватский русский танец, несколько человек демонстрируют парно-хороводные композиции наподобие кадрили.

Входит Аршарумов, останавливается сбоку от импровизированной эстрадной площадки и наблюдает за представлением. Прокурор показывает ему: сейчас заканчиваем.

Через некоторое время прокурор хлопает в ладоши. «Антре! Тихо! Гранд плие!». Участники быстро выстраиваются справа и слева от прокурора и по его знаку выполняют несколько быстрых сценических поклонов. Потом бесшумно убегают в сад. Уходит прокурор, затем Аршарумов.

Нина Фадеевна, поддерживаемая Риммой и Егором Даниловичем, медленно идет в дом. За ними идут в дом остальные.

XII

К кухонному столу выходят Тина Митрофановна и Алина, с мисками, судками и чугуном, располагаются и начинают чистить картошку.

Тина Митрофановна. На той неделе с тобой к курортникам сходим. Пожелания на счет меню запишем, разузнаем про житье-бытье в других краях.

Алина. А когда дедушка служил, вы везде побывали?

Тина Митрофановна. Всю страну исколесили, с запада до востока, от пустынь до заполярья.

Алина. Видели много, в разных городах жили…

Тина Митрофановна. Были города. Небольшие, конечно. В большие других направляли. Мы с твоим дедом не царских кровей, как Ниночка со своим Иннокентием. Дед в старших лейтенантах два года переходил, майора никак получить не могли, а подполковника это уж перед самым уходом в запас дали. А я в столовой работала. Пролетели годки…

Входит Андрейко.

Андрейко. Что тут у вас?

Тина Митрофановна. Что тут у нас может произойти? Изо дня в день одно и тоже. Дрова колем, у печки стоим, картошку чистим. Комета упадет, не заметим.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Воскресенье. Действие происходит на протяжении всего дня.

Декорации, как в третьем действии.

I

Раннее утро.

Римма спускается в халате со второго этажа. Наливает в стакан воды, высыпает порошок, выпивает. Замечает спящую в кресле Лелю.

Римма. Ты?! Ты что здесь делаешь?!

Леля (сонная, протягивает к ней руки). Не шуми. (Закрывает глаза.)

Римма. Не уехала? Почему?!

Леля пожимает плечами.

Не понимаю тебя… Где Василий?

Леля (открывает глаза, потягивается). Я его отпустила…

Римма. Тебе рожать пора. Чего ты ждешь?! Кого ты здесь найдешь?!

Леля. Не все же время мы тут будем жить.

Римма. А где была?

Леля. В Москве.

Римма. Как ты туда попала?

Леля. Села на поезд.

Римма. И что целый день делала?

Леля. Ходила по улицам.

Римма. Ты с ума сошла! Ты хоть спала?

Леля. Спала в поезде, но там так неудобно.

Римма. Пойдем, приведем тебя в порядок. Кстати, никто ни о чем не догадывается. Я сказала, что ты поехала в райцентр на переговоры с моим мужем.

Леля. С которым по порядку?

Римма. С восемнадцатым.

Леля. Что он мне сказал и что я ему ответила?

Римма. Скажи, не дождался и уехал.

Леля. Какой подлец.

Римма. Вставай! (Поднимает Лелю из кресла.) (Уходят.)

II

День.

Нина Фадеевна и староста выходят из кабинета и располагаются за столом. Староста достает из хозяйственной сумки образцы изделий: серьги, кулоны, диадемы, финифтевые портретные и жанровые миниатюры, шкатулки с лаковой росписью …

Нина Фадеевна (держит в руках шкатулку). Какая прелесть! И узор новый? Кто это?

Староста. Плещеева младшая.

Нина Фадеевна (берет финифтевую миниатюру). А это сварил кто?

Староста. В смысле: оплавил последние слои керамической краски и залил фондоном…

Нина Фадеевна. Видите, вот тут пузыри и будто неровно…

Староста. Свили, называется. Федор Порхачев. Это зашлифуется

Нина Фадеевна (поднимает и рассматривает с расстояния вытянутой руки сережки). Василькова Ангелина, вот рука! Сорок эмалевых вставок за смену, и все одна в одну!

Староста. У нее корова люцерны объелась, пастух не доглядел, раздуло, пришлось забить. Просит ссуду на телку. Двое детей, мать одиночка…

Нина Фадеевна. Когда ей надо?

Староста. Хоть бы осенью.

Нина Фадеевна. Осенью, наверно, сможем.

Со второго этажа спускаются Римма и Леля.

Леля (обнимает и целует мать). Здрасти.

Нина Фадеевна. Посмотри, рабочие образцы. По-моему, очень хорошо.

Леля рассматривает, прикидывая бижутерию на себя.

Еще два курортника приехали.

Леля. Режиссер приехал?

Староста. Задерживается. Ну, я пойду. (Уходит.)

Леля. А где дядя? Его комната заперта…

Римма. Он будет жить во флигеле.

Леля. А кто зимой будет печи топить?

Входит Окунев.

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, молодец, что пришел пораньше! Напольные часы ночью несколько раз занимались боем, минут по семь непрерывно бом-бом-бом… И гулко так… Остановить побоялась, вдруг испортятся. Накрыла их одеялом. Посмотри, пожалуйста.

Окунев. По рекламе пришли интересные запросы. Я ответил. Потом доложу… (Леле.) Прибыла?.. (Идет к часам.)

Нина Фадеевна. Роман Андреевич, наверно, не приедет.

Римма. Не приедет, так не приедет… Не бежать же мне за ним.

Леля. А что случилось?

Римма. Неважно.

Окунев. Учителя обещали быть непременно. Носятся с утра по школе, как угорелые…

Тина Митрофановна (вносит самовар). Что-то опять никого нет.

Нина Фадеевна. Николай Васильевич, подключи, пожалуйста, парковую музыку.

Римма (тихо Леле). И Николай парень сносный. Бедность — порок, к которому можно привыкнуть. Ты нос не задирай. Обратись в реальность. Сейчас не те времена, когда был жив папа. Послы и министры у твоего крыльца уже не выстроятся. Надо было пять лет назад думать и выбирать. Из высшего круга мы выключены.

Леля. А Кирилл?

Римма. Где он, а где мы?! Как тот некрасовский барин… Пока он приедет и что-то сделает, три раза успеешь состариться.

В парковых динамиках начинает негромко звучать музыка (в этот день ее будут включать часто — русские марши и вальсы, мелодии на народные напевы, популярные произведения Петрова и Доги, «Вальс» и «Мазурка» Шопена, и т.п.).

III

Входят Линецкий и группа учителей. Цветы, транспаранты, шаржи, несколько свертков и пакетов с подарками, два больших арбуза, гитара. Объятья, поцелуи, поздравления («Мы не смогли в пятницу быть. Простите непутевых!»; «Мы знали, что не юбилей. А простой день рождения можно отмечать на протяжении недели»; «Ту-ру-ру-рум-м-м-м! Милая наша! Здоровья, всеобщего почтения и благоденствия!»; «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам… Николай Васильевич, присоединяйтесь!», «А мы, когда машину ждали, уже пригубили за ваше процветание», «При народе в хороводе парень девушку обнял…» и т.п.)

Нина Фадеевна. Спасибо, спасибо, дорогие! Я не собиралась отмечать… Римма придумала… Пройдемте в гостиную, многие у меня тут не были…

Несколько учителей запевают «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего вальса…» Все уходят в дом.

IV

Тина Митрофановна занимается на кухонном пятачке своими текущими делами. Со стороны центральной аллеи входит Шляфштейн и садится к кухонному столу. Из дома слышны тосты, возгласы, пение.

Тина Митрофановна. Учителя понаехали, толпа целая. Не хочешь туда?

Шляфштейн. Пусть в своем кругу пообщаются. Егор Данилыч, гляжу, в разгар торжеств на рыбалку направился…

Тина Митрофановна. Может, поймает что дельное. Ботвинью залью.

Римма (выходит из дома, подходит к парапету, закуривает сигарету, не оглядываясь). Здравствуйте.

Шляфштейн. Здравствуйте.

Римма. От одного человека ничто не зависит. Сизифов труд. Камень лишь на мгновение оказывается на горе, а затем все возвращается к исходному.

Раздаются громкие возгласы.

Шляфштейн. Учителя?

Римма. Однако на этом пути могут быть локальные победы. Но локальные достижения почти никогда не держатся дольше времени деятельности их авторов. Все обязательно вернется на прежний уровень, независимо от того, что сделано

Шляфштейн. Даже если работал гений?

Римма. Через более длительный промежуток времени, но — тоже. Потому что локальные достижения не создают системы. Впрочем, это же ваша с Аршарумовым теория.

Шляфштейн. И то в утешение — те три-пять, а, может, и десять лет, когда торжествовала локальная победа, людям было легче.

Входит Аршарумов, слегка кивает Римме, жмет руку Шляфштейну и сразу проходит к журнальному столику, где раскладывает документы и начинает с ними работать. Входит Милица.

Милица. Дядя, Альфред…

Шляфштейн (Милице). Пойдем посмотрим, что на банкете происходит. Не мнись, тебе можно, ты уже взрослая. (Уходит с Милицей в дом.)

V

Римма и Аршарумов.

Римма (подходит к Аршарумову, облокачивается на парапет, волнуясь). Мой первый муж был папин сослуживец, он был вице-губернатором. Сейчас он в Санкт-Петербурге… Занимает очень высокую должность, примерно равную замминистра. У меня с ним нормальные деловые отношения, он мне ни в чем не откажет… С ним живет наша дочь… У меня остались и здесь большие связи… Мы бы с вами… Мы могли бы стать… Не подбираются слова… (Нервно курит.) Пошутите, что ли! Поддержите мысль… Или опровергните! (Отворачивается.)

Аршарумов (становится рядом). Шутить я не умею… вы красивая, образованная… У вас прозорливый ум… Но сейчас вы немного растерялись и принимаете нереальное за действительное, явных негероев за былинных витязей. Я для вас не могу представлять интерес ни в каком отношении, потому что я совершенно небогат… Что может дать светской львице небогатый человек?!

Римма. Вот и пошутили: «светская львица» … (Улыбается.) вы не обижаетесь на меня за вчерашнее?

Аршарумов. Ни чуточки.

Римма. И за этот разговор простите.

Аршарумов. Не за что. Да я и не понял ничего.

Римма (протягивает руку). Будем друзьями!

Аршарумов (пожимает руку). Я благодарен вам за доброе чувство. Даже если оно сиюминутное.

Римма уходит.

VI

Аршарумов и Милица.

Милица. А эта, Пульхерица, у нее с Пушкиным роман был?

Аршарумов. Вряд ли. Ее Вельтман описывает, который тоже служил в Бесарабии. Вельтман — это известный писатель; тогда был офицером топографической службы.

Милица. Дайте почитать.

Аршарумов. Да где же я тут возьму?!

Милица. Скучный вы. Не умеете быть приятным.

Аршарумов. Приятным — это как?

Милица. Надо сладким голосом спросить: а что мне за это будет? Потом, проникновенно глядя в глаза, спросить: Пушкиным интересуетесь?.. Я вам многое о нем могу рассказать… И потом пригласить куда-нибудь.

Аршарумов. Ну, это же совсем банально.

Милица. А не банально букой сидеть?! Отгадайте мне загадку?

Аршарумов. Какую?

Милица. Только по секрету. Мне завуч задиктовал. Если я найду в книжках ответ, то он меня возьмет библиотекаршей в школьную библиотеку. Вот. (Разворачивает лист и читает с запинками.) «Спартанскою душой пленяя нас, воспитанный суровою Минервой, пускай опять Вольховский сядет первый, последним я, иль Брольо, иль Канзас». О чем идет речь и кто эти люди?

Аршарумов. Наверно, не Канзас, а Данзас.

Милица. Ну да. Я сама смотрю, что-то не то. Не знаете?

Аршарумов. Понятия не имею.

Милица. Трудная?

Аршарумов. Неимоверно.

Милица. Смеетесь. Тупые, деревенские… Да? Данзас… Что-то о нем слышала… Пушкина кто застрелил?

Аршарумов. Дантес.

Милица. Не он.

Аршарумов. Сестру спроси.

Милица. Она младше. Зачем я буду позориться. Где это можно прочитать?

Аршарумов. В районную библиотеку надо ехать.

Милица. Ото ж… Придется… Представляете?! Меня и в библиотекарши?! Я ж завучу просто так брякнула. А он говорит: заявление пиши, и загадку дал. А потом можно… Да что загадывать…

Подходит Шляфштейн. Милица уходит.

Шляфштейн. Смотри… Окультуренный берег озера весь за Ниной Фадеевной… Но хвост озера — мой. Как ты думаешь, может драгой расчистить проходы, чтобы на лодках можно было между камышами передвигаться. В сезон уток в куге — пропасть. Охотники бы стали съезжаться, я бы кемпинг построил, ресторан открыл… А?

Аршарумов. Вполне.

Шляфштейн. Я хочу все по закону оформить, посодействуешь?

Аршарумов. Буду рад помочь.

Шляфштейн. Да, и все-таки поговорил бы ты с нею на счет отца… Сам видишь, какая увлекательная картина вырисовывается. Протоки чистой воды между осокой и камышами — не хуже каналов Венеции; пансионат на окультуренном берегу; исторические объекты вокруг; другие завлекалки: экскурсия в артель народных художественных промыслов, катание на яхтах, фотоохота, обычная охота, бал у местного предводителя дворянства…

Аршарумов. Уже есть дворянская организация?

Шляфштейн. Что-нибудь придумаем. В дни заезда я высылал бы свои автобусы в ближайшие крупные города. Я продумал: туда сельхозпродукцию на рынки и в маркеты, а оттуда курортников… А? Каков прожект?

Аршарумов. Одобряю.

Шляфштейн. Может, на рыбалку как-нибудь с ночлегом соберемся?

Аршарумов. Терпеть не могу сырых сумерек и холодных рассветов.

Учителя, рассевшись вокруг Нины Фадеевны, поют вместе с нею «Что было, то было». Потом раздается клич: «Все в парк! На обозрение достопримечательностей». Быстро уходят. Несколько человек покидают веранду, построившись в колонну и танцуя летку-енку.

VII

Окунев и Алина.

Алина. Чехов на сколько лет был старше своей жены?

Окунев. Антон Павлович Чехов был старше Ольги Леонардовны Книппер на восемь лет.

Алина. А Толстой?

Окунев. Если Лев Николаевич, то он был старше Софьи Андреевны Берс на шестнадцать лет.

Алина. А Герцен?

Окунев. С первой женой какая у него разница, не помню. А с Консуэлой, то есть с Натальей Алексеевной Тучковой-Огаревой, его знаменитой гражданской женой — тоже что-то лет пятнадцать — двадцать.

Алина. Спасибо. (Уходит.)

Римма и Линецкий. Затем Шляфштейн.

Линецкий. В маленьких городах живут, действительно, маленькие люди. Их планы о карьере, богатстве, лучшем устройстве так и остаются планами. Мне отец говорил, что на его памяти в провинции по существу ничего не менялось, а ему о том же говорил его отец…

Подходит Шляфштейн.

Римма. Альфред Оскарович, вас работники любят?

Шляфштейн. За что им меня любить? Я — хозяин. У меня свои интересы, у них свои. Дай бог, чтобы не ненавидели.

Римма. А могут эти интересы совпасть?

Шляфштейн. Да как же они совпадут?! Социальное и юридическое положение разное.

Римма. Но ведь как-то умеют совместить в Америке, в Европе.

Шляфштейн. Создают видимость! Можно только запугать искусно… Внушить, скажем, что если мое предприятие не будет делать то-то и в таких-то количествах, оно закроется, и вы останетесь без работы. Но — зыбко… По-моему, при первой же более и менее яркой протестной пропаганде все рассыплется.

Римма. Что это означает?

Шляфштейн. Как всегда… Толпа объявит хозяина врагом, отстранит от управления, затем все растащит, поломает… Потом будет сидеть голодная и злиться — и что характерно! — все на того же хозяина… Советник говорит: заключите подробный социальный договор с как можно большим количеством связанных с вами людей…

Линецкий. Сие есть false, ложно.

Римма. Почему вы так считаете?

Линецкий. В каждом новом населенном пункте, где у меня появляются коммерческие интересы, я создаю представительство центрального офиса. Иногда эти представительства большие, тридцать-сорок человек. Я не помню случая, чтобы мне удалось увлечь новую публику каким-то совместным проектом. Полгода работают у меня, немного поправляют свое финансовое положение, и вновь — в нищету, в безделье…

Шляфштейн. Советник меня вроде бы убедил. Но то, о чем он говорит, это — авторский вариант. Лично он, наверно, смог бы заключить такой договор и создать ассоциацию взаимного регулирования и взаимных интересов, я — нет.

Линецкий. Тогда: да здравствует Перманентный Народный Бунт, бессмысленный и беспощадный! Уже чувствуете приближение?

Шляфштейн. Не надо было разрушать устоявшиеся ассоциации людей … Сосед, с которым ты не знаком или мало знаешься, и сосед, с которым общаешься запросто — разные качества. Первый — почти всегда недоброжелатель…

Римма. Давайте о чем-нибудь другом. Я устала… Лучше пойдемте посмотрим, что там за постамент на главной аллее… На нем же, видимо, стояло что-то… (Линецкий и Римма уходят.)

VIII

Нина Фадеевна, Аршарумов и Леля. Рассматривают альбомы живописи ренессанса. Из-за их спин заглядывает Шляфштейн.

Нина Фадеевна. Вот смотрите, Ван Эйк, портрет четы Арнольфини. Техника рисунка — совершеннейшая, не отличимая от эталонного XVII века… И какое психологическое многосказание…

Аршарумов. Над смысловым содержанием картины, по-моему, сильно поработали искусствоведы и разные толкователи. Что муж чувствует, о чем жена думает… Хотя, признаю, выразительность исключительная.

Нина Фадеевна. И какой год?! 1434! Почти за сто лет до шедевров Рафаэля, Тициана. Он, видимо, был первым, у кого сформировалась столь правдоподобная школа рисунка? … Говорят о Мазаччо… Но он — повторение джоттовского примитива, с почти карикатурными невыразительными лицами, с непрописанностью деталей…

Аршарумов. Мне нравятся мадонны Симоне Мартини…

Нина Фадеевна (берет другой альбом). У меня на него закладка… Вот они. Да. Тут художником найдена некая базовая грация тела — особый изгиб талии, невероятная пропорция рук — которую он затем везде использует… Лицу он почти не уделяет внимания. О его технике портрета трудно судить…

Леля. Фра Анджелико здесь есть?

Нина Фадеевна (листает альбом). О-о! Может быть, у него…

Аршарумов. Фра Анджелико вряд ли… Может быть, Филиппо Липпи…

Группа учителей, вернувшись с прогулки, опять рассаживается вокруг Нины Фадеевны.

Голоса: «Нагулялись, надышались в парке, сюда надоедать пришли». — «Раздолье-то… Волюшка вольная… — Посидим и опять пойдем, не все посмотрели… — О-о-ох! И-и!.. Нашу куражную!..» Запевают в живом темпе песню «Яркоцветный карилопсис и душистый амарилис…».

Нина Фадеевна поет вместе с ними. Затем, подгадав соответствующую музыку в динамиках, несколько человек встают и пляшут.

IX

Окунев и Шляфштейн.

Окунев. … Мы с вами не закончили литературную дискуссию… Начала заложил Надеждин; он предвидел реализм, задал критерии натуральной школы… Не надо в демократическом запале приписывать это Белинскому. Но Надеждин по натуре не был громилой — семинарист, профессор, исследователь… Белинский перевернул с ног на голову всю русскую литературу. Он перетряхнул ее так, что с пылью, пухом и щепками улетело и неразумное, и разумное. Дикий необузданный волюнтаризм! Как фаворитские милости раздаривал произвольно ранги гения, таланта высокого, энергического, необыкновенного, творческого, нетворческого, мыслящего, созерцательного…; того, кто был не вовсе по душе, жаловал титулом литератора первого или второго разряда; неугодных в один миг низводил в ничтожества; вычеркивал из литературных анналов заслуженные имена и вносил туда фигуры случайные… Погром! И в этом его главная историческая роль. А не в том, что он якобы придумал то, что придумал Надеждин, или открыл и объяснил писателей, составивших первый Золотой век русской литературы. Когда Белинский стал более и менее известным и влиятельным, первый Золотой век уже закатывался… Не было Карамзина, Нарежного, Грибоедова, Пушкина, Марлинского, кончалась короткая эпоха Лермонтова…

Подходят Римма и Линецкий. Окунев замолкает и уходит.

Римма, Линецкий и Шляфштейн.

Римма. … А каков ваш секрет успеха, Игорь Леонидович?

Линецкий. У меня не так сложно и человеколюбиво, как у Альфреда Оскаровича.

Римма. И все-таки?

Линецкий. Первое — стойкое органичное презрение к конкурентам и контрагентам.

Римма. Так категорично?!

Линецкий. Я не закончил перечисление… Двуличие в демонстрации деловых намерений (мои истинные интересы никто не должен знать). Категорический запрет на сколь-нибудь близкие человеческие отношения с кем-либо из сферы бизнеса (у бизнесмена нет друзей, есть интересы). Ни в коем-случае не воспринимать услуги, оказанные тебе другими, с благодарностью и не чувствовать себя обязанным (просто считать, что они должны были это сделать). Безукоризненная юридическая защита моих позиций в официальных деловых документах (денег на хороших консультантов жалеть нельзя). И, безусловно, подкуп, в том числе тривиальные взятки, использование связей, если они на тот момент есть, административного давления… Не отрицается дозированное пьянство как одно из довольно эффективных средств достижения цели…

Римма. И не тяжело с таким грузом?

Линецкий. Это не мое изобретение. Я не злодей и не деморализованный тип. Это общее требование жанра. Я всего лишь откровенно озвучил. Соблюдение этих условий дает возможность сохранять в моей сфере деятельности хороший психологический тонус, иметь приличные доходы и так далее. Главное, чтобы маска не прирастала к лицу. Мне это до сегодняшнего дня удавалось.

Шляфштейн. Все старо, как мир.

Римма. В самом деле — ничто не меняется. Как при Гоголе, Салтыкове, Чехове человек стоит перед той же дилеммой: или сто низостей и унижений от бедности или одна низость — брать и давать взятки …

Те же и Окунев.

Римма. Николай Васильевич, опять споры затеваешь?!

Окунев. Да, вроде нет… Разве что какие-то концептуальные моменты…

Линецкий. Знаешь, что психологи советуют, надо с другого ракурса на жизнь посмотреть. Не искать философского объяснения положения вещей, а оценивать их с бытовой точки зрения, то есть через призму личного интереса: касаются они тебя или не касаются, нужны или не нужны, какая от них может быть выгода… И сразу легче станет.

Окунев молчит.

Вселенское благоденствие, дорогой Николай Васильевич, не наступит, хотя в него верит, верило и будет верить каждое молодое поколение. А в нашей стране тем более: если не удались восемьсот пятьдесят экспериментов, то не удастся и восемьсот пятьдесят первый, и восемьсот пятьдесят второй… Диалектика развития этой страны уже стала патологической. А уважающий себя индивидуум, не смотря ни на что, должен жить комфортно. Она, он, я, ты… А истина… Что такое истина? Поколения проживают в поте и воздержании длинные жизни, а им в конце объявляют, что жили не так и вообще были чуть ли не подлецами…

Окунев уходит.

Шляфштейн. В фильмах советского времени часто бывает такая фабула: кого-то умного и честного обижают, прохода не дают… И вдруг появляется солидный мужик с полномочиями, который враз устраняет все препоны, добро торжествует…

Римма. Вы о чем?!

Пряткин и Алина.

Пряткин (подходя к Алине; в ушах наушники, пританцовывает, вынимает наушники). Учителей привез. Видала?! Набились — в кабину друг на дружку и в багажное отделение…

Алина. Видала.

Пряткин (показывает на наушники). Рэп народов мира. Больше всего, знаешь, что нравится? Вьетнамский рэп. Что они кричат?!.. А потом, чтоб совсем накрыло, дают монгольский… Я первый раз послушал — не мог разогнуться. Хочешь, перепишу для тебя?

Алина. Хочу.

Пряткин. Заметано. На счет места секретарши надумала?

Алина. Нет еще.

Пряткин. Быстрей решай, претендентов, сама знаешь, сколько… Я у Линецкого для тебя повышенную зарплату выпрошу. Скажу, вундеркинд. К вундеркинду он, может, и приставать не будет, постесняется.

Алина. Он уже сейчас пристает.

Пряткин. Решай, не капризничай. Вдвоем мы быстрей необходимую сумму наберем. Смотри. (Достает письмо и протягивает Алине.) Таня Кавыркина второе письмо прислала.

Алина. Зачем тебе Таня Кавыркина?

Пряткин. Ты в смысле нашего с тобой договора?

Алина. Да.

Пряткин. Пока пусть она. У нас с тобой программа долгосрочная. Принцы и принцессы на нашем горизонте появятся в лучшем случае года через три-четыре.

Аршарумов и Милица.

Милица. Хотите, анекдот расскажу?

Аршарумов. Ни в коем случае!

Милица. Про вас.

Аршарумов. Нет, нет.

Милица. Я все равно расскажу. Значит… Солдат заходит в деревню переночевать… Это в старые времена… Бабка ему говорит: ложись на сеновал; хочешь, внучку Дашу к тебе пошлю, она простыни постелет? Солдат говорит: не надо, так засну. Короче… Утром выходит во двор, ему девушка красивая из ковша воду поливает, полотенце подает… Солдат спрашивает: ты кто? — Я — внучка Даша. А ты кто? — А я — дурак с сеновала.

Аршарумов. Зачем он это сделал?

Милица. Не поняли?

Аршарумов. Сложный анекдот.

Милица. Ну вас, дурочку из меня выставляете!

Линецкий и Шляфштейн.

Линецкий. Салоны в лесу это, наверно, замечательно и очень экзотично… Но я скоро уезжаю. И рад. Честно говоря, устал от дремучих дураков в фанерных кабинетах, череды северных шахерезад, раскрашенных мужними синяками и сомнительной косметикой, местных забытых богом интеллектуалов, верующих в свое особое предназначение и в какую-то вычурную интересную жизнь, якобы где-то для них уготовленную. Прав Аршарумов, для таких, как я, тут все чужое. К своим, к своим! (Уходит.)

На заднем плане учителя, построившись в колонну, поют и танцуют летку-енку.

X

Учитель и Шляфштейн. Затем Леля. Затем Аршарумов.

Окунев. … Литературный процесс в первой четверти XIX века в организационном плане был хаотичен, но в другом отношении почти идеален. Главное, всякий, кто желал опубликоваться — публиковался. Издавал ли себя сам за очень небольшую сумму, или передавал рукопись в журнал, где в авторах нуждались и, если цензура, кстати, тогда весьма лояльная, пропускала, публиковали, и даже выплачивали небольшой гонорар… Можно было напечатать две странички и объявить, что это часть большого увлекательного романа, который вот-вот выйдет. И в это верили, и романа ждали…

Шляфштейн. Самая жесткая цензура — это «николаевское семилетие» 1848–55? Забыл, чем оно вызвано…

Окунев. Французская революция и мятежи в Польше. Но вы не правы. XIX век отнюдь не самый изощренный по части цензуры…

Шляфштейн. XX?

Окунев. Именно! Причем наиболее выражено во второй половине.

Подходит Леля. Слушает.

Пример — литературная эмиграция семидесятых. Даже если допустить, что львиная доля недовольных и выехавших-просто сброд или представители кланов, которые не поделили квоты на публикации, лауреатство, места в президиумах… Все равно!..

Леля. Довлатов, Бродский.

Окунев. Когда Довлатов эмигрировал, ему было под сорок… У него тут не прошло ни одной значительной литературной публикации. А он не был оппозиционером. И не был литературным изгоем. Его не преследовали, у него имелись связи. Но для крупной публикации их было недостаточно.

Шляфштейн. Зато литературных объединений было пруд пруди. При дворце студентов, в парке культуры, на вагоноремонтном заводе… Мы, несколько человек из институтской команды КВН, прилежно посещали все известные нам заседания — хотели научиться профессионально писать скетчи, репризы, интермедии…

Леля. Как интересно…

Шляфштейн. Вели мэтры, из числа приближенных к местному отделению Союза Писателей. Чванливые парни, которых вот-вот должны были куда-то выдвинуть, выбрать или допустить. Врали собравшимся люмпенам: что спешить с публикацией не следует, что нехорошо надоедать со своими рукописями редакциям, что надо копить творческие силы, изучать жизнь простых рабочих, чтобы на склоне лет поразить мир производственным романом…

Подходит Аршарумов.

Мы хлопали глазами и соглашались. Не знали, что чем-чем, а производственными романами редакции завалены по «не могу». Что есть группы штатных борзописцев, которые за пару недель сварганят шедевр на любую производственную проблематику.

Аршарумов. Николай Васильевич, вам как начинающему менеджеру рекомендую прочитать статьи господина Шляфштейна в областной газете.

Окунев. Про выращивание огурцов в парниках?

Аршарумов. Нет. Про структурно-алгоритмическую систему управления. (Леле.) Леля, вас можно. (Отходят в сторону.) Мне требуется ваша помощь. У меня в машине небольшой набор огней и фейерверков и пятнадцать бутылок шампанского. Придумайте, как это использовать.

Леля. Огни?

Аршарумов. Эпоха петард и салютов. Никуда не деться. (Уходит.)

Окунев (подходит к Леле.). Что он тебе сказал?

Леля. Он просто привез петарды и шампанское. Вина за столом совсем мало…

Окунев. Просто ничего не бывает.

Леля. Я не думаю, что это дорого стоит.

Окунев. А газонокосилка?

Леля. Посмотри, как дядя постриг газоны. Правда, красиво?!

Окунев. Зачем вы принимаете от него дорогие подарки?

Леля. Это маме на день рождения.

Окунев. А прошлым летом автономную душевую кабину?

Леля. Ну, не грязными же нам ходить!

Окунев. У вас есть купальная комната.

Леля. Я в ней постоянно простужалась. Там из-под пола дует. (Шепотом.) Я подозреваю, что внизу есть потайной коридор с высокими каменными сводами. Дядя постелил линолеум, а оттуда все равно дует, и будто доносится гул большого количества ударов по земле… (Громко.) Мчатся навстречу друг другу дружины удельных князей!

Окунев. Ты знаешь, сколько кабина стоит?

Леля. Он сказал, конфискат.

Окунев. Святая простота!

Две молодые учительницы, облокотившись на перила ограждения, громко и самозабвенно запевают «Когда имел я златые горы и реки полные вина…», не вспомнив второй куплет, запевают «Он был титулярный советник, Она — генеральская дочь…», потом перескакивают на «Он уехал прочь на ночной электричке…». К ним подходят другие учителя с гитарой и уводят их в сад.

XI

Аршарумов и Леля. Затем Алина.

Леля (подходит). Вы меня покупаете?

Аршарумов. В каком смысле?

Леля. Вы это ради меня? Подарки… Вещи…

Аршарумов. Нет.

Леля. Нет?!

Аршарумов. Извините, но даже в дальних мыслях не имел…

Леля. А зачем же…

Аршарумов. Подумали, я покупаю ваше расположение?

Леля. Да, подумала.

Аршарумов. Извините, боюсь и разочаровать, и рассердить… Хотя — да, покупал. Приятную компанию и общение. Видите ли, общаться в том круге персон, с которым я связан работой, утомительно и вредит делу. А сюда я приезжаю — вижу приятные или забавные лица, слышу интересные для меня бытовые рассуждения, имею возможность принимать участие в интеллектуальных разговорах… Я здесь не свой, но и не чужой.

Леля. Дольщик?

Аршарумов. Если хотите.

Леля. Вы скрытный.

Аршарумов. Избирательно. В том контексте, о котором вы подумали, я не скрытный.

Леля. В каком?

Аршарумов. В личных отношениях с женщинами я не склонен к иносказаниям. Если бы была необходимость, я бы объяснился прямо, соблюдя полный лирический и деловой ритуал.

Леля. Ритуал… Слово какое…

Аршарумов. То есть открытым текстом.

Леля. Открытым текстом?

Аршарумов. Глаза в глаза.

Леля. И как бы это выглядело?

Аршарумов (смотрит ей в глаза). Наверно, исходя из конъюнктуры, я должен был бы сказать о своей финансовой состоятельности, которая обещает прирастать и акциями и материальными активами. Она стабильна. То есть, если в стране не случится какого-нибудь небывалого катаклизма или даже таковой случится, то дело не дойдет до распродаж и конфискаций… вы меня заинтриговали. Я становлюсь многословным…

Леля. И что?

Аршарумов. … Нас ожидает покой и некоторое благополучие. Мы, конечно, не сможем приобрести замок в Эдинбурге. Но где-нибудь в не столь экзотических местах… И так далее.

Во-вторых, чтобы не создалось впечатление, что я этакий чеховский человек в футляре, неплохо было бы пошутить или высказаться в неожиданном романтическом ракурсе. Например, будто мы с вами уже встречались в прошлой жизни…

Леля. В Индии.

Аршарумов. В Индии! В каком-нибудь Раджастхане, в годы английской колонизации… Мы мчимся с вами на армейском джипе по прекрасному английскому шоссе.

Леля. Мелькают рисовые поля, придорожные таверны, духаны, полицейские посты… Аршарумов. Прокопченные и тонущие в горячем мареве городишки… (Декламирует.) «Жаровни под каждой стеною пылают, глаза полоня. И воздух ревет за спиною, как тигр, не догнавший меня» …

Леля. Хорошо.

Аршарумов. А лучше что-нибудь из отечественной истории. Мы любили друг друга, но горькая судьба не позволила нам соединиться. Я примкнул к Лжедмитрию и сложил голову на плахе, а вы, не вытерпев упреков родни, спрыгнули с колокольни.

Леля. И еще! Это не все!

Аршарумов. В третьих, обычные полагающиеся в данном случае лирические банальности…

Входит Алина и останавливается возле них незамеченная.

Сейчас лето. А значит что-нибудь туманно-ассоциативное — яркое, желтое с примесью зеленого и голубого… мед в сотах, только что извлеченный из улья… Как будто мы поднимаем над головой перепачканную воском и прополисом рамку, стряхиваем оставшихся пчел — и рассматриваем золотое медоточение на фоне неба, солнца, сада… Милая моя, предмет моих тайных возжеланий. Ваш образ не покидает меня ни на одно мгновение, он всегда со мной. Я мыслю и дышу только вами. Жизнь моя бессмысленна без вас. Одарите меня счастьем каждый день видеть вас, осязать, считать своею! Я все совершу во имя твое. Дайте же свое согласие, скажите «да», и мы поплывем по реке жизни, а впереди — Океан…

Пауза. Алина резко поворачивается и уходит.

Вот так бы выглядело…

Молчание.

Из сада доносится негромкое исполнение под гитару романса «Ночь светла».

Леля уходит.

XII

Пряткин и Алина.

Пряткин стоит среди гостей. Алина решительно подходит к нему.

Алина. Я согласна. (Уходит.)

XIII

Римма, Линецкий, Окунев и Аршарумов.

Линецкий. Николай Васильевич, ударяется порой в старозаветное народничество… Видимо, примеряет в тайне мантию Чернышевского

Окунев. Если желаете быть до конца точным — Михайловского…

Линецкий. Прошедший день, Николай Васильевич! История хоть и повторяет себя иногда, но есть пункты, к которым она ни за что не возвратится.

Окунев. Например?

Римма. Николай, не задирайся хоть сегодня?!

Линецкий. Простой народ не является носителем ни одной из тех «великих» мыслей, которые ему приписывают и которые якобы не дано понять другим. Какие великие идеи могут быть у невежественных людей?! Да, да! Люди в массе остаются невежественными, не смотря на компьютеризацию, телефонизацию и прочие неисчислимые блага цивилизации…

Окунев (порывается высказаться). …

Римма. Николай, дай досказать!

Линецкий. Другое дело, что их много, их большинство, и с ними надо считаться. Иначе они взбунтуются и в один момент все сметут.

Окунев. Игорь Леонидович, у нас большой специалист по народным бунтам

Линецкий. Да, Николай Васильевич. Но не преувеличивай и не почивай на лаврах. Ты им такой же враг, как и я.

Окунев. Простой учитель? Вряд ли. Я не богач, не судья, не адвокат…

Римма. Вы заходите в дебри!

Окунев. Они на виду. Кому больше дано, с того и больше возьмется.

Аршарумов. Господа, не надо иронизировать о суде и адвокатуре. Эти институты гораздо важней, чем многие думают. Когда судье или адвокату — будь они хоть трижды несимпатичны! — угрожает представитель власти или еще кто-то… в цивилизованной стране президент должен вставать под телеобъектив и отчитываться перед народом, почему в стране, которой он управляет, стало такое возможно.

Римма. Роман Андреевич, а чем бы вы занялись в первую очередь, если бы, вообразим такое, вам предоставилась верховная власть?

Аршарумов. Принялся бы внедрять социальные структуры и алгоритмы, которые действуют без внешнего управляющего.

Римма. Чтобы исключить навязший у всех на зубах «чиновничий фактор»?

Линецкий. Что-то наподобие господина Шляфштейна…

Аршарумов. Приблизительно…

Римма. Господин Шляфштейн — весомый аргумент.

Аршарумов. Иронизируете по поводу Шляфштейна? Извольте, более харизматичный пример — Петр Первый. Его конструкции управления почти на два века пережили его самого и его время.

Линецкий. Ничего в этой стране не изменится ни через сорок, ни через двести лет.

Римма. Вы о чем-то жалеете, Игорь Леонидович?

Линецкий. О том, что в студенческие годы, будучи за границей на стажировке, не вцепился в нее руками и зубами и не остался.

Римма. Так уж все безнадежно?

Линецкий. В плане: выехать или стать счастливым тут?

Римма. И как же?

Линецкий. Время покажет.

Аршарумов (окликает). Леля, вы обещали мне помочь.

Аршарумов, Леля и Алина уходят.

Римма, Окунев и Линецкий присоединяются к кружку Нины Фадеевны и учителей, которые играют в лото на лимонные дольки (проигравший съедает) — как играли в старые времена: быстро выметывая бочонки с цифрами из мешка и употребляя специфические названия цифр (11 — «барабанные палочки, 12 — „дюжина», 13 — „чертова дюжина, 22 — „утята, 44 — „стульчики, 66 — „валенки, 69 - туда-сюда, 77 — „топорики и т.п.).

XIV

Аршарумов, Леля и Алина возвращаются с бутылками шампанского в руках, за ними Андрейко несет ящик с пиротехникой.

Леля (Аршарумову). «Конфискат — ничего не стоило — не мог пройти мимо»?

Аршарумов. Точно!

За столом раздается «Ура!» Шампанское разливается по бокалам, сумбурные тосты, шутки, обмен репликами: «Нина Фадеевна, долгие лета! До-о-о-олгие ле-е-ета-а-а!», «Мамочка, чокнись со мной!», «Не покидайте нас, обязательно берите уроки в следующем учебном году! Николай Васильевич, проследите!», «Раз, два, три!..Happy birthday to you! Happy birthday to you!..», «Айда на луг! Запустим фейерверк! — Подождите, когда стемнеет — Чего ждать?!», «вы тут попалите все! — Осторожная вы наша!», «Не бойтесь, Марья Ардалионовна, я Дубровский!» — (Поют.) «Мам, мам, мам! Мария! Мам, мам, мам! Мария!»

Несколько человек вместе с Андрейко уходят в сторону центральной аллеи. Другие разбредаются кто куда: в сад, в гостиную, в разные углы веранды.

Трое учителей, подойдя к перилам ограждения, проникновенно поют «Что ты жадно глядишь на дорогу…».

XV

Леля и Милица.

Милица. Я хочу освободить часть веранды для молодежных танцев.

Леля. Ага.

Милица. Я советника приглашу.

Леля. Ага.

Подходит Окунев. Он немного нетрезв.

Окунев (Милице). Брысь! (Милица уходит. Леле.) Мы обречены. Я и ты. Об-ре-че-ны! С такими, как мы, везде происходит точно то же, что на протяжении веков происходило с рядовыми миссионерами в землях аборигенов…

Чопорные, чистые, прилежные, полуискусители, полумонахи … Сначала они верят: вот отбудут свой срок, избавят от необязательных болезней и антисанитарии, сгладят дикость нравов, научат правилам цивилизованной жизни, рекрутируют в свою веру… И приплывет за ними пароход, тихий и милый, как родительский дом, и увезет их обратно в новую хорошую жизнь, которую они заслужили. А на их место придут другие миссионеры, которые продолжат дело.

Но срок проходит, пароход не приплывает. Они думают: ничего, можно чуть-чуть подождать, ведь такое большое дело совершается… Тем более, что они тут по-прежнему востребованы, вновь прибывшие так не сумеют… И вообще, они сами в любой момент смогут построить большую надежную лодку и уплыть куда надо…

Проходит еще срок. О пароходе уже никто не вспоминает; и они тут никому больше не нужны; они стали такими же серыми и безотрадными, как масса аборигенов… И они смотрят удивленными глазами на чудаков, которые зачем-то приехали сюда и обещают науку цивилизованной жизни и обретение какой-то новой веры… А на волнах реки качается железное чудовище, извергая дым и грохот, пугая непривычным видом и предчувствием старой душевной боли, о которой совсем не хочется вспоминать…

Молчание.

Леля. Мы — не они.

Окунев. Увы, увы! Получается, на сегодняшний день мы с тобой именно эти самые не очень счастливые и не очень дальновидные миссионеры.

Громко включается музыка, перебивая парковые динамики, возгласы и пение учителей. Милица, Пряткин и некоторые учителя танцуют энергичный танец.

Окунев (кричит стоящему вдалеке Аршарумову). Господин советник, разумно ли миссионерство и добрые дела?! А?! Возвышают ли они современного человека?! (Вступает в круг танцующих.) Аллегро! Аллегро, ребята! Вращайся в вечном своем танце великая и ущербная Русь! (Танцует эксцентрично и самовыражаясь.)

XVI

Аршарумов. Говорит сам с собой. Сбоку на него испуганно смотрит Алина.

Аршарумов. … Миссионерство всегда испытывает отпор, поэтому нуждается в сильной поддержке извне. А там, где сила, обязательно есть элемент принуждения. Значит, будут недовольные и обиженные. Надо ли ломать их через колено, если они не изгои и не преступники?! Достоевский был уверен: весь мир не стоит слезы ребенка… Следовательно, надо искать социальные алгоритмы, которые исключают насилие одного человека над другим… Возвышает ли добро, окупается ли людской благодарностью? Этика толкует: да, непременно. В реальности же обстоит иначе. Как объяснить всем, что такое добро вообще — добро в исторической атрибутике глобальной человеческой жизни? Добро сегодня — в современных понятиях общества? Добро в конкретных случаях? Есть выработанные веками нормы утилитарной коммунальной жизни; они понятны. Этот самочинный кодекс нравственности не требует благодеяний в отношении других, скорей, напротив — порицает их. А действующие социальные стереотипы?.. Кто-то непременно возмутится: «Я никому и ничем не хочу быть обязанным!» С другой стороны, к человеку мягкому и безотказному вскоре даже неплохие и вполне честные люди начинают относиться снисходительно, иные же вовсе — своекорыстно и с презрением в душе. Добро, ставшее для окружающих привычкой, обесценивается; люди млеют от краткого снисходительного внимания эффектного нувориша и чувствуют себя смертельно обиженными на человека добродетельного, который по каким-то причинам не может оказать им привычную услугу… (Уходит через правый выход в сторону центральной аллеи.)

XVII

Шляфштейн и Линецкий.

Линецкий. Сегодняшняя вечеринка веселей.

Шляфштейн. Хорошо!.. Я иногда с тоской думаю, что когда-нибудь это закончится… Роман Андреевич уедет отсюда, и все вернется на круги своя…

Линецкий. Что вы имеете в виду?

Шляфштейн. Я боюсь…

Линецкий. Чего?! Кого?!

Шляфштейн. Не того, что меня обворуют или подожгут или повздорю с кем-нибудь из районного начальства, и они станут мне мстить… Я боюсь одичать… Как чеховский Печенег. Ты знаешь, какая тоска зимой в деревне?! И никуда не уехать, не убежать, потому что ты дома.

Линецкий. Не боитесь физических реалий, а зря. Они однажды обязательно случатся, и «они» однажды отыграются за все…

Шляфштейн. … А тут вдруг появились новые интересы… Ты слышал, о чем сегодня разговаривали. О проторенессансе, Тициане, Белинском, опере Доницетти… Я об этом лет десять назад думать перестал. Этот салон создал Аршарумов.

Линецкий. А по большому счету, зачем?

Шляфштейн. Выбрал усадьбу Иконниковых…

Линецкий. Альковы интересы?

Шляфштейн. Вряд ли. Скорей, просто не захотел расставаться со столичными привычками. Он и его жена, из влиятельных культурных семей, круг общения был соответствующий…

Линецкий. Мало ли, кто из каких семей…

Шляфштейн. Надо уметь создавать себе и другим праздник… А большинство из нас этого не умеет…

Линецкий. Пир во время чумы. Я каждый вечер, когда распиваю в своем офисе дорогие марочные вина с нужными мне людьми, испытываю двоякое чувство… Обиду: не метание ли это бисера перед ничтожествами во вред себе… и угрызение совести: рационально ли это вообще?

Шляфштейн. … Что-то есть в этих засланных столичных чиновниках. Во времена Екатерины Великой от польской границы до Камчатки высшие чиновники были сплошь присланные из столицы, часто благословленные лично матушкой императрицей…

Линецкий. Не восхваляйте своих прародичей — то были сплошь завезенные оптом и в розницу немцы.

Шляфштейн. … Мы, раньше друг с другом не знавшиеся или даже совсем незнакомые, забывшие, что такое бальные платья и пиджачные пары, стали ждать этих суббот и воскресений…

Линецкий. Сестры Иконниковы одеваются, конечно, роскошно, особенно старшая.

Шляфштейн. Все-таки как неоднозначно устроен человек. Как бы им жизнь ни вертела, в глубине его души всегда остается желание праздника…

Линецкий. Уезжаю, уезжаю! К своим, к своим!

Шляфштейн. К своим…

Линецкий. А все-таки… когда-нибудь… «они» отыграются на нас с вами! Ведь отыграются! А?! Сколько часов осады вы можете выдержать в своей родовой бастилии? Впрочем, Пугачев осаждал Оренбург шесть месяцев и не взял…

Шляфштейн. Человеку надо постоянно напоминать, что он человек, и когда он творит благие дела, и когда намеревается совершить преступление… (Уходят.)

XVIII

Тина Митрофановна, Андрейко и Алина. За кухонным столом.

Андрейко. … Не хотел говорить, но раз уж разговор зашел… Сегодня утром новость услышал. У Романа Андреевича, оказывается, через три месяца контракт заканчивается. Значит, скоро он уедет от нас. Трудные времена начнутся… Сейчас я как бы при нем, защищен, укомплектован, и возможности, не сравнить с другими участковыми. Машину у меня точно заберут. Три месяца осталось, попрошу, чтобы хоть мотоцикл с коляской для меня у моего начальства выхлопотал…

Тина Митрофановна. Вишь как оно! А приезжать то хоть будет?

Андрейко. Зачем ему.

Тина Митрофановна. Ты нас тогда не оставляй. Мы тут на отшибе. Нас всякий может обидеть.

Андрейко. У жинки нога вроде зажила, да новая беда приключилась — напугалась вчера.

Тина Митрофановна. Что случилось?

Андрейко. Собака за ней погналась.

Тина Митрофановна. Ай, ай! Чья же собака? Бродячая?

Андрейко. Соседская, такса, была всегда спокойная.

Тина Митрофановна. Вот горе то! Может, сбесилась?

Андрейко. А кто ее знает… (Встает.) Кажется, мне пора. Завезем сейчас Шляфштейна, потом с шефом в райцентр. Там у кума и заночую. (Уходит.)

XIX

Нина Фадеевна, Шляфштейн, Римма, Леля и Милица выходят из глубины на середину сцены.

Нина Фадеевна (Шляфштейну). Куда же вы так рано?!

Шляфштейн. И мне, и ему завтра рано утром на работу.

Нина Фадеевна. А Роман Андреевич прощаться не будет?

Римма. Появляется и исчезает по-английски.

Шляфштейн. Позвольте откланяться. (Целует руку Нине Фадеевне). Дай бог вам всего! (Подает руку Леле). До свидания! (Подает руку Милице.) Пока! (Подает руку Римме.) Прощайте!

Смеются. Шляфштейн уходит. Слышно, как заводится и отъезжает милицейская машина.

Возвращается большая компания из сада и со стороны центральной аллеи.

Линецкий. И мы, наверное, поедем. Нас много, покуда всех развезем, ночь будет.

Учителя прощаются с Ниной Фадеевной. На веранду выходят Тина Митрофановна, Егор Данилович, Алина, Пряткин. Играет гитара. Все медленно продвигаются в сторону главных ворот. Окунев выводит на веранду велосипед.

Линецкий. Николай Васильевич, садись с нами, машина большая, все поместимся! А не поместимся, две ходки сделаем!

Окунев. Спасибо, мне на велосипеде привычней.

Леля. Мы с Риммой проводим вас до знака.

Все уходят.

Тихо гудит машина.

Кто-то продолжает стрелять на лугу ракетами и петардами.

XX

Нина Фадеевна и Егор Данилович возвращаются.

Нина Фадеевна (садясь в кресло). Ты не обижайся, Егор, за то, что тогда так получилось. Сказала и сама не рада. Переезжай назад, Леля тебе в комнате занавески поменяла.

Егор Данилович. Да, я не солидный… Не носил красивой одежды, как Иннокентий, не дарил школьным красоткам цветы… Самый заурядный человек… Замухрышка… Разве нужно с таким считаться?..

Пауза.

Разве можно на такого обратить внимание?

Пауза.

Разве можно такого полюбить?..

Пауза.

В военное училище пошел… А где еще можно выдвинуться простому человеку…

Нина Фадеевна. Принеси, пожалуйста, мой плед.

Егор Данилович (разворачивает плед и накидывает на плечи Нине Фадеевне). Иннокентию все давалось легко. Он вошел в самостоятельную жизнь, как в пустой автобус, и сразу занял лучшее место. Потом женился на тебе…

Пауза.

Окончить жизнь, как он — разбиться на персональном вертолете, при облете подведомственной территории… Это ли не счастье?! За это, не раздумывая, отдал бы все, что нынче имею…

Нина Фадеевна (отмеривает в стакан капли и выпивает). Глупо, Егор, старо и неуместно…

Егор Данилович. Я на тебя, как на акварель в художественном музее, глядел… Образы затейливые представлял, мечты в глубине души лелеял… Ждал, вдруг когда-нибудь заметит… Что я вот тут, рядом, уж много лет…

Пауза. Подходит Тина Митрофановна.

А не заметит… Что ж… Значит, получилось так в несправедливой и своенравной нашей жизни… Для которой хоть акведук золотой сооруди, все равно она течет не туда, куда хочется… И осознаешь это, а все-таки надеешься, старый дурачина, почти проживший эту самую жизнь…

Пауза.

Вот такое мое признание… Дай хоть руку твою поцеловать…

Тина Митрофановна. Растобарывает сидит, сибарит с сибариткой! Лирические настроения! А я там и за кухарку, и за истопника. Дрова еще утром закончились, предупреждала… Говори, не говори! Щас вот тряпкой! (Замахивается. Егор Данилович быстро уходит. Нине Фадеевне.) Пусть коммерсант нам газовую печь с баллонами купит. Ишь как за дамочками нашими ухлестывает! (Идет на кухню. Бурчит.) Графья Шереметьевские! В шелках и батистах нежатся, на персидских подушках развалились…

XXI

Нина Фадеевна сидит одна, берет в руки разные предметы со стола, кладет обратно. Хлопушка выстреливает и обдает конфетти. Возвращаются Леля и Римма, садятся рядом, обнимают ее.

Леля. Хорошо как!

Нина Фадеевна. Проводили? Почты не было?

Леля. Воскресенье. Завтра будет.

Нина Фадеевна. Приедет Кирилл этим летом или нет? До нас не дозвониться. Может простым письмом сообщит. Хорошо, что Римма теперь тут. Хоть за нее спокойна.

Леля. Римма с нами, и Кирилл приедет на той неделе.

Нина Фадеевна. Откуда ты знаешь?

Леля. Знаю. Я сон видела. И будем жить все вместе, как когда-то, давно-давно, когда папа снимал на лето дачу, и мы все собирались на нее непременно к твоему дню рождения.

Нина Фадеевна. Как совсем недавно и как давно это было.

Леля. Ровно на десять дней запретим себе заниматься делами и будем просто созерцать окружающую благодать — бродить бесцельно по саду и развалинам, смотреть, как стекает вода по каскаду, купаться в озере, валяться на сене… Римма, почему ты плачешь?

Римма. Я не плачу, не плачу…

Леля. А потом Кирилл займется реставрацией и строительством. А мы переедем в дом возле Москвы. И оставим тут наши бытовые невзгоды, наивные радости и этих маленьких несчастных людей, которые не умеют мечтать и даже не смеют вообразить, что возможна другая большая, интересная и счастливая жизнь.

Нина Фадеевна. Вправе ли мы осуждать их?

Леля. Мы их будем жалеть, мама. Как счастливые люди жалеют убогих. Потому что они одновременно ничтожны и несчастны. У них нет большой цели и нет… Москвы. А без этого они обречены копошиться… вязнуть в мелочах, делать то же, что могут делать тысячи других… Лучше совсем ничего не делать… Не плачь, Римма.

Римма. Я не плачу…

Леля. Кирилл переедет оттуда сюда. Римма еще долго будет жить с нами. Ей не за чем будет куда-то уезжать. Мы будем служить в Москве. Римма восстановится на госслужбе, я устроюсь в какой-нибудь культурный фонд или в большую библиотеку, Кирилл перейдет в министерство или откроет в Москве свой офис.

Нина Фадеевна. Папа мечтал, что однажды мы все поселимся в усадьбе, будем заниматься хозяйством, исполнять общественные обязанности…

Римма. Когда-нибудь, наверно, так и случится. Но жизнь не течет предсказуемо и ровно. Время и обстоятельства могут вносить свои коррективы, и может выясниться, что нам не дано сделаться настоящими помещиками и связать свою жизнь с годовым обращением солнца, с непогодой и ведро, с запутанным сельскохозяйственным календарем, с его посевами, покосами, жнивами…

Леля. Мы всегда будем помнить: что есть наш заберег, наше кочевье, куда мы однажды непременно вернемся.

Римма. А до тех пор… мы будем стараться, как прежде… собираться сюда все вместе на мамин день рождения…

Леля. Обязательно! И еще на праздники и на большие выходные. По вечерам будем играть в лото, пить цветочный чай, расспрашивать старосту о делах в художественной артели, смотреть образцы и альбомы, по воскресеньям принимать гостей — спорить, шутить, петь, разыгрывать театральные миниатюры… По святым праздникам ходить в церковь и одаривать бедных… Так заведено веками — в этом мудрость земли — и так надо поступать… Об этом вы мечтали с папой, мама?

Нина Фадеевна. Очень уж ты… раскрашиваешь…

Леля. Мечта должна быть безупречной, как храм в геометрических пропорциях. И обязательно красивой. Иначе — какая это мечта?!.. Римма, почему ты плачешь? Ты не веришь?

Римма. Я верю, сестренка, верю! (Плачет.)

Нина Фадеевна. Конечно, отстроимся, в конце концов, и все отладим.

Леля. А если даже что-то не состоится — все равно мы какое-то время, пока верим и ждем, будем свободными и безмятежными — а это уже само по себе маленькая прекрасная жизнь, когда ты можешь каждый день, просыпаясь и отходя ко сну, возвещать миру: «Я счастлив! Я счастлив! Я счастлив!»

ЗАНАВЕС.

ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

Понедельник. Утро.

Декорации, как в третьем действии.

I

Раннее утро. Римма одетая по-дорожному и с чемоданом крадется по веранде. Навстречу выходит Леля. Сестры замирают, глядя друг на друга.

Римма. Я отдала племяннице постирать красную блузку — забери, не оставляй ей…

Леля (задыхается, глотает воздух и начинает кричать — крик сначала похожий на стон, потом на вой). А-а… А-а… А-а! А-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а-а! …

Римма. Тс-с! Перестань! Я уезжаю… Так надо… С Линецким… Сначала в областной центр, потом в Петербург. Не расстраивайся и не вздумай плакать! Мне не дано мечтать и надеяться, как тебе. Я предпочитаю синицу в руке, вместо лазуревых грез о гипотетическом журавле в небе. Я привыкла к достатку, роскоши, вниманию богемы… Себя уже не переделать да и не за чем…

Пауза. Леля плачет. Римма ставит чемодан и обнимает ее.

Милая моя сестренка, маленькая моя сестренка! Ты счастливей меня. Все у тебя получится и будет так, как ты желаешь. А я буду приезжать к вам в гости, к тебе, к маме, к брату. Не осуждай меня, а пожалей… Маме скажи как-нибудь так, чтобы без трагедий. Я буду молиться за вас… (Берет чемодан и быстро уходит.)

Леля медленно уходит в дом.

II

Тина Митрофановна и Алина разделывают на кухонном столе продукты.

Тина Митрофановна. О-о-ох! И всего то в году полтора этих месяца… Уедут курортники, и опять скука да безделье, опять будешь ждать, чтобы день поскорей закончился.

Алина. Машина подъехала… Линецкого…

Тина Митрофановна. Вроде гуркнуло… Может, советник с участковым? Пойду посмотрю. (Уходит. Возвращается.) Никого. Толю надо попросить, чтобы за сахаром на Выселки съездил.

Алина (встает). Я схожу. Тут близко.

Тина Митрофановна. Зачем ноги зря топтать?! Он сразу нагрузит десять килограммов.

Входит Егор Данилович.

Егор Данилович. Может, щавелю для супа нарвать?

Алина. Я с тобой пойду.

Тина Митрофановна. Колготная ты сегодня! (Егору Даниловичу.) Щавелевый суп на той неделе будет, тогда и нарвете.

Егор Данилович уходит.

Алина. Кажется, машина гудит…

Тина Митрофановна. Пущай гудит. Сюда придут, если надо. Да и не слышно вроде. Тебе то что? Ждешь кого?

Алина. Нет.

Тина Митрофановна. Егор, Егор Данилович, куда ты ушел? Дров нам еще наколи и чай иди пить.

Алина (вскакивает). Машина…

Тина Митрофановна (обнимает ее). Что ты, милая?! Господь с тобой! Сама не своя нынче. Аль девичье что?

Алина рыдает и вырывается.

Успокойся, касатка. Пройдет, пройдет… Молодые горести они не долгие… (Баюкает ее.)

Сидят обнявшись.

III

Входит всклокоченный Пряткин. Увидев сидящих, хочет уйти.

Тина Митрофановна. А вот и дружок твой. (Пряткину.) Посиди с ней, поговори… Я чайку вам с мятой заварю, попьете с варениками. (Уходит.)

Пряткин (садится рядом с Алиной). Конец! Крушение! Линецкий сбежал.

Алина. Сбежал?!

Пряткин. Сегодня. Рано утром. Сдал хозяйке квартиру, закинул чемоданы в машину и уехал… Что теперь?! Что мне теперь делать?! Голова идет кругом… Все на мне! Зарплаты работникам не выплачены, за аренду должны, за отопление должны… Денег на счету пшик… Убил! Какие надежды были…

Алина. Сбежал… (Встает, потом садится на пол и плачет.)

Пряткин. Ну вот! Тебе-то о чем печалиться?! Не получилась эта комбинация, другая получится…

Алина смеется.

Ну вас! (Уходит.)

Алина поднимается, берет табурет, напевает тихо мелодию и начинает вальсировать.

Пряткин возвращается, смотрит на нее, ожидая, когда она остановится.

Пряткин. Идея! От души отлегло… Имущества в офисе — под завязку. Пока об отъезде никто не знает, я все вывезу в укромное место, а потом продам… Рабочим платить не буду, они склад подожгли… Живем, избранница богов! Тебе денег на дорогу дам… Бегу. Никому ни слова! (Уходит.)

Алина. Веня денег даст — это хорошо. Аршарумов скоро уедет, и мне надо сразу же отправляться следом… Покамест не успел забыть, что была такая… Приеду и скажу: вот я… И все… Не прогонит же, не захлопнет дверь… Он мягкий… Я ему не пара? Спорно. Но пусть — не пара. Но пусть устроит на работу, а потом в университет. Это его обязанность… Почему обязанность? По ходу придумаю. Обязанность, и все… Потом влюбится и будет искать моего расположения… (Покидает сцену, кружась в вальсе.)

IV

Егор Данилович приносит самовар за большой стол. Леля спускается со второго этажа, молча садится у самовара, наливает в чашку чай.

Тина Митрофановна (подходит с подносом, Егору Даниловичу). Ты погоди садиться. Дров так и не наколол, печь совсем простынет.

Егор Данилович уходит.

Леля. Почта была?

Тина Митрофановна. Была.

Леля. Ага.

Нина Фадеевна и староста выходят из кабинета.

Нина Фадеевна (убирая по пути тазики и ведра). Дождь чуть-чуть покропил, а все равно натекло…

Тина Митрофановна. Римма куда-то рано утром уехала. Промелькнула, ничего не сказала.

Нина Фадеевна. Должно быть, в Прекрасное. Она собиралась графскую конюшню смотреть. Почту не приносили?

Тина Митрофановна. Нету ничего.

Нина Фадеевна. От Кирилла если что будет, то дня через два-три.

Староста и Тина Митрофановна уходят.

Леля, Римма не предупредила, когда вернется?

Леля не отвечает. Нина Фадеевна подходит к столу, наливает чай.

Когда Римма вернется?

Леля. Она не вернется…

Нина Фадеевна, пошатываясь, идет к креслу, обессиленно опускается на сиденье. Леля подходит к матери, садится на подлокотник и двумя руками прижимает ее к себе.

Леля. Мама, не надо!.. Не будем обсуждать!.. Пропустим, пролистнем!.. Будто ничего не случилось…

Нина Фадеевна. Господи, как жить, как жить?!..

Леля (гладит голову матери). Ничего не случилось, мама! Был визит дамы, закончился визит дамы… Будем жить, как жили… Она навестила нас и возвратилась туда, где ей привычно и, наверное, хорошо… Пожелаем ей счастья… Она будет приезжать сюда в гости…

Нина Фадеевна. Не объяснила ничего…

Леля. А нам легче от ее объяснений?

Нина Фадеевна. Ну, все-таки…

Леля. Давай-ка вот что — совершим с тобой прогулку к озеру.

Нина Фадеевна. Куда?

Леля. Госпожа помещица, когда ты была последний раз на своем озере?

Нина Фадеевна. Сыро…

Леля. Небо разгулялось, солнышко… Посидим — на воду поворожим…

Нина Фадеевна. Там по берегу камыш…

Леля. Осока и камыш — это у соседа. У нас — чисто.

Нина Фадеевна (встает). Возьму зонтик и подстилку. (Идет в дом.)

Леля. И берег у нас хороший — отлогий, травяной…

С правого переднего угла тихо входит Аршарумов и останавливается. Леля подходит к нему и молча упирается подбородком в его плечо.

Аршарумов (тихо). В Харькове застрелился Кирилл…

Пауза.

ЗАНАВЕС