Ода эстетике апокалипсиса, или Адам и Ева у «Разбитого Горшка»^{27 ноября 2017}

На сцене Национального театра им. Ивана Франка показали премьеру «Разбитый кувшин» от создателей спектакля «Живой труп» (2014). Мы посмотрели этот спектакль и решили, что он достоин сразу двух рецензий.

Режиссер-постановщик: Роман Мархолиа

Сценограф, художник по свету: Владимир Ковальчук

Художник по костюмам: Наталия Рудюк

Фото Валерии и Валентина Ландар

Ода эстетике апокалипсиса

Текст Александры Верес

Новой работой Романа Мархолиа стала постановка пьесы «Разбитый кувшин» немецкого драматурга Генриха фон Кляйста, автора в нашей стране малоизвестного. Комедия написана в далеком 1806 году и является классическим продуктом своего времени. Ее можно охарактеризовать как немецкий «Ревизор» в упрощенном варианте народного анекдота. В центре сюжета – судья Адам (Остап Ступка), которому приходится вести дело о разбитом кувшине Марты Рулль (Татьяна Михина / Наталия Корпан), главным виновником коего является сам судья, да еще и в присутствии приехавшего ревизора Вальтера (Алексей Богданович / Александр Заднепровский). В финале пьесы правда восторжествует, а виновные получат по заслугам. Казалось бы, чем может удивить зрителя ХХI века пьеса «доибсеновского» периода (даже в качественном современном переводе Юрия Андруховича, сделанном специально для спектакля), кроме как прекрасными актерами национального театра? И тем не менее – удивляет.

Пьеса была написана на спор. Три товарища, одним из которых был Кляйст, увидели картину, изображавшую сельскую судебную тяжбу относительно разбитого кувшина, и решили посоревноваться в остроте пера: кто лучше напишет. Известно, что выиграл спор Кляйст.

Значительную часть сценического пространства занимает громоздкое черное здание, к стене которого примыкают высокие темные лестницы, словно дороги в никуда. Превалирующий черный цвет сценического оформления оттеняется красным: кровавое судейское кресло у черной стены, красный каркас деревянной повозки, на которой выясняют взаимоотношения участники судебного процесса. С мрачной стилистикой созданного на сцене мира контрастируют костюмы персонажей, в которых помимо красного и черного присутствуют белый и песочный. Мир на сцене функционирует совершенно по иным законам, где кувшин становится символом мироздания.

Художник по костюмам Наталия Рудюк создала уникальный образ для каждого персонажа, выйдя за сюжетные рамки пьесы и обращаясь к глубинам человеческой натуры: «Я подумала, что верно речь не о том, что кувшин разбит как предмет. Здесь каждый, кто приходит, говорит о своей жизни. Может быть, не жалуется, а просто ищет повод ее рассказать. Моя жизнь, единственная – она же вот такая! Я стала смотреть древние керамические фигурки – и это, собственно, и есть кувшинчики. Бог слепил нас всех из одного материала. Цвет может отличаться, налить в них можно что угодно, но все мы одинаковые. И поэтому красный, желтый цвета в оформлении – это керамика».

На сцене не полнокровные характеры, а куклы с выбеленными лицами. Перед нами комедия масок. Поэтому внешний облик персонажей имеет концептуальное значение. В мире, созданном на сцене, куклами могут руководить даже такие же безвольные персонажи, как они сами. Один из эпизодов подчеркивает эту идею: в начале второго акта писарь Лихт (Олег Стальчук) произносит реплики, а Вальтер и Адам механически открывают рты, словно марионетки. После этой сцены кроваво-красный трон, на котором весь первый акт восседал приехавший ревизор, занимает писарь, который прекрасно понимает, что время судейства Адама сочтено.

Актеры играют в безэмоциональный театр, при этом Ступка и Михина в отдельных сценах будто выходят за контур рисунка роли. Они единственные работают на эмоции, тем самым оставляя место «фирменному» франковскому темпераменту. На контрасте с этим совершенно кукольной является форма существования Евы (в исполнении Анжелики Савченко), которая в одной из сцен использует свои рыжие дреды ниже колен, словно плети, стегая судью, разгуливающего по сцене с огромным лисьим хвостом за спиной. Образ Лиса Микиты – реверанс в сторону Ивана Франка, который, как известно, был поклонником Генриха фон Кляйста, и сделал первый перевод «Разбитого кувшина» на украинский язык.

Происходящее на сцене запросто могло бы превратиться в балаган, если бы не та утонченная выверенность, с которой создан спектакль. Масштабность сценографии, внимание к мельчайшим деталям визуального оформления и красота мизансцен, изысканность костюмов, живой оркестр и постоянно меняющийся ритм спектакля – все это генерирует очень талантливую игру в стиль, в результате которой картинка работает, словно швейцарские часы.

В спектакле нет пустот. Действие плотно прошито вставками площадного театра – пением на немецком языке в сопровождении живого оркестра. Постановку можно условно разделить на две части: основную, которая длится столько, сколько текст пьесы. И финальную бессловесную часть, в которой сценическое пространство заполняет дым и поворотный круг начинает вращаться, открывая изнанку огромного зловещего здания. На сцену выходят мужчины в черном, экипировка которых напоминает отряд специального назначения, пушками разгоняя дым. И кажется, что вместе с дымом исчезает все, что происходило на сцене. Создается ощущение, что все недавние события – всего лишь представление человеческих заблуждений и попыток выбраться по темным лестницам в невидимое небо. Перед зрителями оказывается молодая женщина с прозрачным кувшином молока в руках, а рядом с ней – ребенок лет пяти. Одетые в белое и освещенные так, будто свет исходит от них самих. Словно только они и достойны внимания, словно они и есть – настоящее, в противовес той кукольной суете, что происходила всю основную часть спектакля.

«В человеке, к сожалению, заложена агрессия: я слеплен из другого теста, поэтому мне надо что-то получше. В каждом образе присутствуют элементы военного костюма, агрессия или военная окантовка, свойственная и кувшинам, и военной форме. В то же время – керамика, как и жизнь человеческая – очень хрупкая. И получается, что в человеке заложено желание жить лучше, он тянется вверх, но живем мы что-то не ценя… Мне кажется, что в спектакле удалось это показать. Ведь ярко освещенная фигурка молодой женщины в конце – символизирует надежду на то, что лучшее еще не утеряно», – Наталия Рудюк.

Постановка пьесы Кляйста по эксцентричности и изысканности формы очень близка к «Живому трупу». Но в основе последнего была сложнейшая драматургия, и в результате спектакль оказался трудным для восприятия среднестатистическим зрителем. Намеренно или нет, но «Разбитый кувшин» совершенно не про текст. В постановке он всего лишь фон для образного притчевого повествования. Сложилось стойкое ощущение, что при знании сюжета пьесы, можно было бы весь хронометраж смотреть на немецком – воспринимался бы он идентично. Хочется верить, что простота драматургического материала в сочетании с филигранной изысканностью постановки будет по достоинству оценена киевским зрителем. И, возможно, публика в скором времени сможет благосклонней воспринимать такие неординарные спектакли, как «Живой труп», наполненные и по содержанию, и по форме.

Адам и Ева у «Разбитого Горшка»

Текст Валентины Сериковой

Премьера по одноименной пьесе Генриха Кляйста в театре им. Ивана Франко в постановке Романа Мархолиа с Остапом Ступкой в главной роли возвращает к непреходящим смыслам и ценностям

Среди пепельного цвета лиц, чувств и блогов оставленных после площадных пожарищ, кажется, нет надежды еще когда-нибудь увидеть Феникса. И вот когда уже почти ничего не ждешь, решив зажмуриться в ответ на несущее хаос хаки, глаз вдруг ловит белый сполох, от которого не оторваться.

Поздней осенью в Национальном драматическом театре им. И. Франко состоялась премьера по комедии немецкого драматурга Генриха Кляйста «Разбитый кувшин». Знаменательно, что Кляйст был любимцем Ивана Франко, который много переводил его. В том числе он был первым, кто перевел «Разбитый кувшин» на украинский. И в 1905 году театр товарищества «Руська бесіда» выпустил эту постановку на своей сцене. А в 2017-ом по заказу театра известный украинский поэт Юрий Андрухович сделал новую версию перевода. Кляйст умелец подать слово по вкусу искушенных гурманов. Но и Андрухович, без сомнения специалист, в силе которого сохранить энергетику текста, придав ему динамику современной аранжировки.

Поставил комедию немецкого драматурга, написанную в самом начале 19 века, один из самых интересных современных режиссеров Роман Мархолиа. Это его вторая работа у франковцев, первая была по «Живому трупу» Льва Толстого. Театр Мархолиа всегда был фееричным симбиозом искусств, активно красочным, эстетически богатым. У Романа вообще размашистый сценический почерк, он много лет проводил масштабные фестивали и когда писал в пространствах природных ландшафтов и взморья, то у него созвучно вливались в ансамбль даже стихии. В общем, атрибутика карнавала ему близка.

Нередко его спектакли читались преимущественно по визуальному ряду. Он умеет и любит разговаривать образами. Но в последние годы Роман стал более чутко внимать слову, давать услышать и усвоить его зрителю. «Разбитый горшок» («Розбитий глек» в редакции театра им. Франко) стал произведением прозвучавшим симфонией содержания и действия. Кстати, у Кляйста это классическая комедия – полифоничность притчи ей придал Мархолиа.

Спектакль начинается фразой, которая устремляется к надмирному, тому, что неотвратимо грядет: «Сегодня Судный день!». Как будто выстрелила сигнальная ракета, и, пронзив материальность, указала цель замысла. Хотя история, казалось бы, о банальной мирской тяжбе в сельском присутствии про разбитый кувшин, но ее верхняя канва до треска и искры намагничена первыми стихами книги Бытия. И главных героев по стечению обстоятельств зовут Адам и Ева. Сельский судья Адам поздним вечером проник в окно к дочери вдовы Еве с подложным письмом, сулящим незавидную армейскую участь жениху девушки. И взамен на услугу, якобы смягчающую его долю, возжелал известного греха. В этот момент жених Рупрехт, оказавшись в нужное время в нужном месте, увидел в окно нечто неподобающее и без раздумий бросился пресечь зло. В результате потасовки и возни у окна из него вылетел и был разбит глиняный кувшин и голова судьи, который неопознанным скрылся с места преступленья. Вдова Марта, приняв за виновника ущерба простака Рупрехта, пришла искать возмездия в суд. И все было бы решено, как водится «в согласии с законом», но тут неожиданно с инспекцией приехал старший советник Вальтер и в процессе разбора полетов разоблачил вершителя правосудия в местной деревне.

Сбылся вещий сон Адама, приснившийся ему накануне визита ревизора. В этом видении он был в одном лице судья и жертва. И глядя на свои проступки, сам себя осудил на муки – в железный обруч на шею. Тут привычный уклад жизни взрывается боем барабанов, ритмом ритуала, предвещающим смену власти. Люди, камлающие с натянутыми шкурами, наступательно и дерзко заполняют пространство сцены. Знакомая мизансцена... Зал живо реагирует на насущные совпадения. Смех – в ответ на заверения прохвоста судьи, выписывающего кренделя лисьим хвостом о том, что «свои дела он вершит согласно законам и обычаям нашей страны», хлопки – когда твердит о верности присяге, будто речь идет жене.

Отклик на надмирное не такой скорый и явный, но с более глубоким следом. Пока сознание анализирует высокую плотность смыслов, душа сразу впитывает его образы. Самый сильный и захватывающий диалог – всегда без слов. Символ-архетип проникает прямо во врата подсознания, где с ним на одном языке общается Психея. Архетипы «Разбитого горшка» вопреки названию собирают осколки в утраченное единство. Адаму ХХI века, потеряно озирающему разбитую в дребезги жизнь, не знать ли, что чтоб расколоть мудрости не надо, а вот где ее найти, чтоб собрать все заново. Не зря ведь о поссорившихся говорят «горшки побили».

Второе действие снова начинается с пророческого сна о Судном дне. Этот сон, с аллюзией на пророчества Святого Писания, касается не только судьи с именем прародителя, но всякого живущего, кто ведет от него свой род. «Адам» означает «глина» или «глиняный». Притча повествует о причудливо запараллеленых событиях: о том, как падают и разбиваются два горшка. Один – в раю, другой – с подоконника вдовы Марты. Человек с одной стороны «венец вселенной», а с другой – глиняный горшок, разбитый греховным падением, начавшимся с Адама и Евы.

«Разбитый горшок» театра Франко получился высотой в «три неба»: он одновременно о грехопадении библейских предков, о не избегнувших той же участи героях Кляйста, и о нас с вами, собирающих на свою голову те же угли. Спектакль неожиданно получился о горшке и Горшечнике, о человечестве и Божестве, о потерянном рае и отчаянной попытке разглядеть к нему узкий путь, не ошибившись в выборе на распутьях широких дорог. Вот что значит, взять точкой отсчета Писание. Оно даст замыслу все – головокружительную высь, неоглядную ширь, ошеломляющую современность звучания. Горшечник невидимо поможет горшку наполнить его правильным содержанием.

Сценография Владимира Ковальчука и костюмы Наталии Рудюк очень точно работают на замысел спектакля. По диагонали сцены высится черный дом, в его нише – красный трон судьи. В самой глубине – расположен оркестр, зачехленный в черный бархат. А в центре бурное, но беспорядочное движение, выраженное маневрами красной платформы, на которой живет, поет, дерется население притчи. Цветовая гамма спектакля также символична, но не многословна. В костюмах главных героев преобладает телесно-бежевый, глиняный, цвета плоти, контрастно прорисованные на фоне классической триады черно-красно- белого. В контексте этого сценического сказания они приобретают прямо первородные смыслы – это «тьма» и «свет», между которыми заключена «кровь» человека. И время ему определяться в преддверье Судного дня, к чему склонится...

Пора сказать об исполнителях ролей. Все они хороши. Поверьте, такое бывает. Ева со шлейфом кос цвета красной глины – Светлана Косолапова и Анжелика Савченко, советник Вальтер – Александр Заднепровский, писарь Лихт – Олег Стальчук, вдова Марта – Наталья Корпан и Татьяна Михина, Рупрехт – Юрий Ребрик, Файт – Павел Москаль (у спектакля есть второй состав) вращаются в орбите действия лучистыми звездами, у каждой из которых есть час блеснуть. Кометой здесь выступает Остап Ступка, на которого и делался этот спектакль. В этом году народному артисту Украины исполнилось 50 лет, и пьеса Кляйста была выбрана для бенефиса одного из ведущих актеров первой драматической сцены. У Остапа собрана целая коллекция первых ролей, которые он блистательно играл. Давно оправдал громкую фамилию и уже три раза всем все доказал, больше не надо. Теперь ему интересны подробности портрета, тайные пружины. Ступка, конечно, Актер Актерыч в лучшем смысле, этого у него не отнять. Он может мельчайшей мимикой и телодвиженьем выразить не меньше, чем словом. В данном случае все совпало: тема и зрелый, сильный артист в золотой поре.

В финале, когда тайное становится явным, притча кольцуется сакраментальной аллегорией. Сцена поворачивается вокруг оси. Видно, как на верху черного дома потрясает руками судья в вольтеровском парике. Его красная мантия ручьем стекает до низу, как струя крови, пролитая от Авеля до сего дня. Ибо преступлен Закон, нарушен Завет. Но в центре сцены-земли в облаках стелющегося тумана Мадонна в белом хитоне наливает молоко девочке и с надеждой обращает глаза в зал. Луч света освещает над черным домом арку из взмывающих ввысь белых голубей. Образ Святого Духа. Надежда для оставленных и обманутых лиц цвета пепла, воскреснуть и взмыть с Ним как Феникс.

На поле притчи выходят трое в черной амуниции и шлемах с беззвучным оружием – зачищать территорию. Справившись с периметром в пределах сцены, направляют его в зал. И пока зритель невольно вжимается в кресло, не готовый к такому эсхатологическому повороту событий, черные забрасывают в зал загадочные устройства типа «спинингов». Рукава белого прозрачного полотна разлетаются над головами, закипающими вопросом: это уловляющая сеть? или охраняющий покров? Наверное, по-разному: для одного будет – сеть, для другого - покров. В зависимости от того к чему склонилась «кровь» и чем наполнился горшок.

Всегда интересно наблюдать за тем, что растет – деревом, ребенком, художником. «Разбитый кувшин» – спектакль для такого наблюдения. Его создали художники, в которых чувствуется живое движение творческих соков, энергия роста. Ее оказалось достаточно, чтобы напомнить себе и другим: для глины, разбитой злом греха, существует один способ собрать черепки в целое – Любовь. От кульминации к развязке, до самого финала и поклонов течет через притчу немецкая песня «Майне либе» – «Моя любовь». Это народный речитатив под скрипку и бубны, могучий как Рейн, Дунай, Днепр и Волга из песнопений о страстях Христовых. Слова, которые сердце скандирует с Адамом, Евой и вселенной даже не зная перевода:

«Der am Kreuz ist meine Liebe,

Meine Lieb ist Jesus Christ...

Der am Kreuz ist meine Liebe,

weil ich mich im Glaubenbe.

«Тот, Кто на Кресте – моя Любовь,

моя любовь – это Иисус Христос...

Тот, Кто на Кресте – моя Любовь,

в Которого я верю…».