А.К.Т. М.З.Д. ы
А Как Твоя Мать Зарабатывает Деньги?^{20 мая 2011}

Идея Дмитрия Левицкого

Интервью с Таней Р.

У меня есть живая мать. Отношения наши обычные. Отношения, которые складываются между матерью и дочерью. То есть, ни какие-то там дружеские или очень близкие отношения. Просто. Ну, всё понятно: мать-дочь. Иногда ссоримся по каким-то бытовушным таким вопросам, там, я не знаю, уборки или там я гуляла, пришла поздно, ничего не сделала; вот, я — плохая дочь как бы.

Она имеет высшее образование. Начинала она еще, ну, как бы. Не знаю, как это раньше называлось. Она работала за компьютером, точнее за машинами этими громадными ЭВМ. Сейчас она работает оператором.

Училась она в Днепропетровске. Красивая. Умная.

С отцом они познакомились, празднуя Новый год в лесу. До этого они не знали друг друга. То есть, там было две разных компании. Она пришла с какими-то из своих друзей, он пришел тоже со своими какими-то друзьями. И вот, празднуя Новый год в лесу, то есть, романтика такая — вот они и познакомились.

Папа тогда учился в Питере. Он — геолог. И мама летала к нему на самолёте на выходные. Тогда это можно было себе позволить. Было несложно.

Моя мать работает оператором. К сожалению. Ну, как мне кажется к сожалению. Я думаю, что со знаниями программирования она могла работать кем-то другим, но она просто оператор, ну… Вместе с папой в одной конторе геологической.

Интервью с Настей Ч.

Про мою маму. Вона практичний психолог у школі. Як це відобразилось на вихованні її трьох дітей я не знаю. Це людина глибокої віри, релігійна. При цьому, якщо раніше я була схильна вважати її віру нефанатичною, як це зазвичай у бабушок буває особливо, то тепер я навіть не знаю, що говорити, тому що фанатизм штука відносна. Те, що для одного не є фанатизмом інший може сприймати як завгодно. Загалом, це доволі життєрадісна, в минулому точно, людина, яка наразі де в чому зберігає цю життєрадісність, але трішки придавлена, не знаю, реаліями життя і відносинами з моїм батьком, з яким вони розійшлися дев’ять років тому. Можливо, можливо, я в чомусь помиляюсь, багато чого я не знаю. В будь-якому випадку, те що я знаю точно, це людина, яка хоче любити. Її рятує любов. І, практично, єдино в ній вона зараз бачить сенс того, щоб взагалі жити. Місцями це виправдовується знову ж таки релігією християнською. Ну, от так.

Я зараз так дивлюся, можливо, вона продовжує бути життєрадісною, але не у стосунках зі мною, тож мені важко це побачити. Те, що в минулому вона точно була дуже життєрадісною, це я розумію з того, що я знаю про її життя там, у юності, з фотографій, які я бачу, стосунків з її давніми друзями, з її подругами. Скажімо так: той порив, те життєве намагання юнацьке — прожити життя яскраво, щасливо, радісно — воно було присутнє довгий час і зберігалось навіть коли з’явились такі перші серйозні життєві трабли. А зараз — їй важко. Просто жінка, коли сама, з трьома дітьми на плечах, можна так сказати, одна з яких зовсім таки не дитина, при цьому висловлює погляди, які різко супротивлять поглядам цієї жінки, їй важко. Вона часто губиться і не може виробити модель поведінки у спілкуванні з її дітьми, особливо старшими двома. Від цього, я думаю, їй буває сумно, але менше з тим, вона продовжує любити, намагається шукати ці способи бодай. Можливо ті мрії, про які вона розповідала саме нам, вони вже стосувалися саме майбутнього її дітей, тобто нашого майбутнього.

У нас не те щоб конфлікт, це є те, що можна було б назвати конфліктом вичерпаним. Залишилися тільки такі неприємні враження одне про одного, специфічне ставлення, яке виражається в побутових дрібницях, ну і знову ж таки часто банально псує настрій і не дає можливості бути життєрадісною.

Фотографії. Мені запам’яталося з юнацьких маминих одна. Чотирнадцять або п’ятнадцять, усміхнена дівчинка з волоссям — стрижка каре — на ній пальто в клітиночку, кеди, джинси-банани. Осінь. Скрізь опале листя. По-моєму, на плечі сумка, з таких радянських портфелів шкільних, ну от. А, і шалик, здається в одній руці, но я не знаю. Чи хустка? Ну, щось тримає таке.

Вона працює психологом в школі. Зарплата середня, ну якби педагогічного працівника, боже я навіть не знаю скільки. Ну там, до двох тисяч гривень. А насправді, якби не допомагали дідусь і бабуся, в яких ми живемо, тобто її мама і тато, то я впевнена, що не вистачало б. на неї і на трьох дітей, утримання квартири — ніяким чином.

Чи змінилася вона? Важко сказати. Дитячі спогади вони часто доволі фрагментарні і специфічні і, крім того, дитячі враження про дорослу людину часто відрізняються від враження дорослої людини про дорослу людину. Ум. Насправді, як на мене — не надто. Не надто, в сенсі от до зовсім недавніх пір, поки не з’явився, як ти сам сказав, цей конфлікт. Я говорю про відчуття людини. Мені завжди легше поговорити про людину на основі своїх відчуттів, тому що зовнішнє враження може залежати від багатьох чинників і факторів, воно як настрій, змінюється. А відчуття її залишили зовнішній слід. Хоча? Як людина, я думаю, змінилася, тому що неможливо не змінитись.

Раніше ми говорили постійно. Я ще завжди раділа, ну, знаючи там по розмовах з подругами, у яких там або з мамою стосунки на рівні: «Здравствуйте, мамо, у нас у школі все добре. Чи можна мені піти, там, сьогодні на вечірку? або» абощо, або навіть подруга, яка телефонує і каже: «Вибач, сьогодні все скасовується. Я нікуди не йду. Мама просто заборонила мені виходити. Вона вдарила мене головою об стіну і більше не говорить». Я завжди раділа, ну тобто я дивувалася, що взагалі можуть бути такого типу сімейні стосунки. Бо я з мамою завжди могла говорити, практично, як з найближчою подругою, як зі старшим наставником, який завжди знає точно відповіді на питання і точно зможе допомогти. І я знала, що дії, які я зроблю за її порадою вони завжди принесуть бажаний ефект або, якщо не бажаний ефект, то принаймні заспокоять, розрадять. Раніше я дуже багато з нею спілкувалась. І зараз, в принципі, також, але тепер це спілкування, ну, відрізняється від того, що було раніше.

У мене є дві молодші сестри. З середньою мама має конфлікт. Їй шістнадцять. Ну, я думаю, це так — через вік. Це просто через те, що вона хоче багато гуляти, час від часу випивати. Вона палить, мамі це не подобається. Навіть не так не подобається, як коли мама зрозуміла, що вона не може втримати дитину в домі в домі, що в будь-якому випадку вона втече сьогодні надвір і вернеться, коли буде вже дуже-дуже пізно і весь дім буде спати, у не надто тверезому вигляді, маму схоплювала безвихідь і навіть трошки паніка. От, на цьому грунті і виникали непорозуміння. З молодшою сестрою все набагато простіше. По-моєму, наразі якраз, з молодшою сестрою у мами найбільше непорозуміння. І гармонія.

З батьком вони розійшлись. Насправді, мені варто було б певно поговорити з батьком щодо цього і більш детально поговорити з мамою. Розійшлися, ну офіційна версія, яка була в моєму розпорядженні останніх десять років, це те, що мама завагітніла третьою дитиною і батько сказав, що третю дитину сім’я не потягне і мама має зробити аборт, мама відмовилась і, якось дуже швидко, в тата намалювалася друга жінка. Ну, я думаю, просто причина в тому, що — просто інша жінка.

Чи щаслива вона людина? Я думаю вона щаслива нами, але коли ми робимо їй боляче — вона страждає, але якщо її спитати, я впевнена, що вона скаже, що так — вона щаслива людина. Не мені судити, чесно. Я не знаю.

Интервью с Валей П.

Да это бессмысленно, потому что я, я ничего не смогу сказать. Ну, серьезно, мне нужно время, чтобы подготовиться. Морально. Я могу рассказать вам историю про другую мать. Хотите? Там короткая история. Ну, я не знаю, может это и ерунда, но она мне понравилась. Один сын уехал, не поддерживая с ней никаких связей, второй сын живет с ней здесь, он её мучает. Он, наверное, алкоголик, хотя я точно не знаю. С ним связано много разных проблем. И вот она периодически говорит о том, что… говорила раньше, о том, что: хоть бы он куда-то уехал или там умер, или куда-то делся, перестал меня мучить. Вот. А где-то, две недели назад, она вся была в слезах, оказалось, что у сына четвертая степень рака легких. Вот. Жить ему буквально осталось пару месяцев. Она что-то рассказывала, так слегка плакала. Говорила: вот я, мол, раньше была глупая, теперь не хочу, чтобы он умирал, кто же меня похоронит?

Я её недолго знаю. Она у нас на работе убирает. Я вообще не могу сказать, что я её знаю, потому что это, в принципе, совершенно чуждый мне человек. Она маленькая, сухонькая, она глупая. В общем, она очень обычная. Когда она что-то говорит, я всегда конечно слушаю, там, пытаюсь поддакивать, улыбаться, но это очень тяжело. Иногда, когда, допустим, я не успеваю сделать вид такой, знаете, весь ушедший в себя, то она начинает что-то рассказывать. Потом надо бегом делать вид, замкнутое лицо, и человек уходит. Ну, она не очень интересный персонаж. Там обычная женщина, Господи, возьмите любую другую уборщицу за пятьдесят или за шестьдесят. Одевается она… У нее что-то вроде такого халата, который одевается поверх, поверх чего-то. Почему-то когда она моет такой очень странный запах либо вот, либо кого-то моющего, средства — очень насыщенный, я даже не знаю где она, как, как она получает такой жуткий запах, но иногда, вот после того как она помоет, буквально нечем дышать. Я могу рассказать про нее еще одну смешную историю. Хотите?

Ну, в общем, в общем, у нас там, такая, довольно большая территория. Вот. В общем, в одном месте стояли плита, знаете, для бильярдных столов. Они такие тяжелые, там, не знаю, из чего они сделаны. Они очень тяжелые, в общем, эта плита, она стояла у стены, она там завернута было в несколько слоев какой-то ткани, рядом прислонена вот так вот к стене. Весит она где-то около полтонны, ой полтонны, я может быть ошибаюсь, 500 кг, да? Полтонны?! Да? Да, Вот-вот-вот. В общем, наша уборщица как-то субботним днем мыла там рядом и случайно уронила эту плиту на пол и та распалась пополам. Ну, она такая маленькая-маленькая и плита такая огромная.

Я бы сказала, что она из тех людей, которые, наверное, никем не хотели особо быть. Никогда. Ну, вот вы — девушки, кем бы вы хотели быть?

Моя мать. Знаеете, почему очень сложно? У вас есть какая-то такая вещь, которая, к примеру, только твоя и, которую ты не стал никому рассказывать или показывать?

Ну, я могу рассказать о том, что я недавно шла и не узнала её на улице. Ну, просто я не ожидала увидеть её в этом месте и, наверное, была погружена очень в свои мысли и, кроме того, там еще как раз прямо перед ней проходила женщина в таких замечательных, очень зеленых очках. Может вы видели? Женщина в таких очках, они насыщенные, очень приятного зеленого цвета. Я засмотрелась на эти очки, ну, в общем-то, и прошла как-то… и тут моя мама. Она увидела меня, просто схватила. Я навела на неё взгляд. Я её не то чтобы узнала, я её просто вспомнила. Вот, это, буквально, пару месяцев прошло. Насколько я знаю, те мечты, которые она, которые она рассказывала они очень печальны. Мне их повторять не хочется. Это касается меня и сестры. Ну, то есть, стандартная. И ты можешь сам догадаться. Ну, чего все мамы хотят. Это ужасно.

Моя мать не хотела быть не стюардессой, не актрисой. Она была в Чехии. Она жила там 5 лет, это я ничего не помню. Она помнит. Сама она из Беларусии, то есть она приехала в Хмельницкий в шестом классе. До этого она жила в Беларусии. В России была. Всё в принципе, достаточно, наверное. Основное, скажем так, проблемы это связаны с её детьми.

Она сравнивала меня с другими детьми. То есть, вот есть я, например, есть еще какая-то девочка и мы, в принципе, очень похожи, но отличаемся там; какие-то у неё есть качества, которые моей маме, например, больше нравятся. Теперь, скажем, я со своими сверстницами очень сильно разнюсь. То есть, представляете себе, да? Молодую женщину, которой 25 лет. Обычную, стандартную. Как это выглядит в жизни?! То есть, меня с ними связывать это что-то нелепо.

Она каждый день спрашивает меня как у меня дела. По нескольку раз. Как только она меня видит, спрашивает: как у тебя дела?

Любит ли она меня? Ну, тут, понимаешь как, ответ конечно-конечно, но это не та любовь, которую бы ты, допустим, любил незнакомого человека, как родного ребенка. Это та любовь именно, когда мать любит своего ребенка. Ну, вы понимаете? Или это нужно объяснять? То есть, если бы она была мне не знакомой, мы б с ней не были. Мы вот повстречались, вот-вот так вот повстречались. Она бы меня не любила. Мы бы с ней даже не смогли бы вот так сойтись.

Мы разные люди.

Она по большим праздникам стала ходить в церковь, чего раньше никогда не делала. И вот, когда пост, то она там старается не есть мяса. Я не знаю, почему это так, на какое-то время вот. Нет, ну, то есть, не было такого, что она там, допустим, всегда была заядлой атеисткой и все такое, такого не было. Она просто, вот сейчас у нее такое. Внутренне её отношение к богу никак не изменилось, просто добавились внешние вот, не очень значительные обстоятельства. Все.

Я даже не могу сказать, что она любит готовить. Она просто готовит. Хотя раньше в детстве, у нас раз в неделю обязательно были какое-нибудь. Она делала такое, знаете, это было… приходит суббота, значит мама на кухне, что-нибудь печет. Вот, но это было

совсем в детстве. Вот, то есть, лет в пятнадцать я сама начала печь. Теперь Настя, когда

приезжает, вот и все. О, она любит грибы собирать.

Она, конечно, обычный человек. Но так как я вижу ее глубже, чем остальных людей, поэтому я не могу сказать, что она обычный. Ну, то есть, если я беру вашими глазами, то да, она обычный человек. И если я смотрю на неё глазами не её дочери, тогда да — она обычный человек.

Интервью с Яной Ш.

Моя мама. Карочє, в неї така ідея, що вона приносить своє життя в жертву дітям. От. Вона працює дуже багато. Вона дуже багато працює і живе за кордоном, і робота — це основна її діяльність. Карочє, ви знаєте, коли мама постійно говорить, що «я якби трошки ламаю свою долю через те, що я дуже вас люблю і хочу віддавати все вам» трошки пресує людину. Це створює певний тиск і від якого, ну, треба позбавлятись. Я думаю багато мам так кажуть і моя в тому числі. Мені здається в неї мало радості в житті через те, що вона мало дуже відпочиває. Вона не любить подорожувати, не любить ходити на якісь там концерти, знаєте, вона це все відкидає. Вона постійно втомлюється з одного боку, а з іншого боку вона не може не працювати. Їй потрібна якась фізична робота.

Колись в моєму дитинстві мама дуже багато нам шила різного одягу. Сестра малювала якісь навіть ескізи. Я пам’ятаю, як мама в’язала спицями перед телевізором і засинала, і так падала. Ці спиці, це дуже кумедно, тато казав, що «ти ко-ко-ко». Вона любила такі штуки. Вона працювала в дитячому садочку багато років. Часто вона приходила додому і казала: «В мене розколюється голова. Тепер, типу, тихо будьте». Потім я зрозуміла, що коли людина перебуває в товаристві двадцятьох-вісімнадцятьох трирічних дітей, в яких не закривається рот, то напевно що почне розколюватись.

Зараз ми з мамою на відстані. Тримаєм связь по телефону. Вона не користується інтернетом. Вона все ж таки… Вона, в принципі, молода ще досить жінка, але в неї нема часу і нема бажання пізнавати інтернет. Тому ми спілкуємось по телефону. І ви знаєте, коли ви на відстані, то легко мати гарні, хороші стосунки, тому спілкування у нас доволі легке.

Я розказую про те, де я зараз є, що роблю, які плани. Ну, воно так стандартно все те, про що говорять з батьками, які далеко. Ну, взагалі, в мене мама трошечки не те, що песимістка, але вона така — жорстка реалістка. Я хочу там займатись творчістю, вона: «Так, стоп, стоп, стоп. Спочатку зароби собі на хліб, тоді будеш займатись творчістю. А, ти хочеш їздити виступати з концертами. Слухай, це, мабуть що, не буде приносити тобі на хліб». Все це проходило. Але з іншого боку мама підтримувала мене з самого початку і з маминого поштовху і під її крилом починалися. Вона мене відвела в музичку. Ну ладно. От. Про що ми ще говоримо? Ну, як ви розумієте, спілкування у нас на відстані, тому воно скоріш фрагментарне.

В дитинстві я дуже, ну, боялась її втратити, страшенно. І коли мене лякали, що ми тебе здамо в інтернат — це була паніка, тому що я в це вірила. Ну, мама в нас дуже така прикольна в тому плані, що якось розуміє, там, молодих, може тому, що вона працювала з дітьми. Ми знаходили спільну мову легко. Тому в дитинстві мама… Ну, блін, те, що і для всіх мама в дитинстві! Це та сама людина до якої ти звертаєшся коли тобі потрібна допомога. Ну, плюс мама, вона їздила зі мною на якісь конкурси всякі і, там, купляла гітари. Ну, коротше, я навіть не знаю, що такого ексклюзивного розказати про маму.

Заробляє вона тим, що прибирає. Вона прибирає в різних закладах, частих домах. Прасує виключно. Це фізична праця і така, важка досить.

. Вона ніколи не казала, там: «Вау! Які в мене класні діти, як у них все круто виходить, які ви молодці». Ні, ні фіга. Типу, «А, молодець, ну класно.» А не виходить, там, намалювати на геометрії, там якісь, якусь фігуру, то вона ніколи не пропонувала свою допомогу: «Давай я замість тебе намалюю», змушувала все робити самим до кінця, якщо щось не виходило. Якщо там був якийсь конфлікт, в якому ми були залучені, то швидше за все вона, мама, простіше їй було сказати, що ми винні, знаєте, ніж хтось інший. Ну, типу, така, да, вимоглива до своїх дітей. Сьогодні бачила: їхала в поїзді дівчина зі мамою, і я так дивлюся, знаєте, на інших мам, там, як вони; мама може, там, лупонути, вдарити, не знаю, по голові, але мені здається, що це трошки безпричинно, але, поставивши себе на її місце, я, в принципі, не знаю, коли б у мене була дитина, яка там, постійно щось кудись лізла, там, знаєте, вилазила на голову, била, висовувала в вікно поїзда на ходу. Якою мамою ти будеш коли нею станеш. Так. Нічого цікавого.

Киця Мура милася,

у вікно дивилася,

хвостиком махала,

кошенят скликала.

У-у-м-м.

Це пісня яку мені співала в дитинстві моя мама.

Интервью с Сергеем В.

У неё были всегда короткие волосы. Коричневые. Абсолютно всегда. Я, на самом деле, крайне не любил хну. Хна — эта вот такая вот, типа, краска. Я очень хорошо помню это. Коричневая. Еще совковая вообще какая-то. Белая, оранжево-коричневая такая, знаете. Я её хорошо помню, потому что у матери, на самом деле это воспоминание я и не помнил-то почти и по-моему никому никогда не рассказывал. Хна — это такое, это какая-то хрень такая, понимаете, нездоровая! Её берут, с водой размачивают, а потом её, так сказать, наносят на волосы. После этого, цвет который, ну, в общем, хна по-моему только коричневая бывает. Во всяком случае, у меня в прошлом.

У меня достаточно эксцентричная была мать. Она, я не знаю. Она играла роль. Она, короче я понятия не имею почему, но мы всегда от кого-то убегали. Мы прятались, мы убегали, мы поменяли два места жительства. И всегда и везде я знал о том, что кто-то за кем-то гнался, а гнались именно за нами. Вот такой ужастик. Мы переезжали с места на место. Мы и в Закарпатье были — Мукачево. Между прочим, Мукачево — это Ужгород, естественно, и Чоп. Сам Мукачево я не помню, кроме пельменей, которые там были очень вкусные. Там была пельменечная, в которую мы любили заходить. С матерью. Ой, она там. Я, на самом деле, помню мать, как она работала и то только как перебивались, как зарабатывали. Это было уже в Крыму, в Крыму. Мать перекупала, знаете, есть такие пляжные тетки, которые носят разное чтиво. Покупают за одной ценой, приносят туда и там и продают. Вот мать этим и занималась.

По-моему, это всё. Вот представьте себе?! Я помню только, как мать занималась именно этим! Мне рассказывали о том, что она когда-то на фабрике швейной работала. Кем, понятия не имею, может быть даже и швеёй. Из того, что я помню, это были только комиксы иногда какие-то там.

Удивительно, меня всегда от всего отгораживали. До восьмого класса, как оказалось потом, я жил по полному автоматизму. Поэтому… Ну, представьте себе. Я был пареньком, который всегда со всем соглашался. Ну, то есть, если кому-то что-то нравится, то мне это тоже нравится. У меня не было никогда конфликтных ситуаций, а если и было, то от них я с плачем уходил.

В восьмом я переехал сюда. Мать умерла. Ну, и, собственно, началась моя жизнь. Я можно сказать родился.

Я поздний ребёнок. Ну, то есть, меня родили в 40 лет. Она сорок пятого года рождения или сорок шестого, сорок шестого, пожалуй. Ну, в общем, в девяносто пятом году мы переехали в Крым.

Какое у матери образование? Не знаю. Не успел, не поспрашивать, не поузнавать там ничего такого. Ну что, помню жили где-то в Корпатах. Помню какие-то замутки, типа, как менять, не как менять все квартиры. И как-то там вот что-то вот, там негде работать, хто-то кому-то чего-то подсказывает. А вообще, я узнал о том, что родители мои, ну, как бы, неженаты в восемнадцать лет от деда. Вот тебе и юмор. А это не смешно. Дед мой прямой дядька был, умудрился сказать мне об этом в восемнадцать моих лет. Да. Вот такое вот потрясение.

Сама она хмельничанка, но отец её был врачем и умёр давным-давно. Но уважаемый человек из Грозного. Чечня. Я на самом деле много чего могу перевернуть, потому что у самого воспоминания кот наплакал.

То есть, помимо того, что она перекупала книги на крымском пляже… Ничем.

Да. Я вот сейчас сам удивляюсь. Действительно, ничем. То есть, она с утра уезжала. Мы жили в пригороде Евпатории. И она ходила по всем этим пляжам от самого начала до самого конца обычно и проходила. Иногда мы ссорились … ууу… с больной тёткой, которая жила под нами, если вы хотите такие увлечения. Иногда она курила сигареты, совсем однажды, когда я увидел её слёзы. Причем, для меня маленького вообще, вообще это у как-то, ну не знаю, ну потрясением было, да, но какого-то такого особенного чего-то какого-то я не знаю. Для меня это было опять-таки всё в рамках автоматизма, поэтому мне как-то стало грустно от этого, но это чисто эмоции, которые вызвана обычным явлением. То есть, произошло что-то и это моя реакция. Никаких действий. Я не знаю, ни чем помочь, ни что сделать. Многое из того, что тогда происходило, думалось позже

Утром она вставала и уходила на работу. Я еще спал. Она вставала рано, потому что в шесть часов автобус. Нужно было на него попасть и уехать. Мать оставляла мне часто денег на порцию пельменей, чтобы я в обед кушал. Я оставался один. Да ну что один? У нас там сорок восем пятиэтажек. Куда я там мог потеряться?! Да иначего выхода не было. Что она с собой меня брала? Иногда брала. Но я был только обузой, потому что: дай мне это, я хочу того, посмотрел то — не понравилось, поплакал. Ну, в общем, как все дети, наверно. Там же ж, как там всё было. Мать-то мне оставляла деньги. Вы прикиньте, человек старается, каждый день ездит, туда-сюда ходит, ну вот. А я эти деньги просаживал в Сегу. Представляете?! В Сегу. Мы играли в Мортал Комбат. Можете себе представить? Час игры Мортал Комбат. Вот была моя замена. Вот так вот. А кушать я не хотел. Ничего. Правда! Я не хотел кушать. Когда игровая зависимость — вещь такая удивительная — очень страдал, когда переставал играть. Толку от того, что я играл, я потом не видел. Ну, сейчас не видел. А тогда нормально было. Причем это ж надо было, люди занимались такой херней. Это ж детей, это ж потом, это ж прикинь, не только я. Еще много детей подобным образом херней маялись. И в итоге вышло так, что эту лавочку прикрыли, потому что дети не ходят в школу.

Такие кошмары. Я ходил в школу. В школе мне нравился английский. Все компьютерные игрушки были на английском. Прикиньте?! Вот смех! Я участвовал всегда в этих всяких празднованьях, потому что они происходили в школе искусств, в котором мать старалась обеспечить меня полностью, чтобы я всегда чем-то занимался, но я был… На хор ходил и сольфеджио, и на баяне играл еще с малых лет, и танцевал, и… Мне очень нравилось пианино, а не учили, и чёто сам как-то не сказал… Зато в определенный момент сказал: я не хочу баяна, потому что я не хочу его учить, потому что оно мне как-то не идет или что-то оно все-таки залегло. Скоро с сольфеджио то же самое произошло, а вот танцевал я до самых тех пор, пока не уехал оттуда. Я еще помню нашу хореограф… хореографа. Замечательная женщина с потрясающей фамилией. Это была Евгения Крауберг! Не была, а есть! Я думаю, она все еще есть. Мы даже по-моему переписывались однажды. Замечательный человек: образованный, красивый, умный, такая…

Что от тех времен осталось… А че кроме воспоминаний могло остаться. Горький осадок остался. Всё же, я не знаю. То есть, мы как бы говорить о матери должны, но горький осадок, да… Меня достаточно серьезно там гнобили. Я автоматичный был! Это ж, это в себе не может даже мысли иметь о конфликтности. То есть, мне говорили, что мне нравится джинсы, кто-то там идет, да. А я, я хорошо это помню! Вот даже этот самый эпизод. Мы шли вместе, втроем или там вчетвером. Причем такие интересные образы, на самом деле. Три разных человека, то есть, даже этот автоматизм является таким конкретным, большим образом. Ты идешь, возле тебя говорит человек, которому нравятся джинсы. Это человек, который стойко будет стоять на своих позициях и еще в таком раннем возрасте уже был так — чётко настроен. Ну понятно, вырастет из него такой — мужик! И будет всем править. У себя дома (смеется). А еще один человек был, который любил подкалывать по-злостному. Причем самое удивительное, недавно встретил его прототип. Маленького ребёнка, который уже был с таким припаршивым характером, как и тот в таком же возрасте. Таким, знаешь, побазарить кайфовым: шо-то там чё-то там, кароче. А в итоге я не при делах. Ну, в общем, такой: я всегда везде, но меня нигде нет. И вот мы шли втроем и обсуждали вопрос джинсов. Нравится или не нравится. Мне тоже нравится, а тот третий говорит: а мне не нравится. Я говорю: ну, в принципе, мне не все нравятся. Вот такие вот, знаешь, были у нас переговорки время от времени. Я был бы доволен тем, что как бы всё нормально сложилось. Всем нравятся джинсы и это хорошо.

Моя мать зарабатывала копейки. Мы ждали… Мы ждали, как я узнал потом опять-таки от деда, алиментов — пятьдесят пять гривен. Каждый месяц. Потому что это бы покрывало наши долги. Возможно, мы имели бы еще… я наедал ровно столько, сколько нужно. Никоим не больше, а даже, возможно, и меньше, но мне тогда хватало безо всяких. Опять-таки я не понимал, как могло быть иначе и… Всё так происходило, как происходило.

Учат в школе, учат в школе, учат в школе.

Я хотел передать привет всем своим родным, школе, в которой я учился до третьего класса. Замечательная была учительница, я не помню, как её зовут. Она была замечательная… У нас был паренек смешной. Этот товарищ, которого выгоняли несколько раз. Он умудрялся писать с такими грамматическими ошибками страшными, что учительница читала это как сочинение и валялась от смеха. Ну, мы все маленькие дети тоже валялись, но она вообще там падала. Ну так вот, этот самый парень бегал, вы знаете, половую тряпку он над, над головой махал и бросался в других учеников. Это было весело, это было действительно весело. Я только потом начал понимать, насколько это было весело. Выбегал через окно, бросался кхкх и со шваброй на всех гонял и всех напрягал. Такой забияка был смешной, вообще. Был такой парень, его звали Робик. Парня звали Робик. Он жил в нашем дворе. Был таким приятным другом. Был еще один, который… Который сделал крест, до третьего класса. Сделал крест деревянный. Как-то его полакировал, шо-то его переделал. И вот, недавно я этот крест выкинул. Крест! Вот такой вот крест. Всячески там бусинки какие-то пораставлял. Полакировал и, и как бы вот… В школе много чего было. До девятого класса мы всеми дворами играли во что только могли. Мы играли даже в гольф! Представьте себе?! Ветреная степь, а мы играли в гольф, клюшками, которые соорудили из арматуры, вытащенной из блоков, которые валялись перед нашим домом. У меня угловой дом, и тут везде степь. Много ямок, очень много ямок, но мы брали теннисный мячик, выгинали правильно, эту самую, клюшку. Делали её так, перебинтовывали скотчем, и вот так вот лупились в гольф. Это такой шик был! Бах!!! И он шшшш — улетел в какую-то сторону.