Не Гумберт. История Педофила^{15 апреля 2008}

Текст Марыси Никитюк

Фотографии Андрея Божка

На сцене Театра Драмы и Комедии на Левом берегу Днепра представили вполне весеннюю премьеру* — спектакль «Лолита» в режиссерском прочтении Андрея Билоуса. И получили вполне среднюю постановку, застрявшую между иносказательностью откровенных сцен и их прямым изображением. Не порнографическая «Лолита», и не метафора из цветочных лепестков, сахарной ваты и розового кружева, а нечто среднее, убоявшееся дерзнуть и переосмыслить классический первоисточник.

Все запреты и табу от насилия до изврата нынче находятся под пристальным взглядом искусства. О чем еще таком не говорили, какие низы не исследовали? Уже пару столетий как авангардное искусство машет рукой папаше Бодлеру и активно передает ему приветы по средствам порнографии и бездонного копания в собственной гнили. Все, что вызывает боль и отвращение — модно, и виной тому то высшее эмоциональное напряжение, которое так привлекает в девиантном искусстве. Но зачастую этот мнимый катарсис — всего лишь уловка для маскировки пустоты.

Однако есть примеры произведений тонко балансирующих на грани, несущих в окровавленных руках маньяка трепещущую и обжигающую боль одиночества. Сколько бы Набокову не предъявляли обвинений в изврате, все равно его «Лолита» оказалась высказанной вслух математически точной метафорой одиночества.

Испокон веков в различных странах десятилетние невесты разделяли ложа со взрослыми мужьями. Табуированные сношения отцов со своими дочерьми — в основе истерий пациенток Фрейда. Набоков же точно выразил подавляемый западным обществом архетип малышки-зла, нетронутой и развратной одновременно. Медово-персиковая, неоформившаяся с хищным взбалмошным характером, Лолита, Ло…

«Куилти разбил мое сердце, а ты всего лишь разбил мою жизнь» — горькая Лолитина правда.

Но что сделал Набоков? Сквозь призму утонченно-поэтического педофильского сознания Гумберта он передал невозможность, осознаваемую болезненную невозможность счастья. Нимфетки исчезают, вырастая, но навсегда оставляют обжигающий липкий след, и след этот — одиночество.

А о чем ставил свою Лолиту Белоус, он, похоже, и сам не понял. Режиссер зациклился на трансформации романа в сценическое действие, абсолютно забыв и о Лолите, и о Гумберте, и о невозможности, и об одиночестве. Перво-наперво, актерский пасьянс разложен довольно странно. Ольга Лукьяненко, без сомнений, Лолита — грубая, ненастоящая, кривляющаяся, такая, как у Набокова, но вот Дмитрий Суржиков однозначно не Гумберт — постоянно эрегирующий в пошленьком захлебе генитальных чувств, он очень далек от холодной расчетливости, изворотливости ума и от томной печальности Гумберта Гумберта. Не совсем понятно, чем он увлек Лолиту, ее мать Шарлоту, и всяких попутных девочек и соседок. И если в случае с Лолитой еще можно допустить режиссерский акцент на патологической извращенности Лолиты-Лилит, то вот остальных понять по этой схеме трудно.

Дмитрий Суржиков постоянно находился на сцене, но именно о наполнении его персонажа Андрей Билоус безбожно забыл. Потому-то и тягостно, потому-то и самому Суржикову не понятно: кто он в этих предлагаемых обстоятельствах

А вот местами выплывающий из сценического мрака Александр Кобзарь, как никто другой подходит на эту роль. Но он играет Куилти, известного драматурга и грязного извращенца. Это ему удается мастерски, и сцена его убийства лучшая в спектакле: больная, нервная, дивная. Бесновато бегая по кругу, в трусах и бордовом халате он, то распахивает его, игриво подпрыгивая, то хрипит адским смешком — взбесившийся маньяк с болезненно-красным взглядом. Игра на грани фола. Он смог бы наделить Гумберта нужными набоковскими чертами, и рассказать не банальную историю педофилии, а хирургически точную, хладнокровную, рассудочную и нездоровую истории своего краха.

Безумний, гротескный Куилти-Кобзарь, им восхищался бы Тим Бартон, его бы с удовольствием ласкали объективы кино-аппаратов времен немого кино. Извращенный драматург-порнограф

Одев Шарлотту Гейз, мать Ло, в красное детское платьице, когда она признается Гумберту в своих чувствах, и, показав страстную одинокую женщину, жаждущую любви и ласки, как маленький ребенок, Билоус все-таки намекнул на одиночество каждого. И все-таки подчеркнул, что каждому на это одиночество каждого наплевать.

Но из чуда набоковской «Лолиты» чуда сценического не получилось. Возможно, ответственность и страх перед таким известным, сложным текстом не дали режиссеру рискнуть, предложить свои смыслы. Зачем тогда ставить «Лолиту», если в результате получается еще одна заурядная история, не вошедшая в криминальные хроники?

* Первый показ спектакля прошел 29 февраля 2008 года

Ло.Ли.Та: о трудностях взаимопонимания

Критическое размышление

Мальвины Вороновой

фотографии Андрея Божка

Маленькая девочка Лолита в свете прожектора стоит высоко на крыше автомобиля, держит над головой пустой яркий шарик. На стульчике в уголке сцены сидит сгорбленный человек — Гумберт. Между ними… А что между ними? Что между нами? Провалы, пустыни, непроницаемые пропасти непонимания.

Гумберт заточен в тюрьму своего порока. Он вынужден молчать, таиться и покупать благосклонность Ло кока-колой и жвачкой. Кто способен понять его, если он сам не всегда понимает, где заканчивается ад вожделения и начинается рай нежности? Лолита, нелюбимый ребенок, в плену взрослых, каждому из которых нужно что-то свое. Матери — повиновение, Гумберту — страсть, мужу — деньги. От нее ничего не нужно Куильти, может быть, поэтому он единственный, кого она любит. Никто не понят, никто не услышат, каждый хочет тепла. Пустой шарик над головой — это наша жизнь. Что там? — Ничего. Что там? — Все.

В одних смысловых оттенках режиссер Андрей Билоус ПРОЧЕЛ и ПОНЯЛ Набокова, в других — НЕ ЧИТАЛ вовсе. Эстет, циник, интеллектуал Гумберт, остро и иронично называющий себя папашей Гумом, мог ли он быть извиняющимся типом, каким его сделал режиссер? Откуда появились интонации чеховского человека в футляре? Откуда заискивание? Какая-то необъяснимая просительность характера и одновременно вульгарность отдельных интонаций, рассчитанная на нетребовательный вкус публики, сделали Гумберта прямой противоположностью себе.

Лолиту-Лукьяненко Билоус не срежиссировал так мастерски как Лисовец Джульетту-Лукьненко. Ло, конечно Зло, но не брошенная собаченка, не одинокий подросток

Гумберт не клянчит, а расчетливо покупает. Гумберт вожделеет, ждет, подстраивает, но не играет в открыто пошлые игры. Гумберт потому и в плену своих страстей, что он не пошляк, он тонко чувствует и тонко понимает. Он великий аналитик и анатом своей страсти. Обращаясь к присяжным, он совершенно не пытается снискать прощения, как это вышло в режиссерском и актерском прочтении, он ищет понимания. Присяжные — это его слушатели, читатели. Это Набоковская уловка, подставить уже в самой книге читателя-прокурора. Кого осудит, кого оправдает? В его обращении к ним много иронии и остроты.

Актер не понял своего героя отсюда и пустоты, которые образовывались на сцене, как только он оставался наедине с Лолитой. Между главными героями ничего не произошло, ничего не вспыхнуло. Даже на самом простом уровне соблазна режиссер не дотянул. Лолита, жестокая нимфетка Лолита, рано созревшая девчонка, ну понравился бы ей помятый и тревожный тип? Ведь на самом деле она соблазняла видимо холодного, сдержанного, непонятного ей и оттого желанного взрослого мужчину. Этот же Гумберт был безмерно эмоционален, несдержан, прямолинеен и местами настолько неуместно ребячлив, что в инфантильности не уступал нимфеткам. В результате получился до странности противоположный тип — классический педофил из обывательских представлений. Это неверное прочтение характера главного героя фактически перечеркнуло вторую часть постановки, где Гумберт и Лолита остались вдвоем, без обаятельной Гейзихи в роли Леси Самаевой.

Гумберт (Дмитрий Суржиков) и Ло (Ольга Лукьяненко)

Режиссер не помог Гумберту и в том, что взвалил на него сложные монологи, вместо того, чтобы показать их. И в течение всей постановки очень многое хотелось бы просто увидеть, услышать, ощутить. Пренебрегли образностью во многих сценах напрасно. И напрасно, не умея передать набоковскую интимную интонацию, взялись за это трудное дело. В результате было несколько драматических моментов, когда захватывало дух от актерского мастерства (монолог Гейзихи, сцена с Куильти), но были и такие длиннейшие сцены, забитые петитными строчками, которые зритель откровенно пережидал.

Не помог режиссер и Лолите найти себя, отдельные черточки — прекрасны. Ло грызет яблоко, Ло по-детски наивно касается случайных предметов, сонно бредет по сцене в длинной маечке, надевает носочки, механически собирает чемодан. Образ пытались «обжить», наполнить подробностями детского поведения, но сердцевины не дали, характер не прорисовали. Ушли от развязной, агрессивной, пошлой Ло. Не дотянули до сиротской, вожделенной, одинокой Ло. Если бы дотянули, вероятно, это был бы один самых ярких театральных образов. И ни у кого не вызвало бы сомнения, что потом ее такую, по-гумбертовски старую, по-гейзовски пошлую Гумберт полюбит по-настоящему, отделив свое вожделение от любви, порок от привязанности.

Лолита при поступлении в школу для девочек, игривая, ескападная, вкусная

Наиболее объемным получился образ Гейзихи, в нем и важные смысловые оттенки, и характер, и индивидуальность. Вульгарная, по-мещански глупая и жестокая Шарлота, влюбившись в эстета и педофила Гумберта, превращается в маленькую девочку. В карикатурном костюмчике нимфетки она — пародия на вожделенную мечту Гума и неотвратимое будущее его мечты. Взрослая и нелепая, но неожиданно беззащитная, правдивая и пронзительная в монологе-признании. Вдруг за чертами зрелости, цинизма и пошлости проступили черты ребенка: наивность, трогательность и одинокость. Единственный минус образа Шарлоты Гейз в том, что он затмевал собой главных героев, и без него постановка заметно опустела. Зритель явно был не прочь, чтобы Гейзиха еще пожила.

Чудесная Леся Самаева — Шарлота — девочка в красном, одинока и смешна в своей страсти. Вот-вот и она станцует, мельчеша на пуантах, для возлюбленного Гумберта

Эта постановка «Лолиты», совмещая прекрасные озарения и серьезные промахи, все же заставляет думать — о Набокове, о его романе, о взаимоотношениях, об одиночестве.