Островско-Чеховская «Бесприданница» Петра Фоменко07 мая 2009
Текст Марыси Никитюк
Московский театр «Мастерская Петра Фоменко»
Режиссер: Петр Фоменко
Спектакль: «Бесприданница» Александра Островского
В киевском театре Русской драмы им. Леси Украинки
29, 30 апреля 2009 года
Киев
С 1999-го года московский театр «Мастерская Петра Фоменко» регулярно привозит в Киев свои спектакли. В этот раз театр привез «Бесприданницу» — спектакль, который ознаменовал открытие нового здания «Мастерской» на набережной Тараса Шевченко в Москве и получил главную театральную премию России «Золотую маску» за роль Ларисы Огудаловой в исполнении Полины Агуреевой.
Петр Фоменко — величина безусловная — он один из немногих современных мастеров, наиболее приближенный к работе в системе К. Станиславского. В Киеве уже видели его «Египетские ночи», «Войну и мир», «Три сестры», «Волки и овцы». Теперь — «Бесприданница». П. Фоменко не только работает в классической системе театра, но и преимущественно опираясь на классику — А. Пушкин, Л. Толстой, А. Островский, А. Чехов, В. Шекспир, — что вполне объяснимо. С одной стороны, классический текст художественен, выразителен, колоритен и проверен временем. С другой стороны, становление Фоменко-режиссера проходило в советское время, когда на фоне социалистической конъюнктуры единственным оазисом чистого искусства как раз была классика, не лишенная идеологических купюр, но все же открытая для талантливых интерпретаций.
Лариса и Сергей Паратов — Илья Любимов. Фото Ларисы Герасимчук Мастера эпохи Фоменко по-прежнему содержат в себе мощнейший заряд гуманизма, их иносказательность максимально эстетична, а режиссерский язык отличается ювелирной тонкостью. Театр Фоменко — это очень интеллигентный по своей природе, тихий, даже шепчущий театр. Классический текст у Фоменко не подвергается насилию современного лобового прочтения, он, скорее, изысканно, аккуратными мазками интерпретируется, с помощью едва заметных оттенков-акцентов дополняется и плавно переходит в иное идейно-содержательное русло.
Костюмы в «Бесприданнице» решены в стилистике двадцатых годов ХХ столетия — золотой век упадка и отчаяния, когда люди умели красиво умирать, при остром желании жить. Это совершенно по-новому освещает ключевые образы постановки. Придерживаясь системы реалистически-психологического театра, — в постановке гудит пароход «Ласточка», когда подъезжает Паратов, и громыхают пушки, встречая его, и цокают копыта лошадей — режиссер не восстанавливает исторический дух эпохи, он мелкими штрихами, подробностями приближает время Островского к современности. Этот же принцип приближения реальностей использован в прочтении образа матери Ларисы, которая предстает в постановке экзальтированной и яркой дамой полусвета в изысканных нарядах эпохи декаданса.
ЕЕвфросинья Потаповна — Галина Кашковская, Лариса, ее мать — Наталья Курдюбова. Фото Екатерины Цветковой П. Фоменко можно сравнить с человеком, изготавливающим шелк. Он где-то в своем солнцем залитом лесу прекрасных текстов прядет из прозрачных коконов шелкопряда тонкие ветряные нити. Это режиссер, обладающий редким даром понимания и воссоздания природы и психологии человека. Сейчас он стоит будто бы на стыке эпох, соединяя нас чем-то общечеловеческим, но уже почти неуловимым для современного взгляда.
«Бесприданницу» П. Фоменко поставил с третьим поколением своей мастерской, которое уже успело заявить о себе и стать заметными явлениями в театральной жизни Москвы. Это качественный, с иголочки правильный спектакль, но, к сожалению, ему как-то не на руку сыграла откуда-то просочившаяся чеховская скука и легкие несоответствия характеров. Каждый образ в отдельности замечателен: игрушечно-бравурный малопривлекательный Паратов, озлобленное убожество Карандышев, экзальтированная Лариса, молодящаяся женщина-вамп Харита Игнатьевна. Но вместе их игра все же не сложилась в динамичный, захватывающий сюжетно-драматический рисунок. Слишком тяжеловесный получился спектакль, местами откровенно скучный.
Лариса — Полина Агуреева, Карандышев — Евгений Цыганов. Фото Ларисы Герасимчук Внимание зрителей держит только захватывающая игра Полины Агуреевой. Действительно, в уровень первоклассного театра этот спектакль выводит работа режиссера над образом Ларисы Огуладовой. Лариса в режиссерско-актерской версии тихая, израненная, не от мира сего, воздушная, детская, капризная — личный шарм талантливой актрисы укрупняет и дополняет художественный образ героини. Когда из нее вырываются как окровавленные птицы слова романсов, когда она шутливо надевает на голову корзину вместо шляпы, подтверждая свою готовность уехать хоть на край света — все это создает образ хрупкой, нервной, экзальтированной девушки. И когда Кнуров говорит матери Ларисы, что «в Ларисе Дмитриевне земного, этого житейского, нет… Она создана для блеску», то слова его воспринимаются еще жестче, чем раньше. Они сделали вещь из женщины, покусившись на бесценное, — на чистую, по-детски непосредственную душу. Паратову она спокойно и даже инфантильно-игриво заявляет: «вы меня увезли — вы и привезти должны». И кричит весело, когда убегает с ним же от жениха: «Либо тебе радоваться, мама, либо ищи меня в Волге». А когда Паратов бросает ее, и все мужчины по очереди проходят мимо, она тихо напевает что-то безумное, страшное и жалкое.
Карандышев умоляет Ларису его простить. Фото Екатерины Цветковой В конце она говорит в зал ласково и тихо: «Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому. Живите, живите все. Вам надо жить, а мне надо… умереть… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю» — говорит спокойно и умиротворенно, с паузами и расстановками. И это зрителю она не хочет мешать, это мы должны жить и веселиться, мы все, хорошие люди… из-за нас, черствых, мелочных, меркантильных, не способных на любовь погибает чистота, подаренная миру богом. И врезается очень жесткое, почти рычащее Агуреевское: «Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не старался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно». В образе Ларисы П.Фоменко укрупняет идею чистоты и любви, звучащую у Островского, он бросает ее, как обвинение миру в том, что он разучился любить, и поэтому жить в нем каждому из нас так холодно.