Дмитрий Богомазов: Убить иллюзии^{24 марта 2009}

Беседовала Марыся Никитюк

Фотографировала Ольга Закревская

Дмитрий Богомазов — один из трех киевских режиссеров-экспериментаторов. У каждого в этой тройке ─ Жолдак-Богомазов-Троицкий — есть отчетливый почерк современности, импульс живого театра, которому тесно в чужих, а порой и в собственных рамках.

Богомазов пришел к театральной режиссуре в зрелом возрасте ─ в 29 лет. Учился на курсе у Эдуарда Митницкого, у него же поставил свой первый спектакль «Чаривныця» по пьесе Карпенко-Карого. Извлекая украинскую классику из ее позорного стереотипного стойла, Богомазов сделал украинское село строже и глубже, снабдив спектакль оригинальным музыкальным сопровождением, и выведя конфликт из социальной и этнической плоскости в плоскость чистого искусства.

Несмотря на то, что Богомазов является одним из самых интересных и стоящих украинских режиссеров, творческий путь его складывается непросто, сейчас он хоть и имеет свой театр, но его очень трудно таковым назвать. Комнатка на третьем этаже тесного здания, усеянного офисами, на улице Гончара, 71, уже года четыре является убежищем театра Богомазова «Вильна сцена». Помещаться в таком пространстве крайне трудно, хоть порой в результате диалога с этим пространством рождаются чудесные спектакли, например, ─ «Женщина из прошлого» по пьесе современного немецкого драматурга Ролана Шиммельпфеннига. Крошечная сцена провоцирует Дмитрия Богомазова обживать каждый сантиметр, используя видеопроекции декораций, создавая сюрреалистический, обманчиво объемный мир на нереально маленькой территории.

Дмитрий Богомазов

Спектакли Дмитрия Богомазова на большой сцене в Русской драме («Сон в летнюю ночь»), в театре на Левом берегу («Очередь», «Немного вина или 70 оборотов», «Последний герой») завораживают правильностью, точностью, гармоничностью, иносказательностью и оригинальностью режиссерского языка.

Ставил сначала в Театре на Левом Берегу Днепра, потом уже со своим театром «Вильна сцена» в галерее «Лавра», в Театре на Подоле, в ТЮЗе, а как приглашенный режиссер параллельно ставил в Молодом театре, в театре Русской драмы.

С 2006 театр «Вильна сцена» открыл свою сцену по улице Гончара, 71.

Дмитрий Богомазов ставит в Украине и в России. Проект Театра на Троещине, который долгое время обещали построить Дмитрию Богомазову, окончательно закрыли, он не в приоритете нынешней городской власти.

15 апреля ожидается премьера «Гамлета» в Одесском украинском театре.

Европейское/современное мироощущение

В любой стране можно схематично выделить два аспекта культуры: традиционное искусство, связанное больше уже с туризмом, с сохранением устоявшихся исторических форм. И современное ─ интернациональное, понятное всему миру. И я бы не называл это «европейским искусством», потому что европейский эталон доминировал в 20 ст., а сейчас более приемлемо говорить о «современном искусстве», так называемом контемпорари, которое полностью космополитично.

Мистическое, иррациональное начало в сознании творца с большей вероятностью обращает его к этнографическому, а точное структурное мышление ─ к интернациональному.

Дмитрий Богомазов

Левый Берег

Первые мои постановки я сделал в Театре на Левом Берегу Днепра. Эдуард Метницкий давал мне много свободы. Это не было этапом подчиненности, хотя бы потому, что я пришел в театр сформировавшимся человеком, достаточно зрелым. Кто еще в Киеве тогда ставил Пиранделло, Томаса Манна? А параллельно я ставил независимые проекты Софокла: «Филоктет-концерт» (сцена Театра на Левом Берегу Днепра), Гете — «Фауст-Фрагмент» (на сцене ТЮЗа). А с этих независимых проектов фактически и выросла «Вильная сцена».

Но свой театральный путь я не разделяю на этапы и площадки. Этапы взросления, осознания и точного определения театральных проблем, метода и технологии работы в моем театральном пути выделить уже сложно. Если вы посмотрите фотографии моих спектаклей 12-летней давности и совсем недавних, то не скажете какой из них раньше, я действительно пришел в театр взрослым человеком.

Я находился достаточно долго в поиске себя, потому что меня очень привлекала также наука, она более абстрактна, чем театр, и очень красива. Театр имеет дело с человеком, а там ─ величины, которые можно только помыслить. А режиссер реагирует только на то, что его окружает — я работаю только с конкретными актерами, с конкретным пространством и в этом есть определенное ограничение.

Дмитрий Богомазов

Создание «Вильной сцены»

В 2000 году когда было создана «Вильна сцена» у нее не было вообще никакой игровой площадки. Было крохотное помещение на Гончара, 71, где раньше работал «Театр исторического портрета», и которое Управление культуры передало нам.

Первые два спектакля театра мы делали в пространстве галереи «Лавра». Это спектакли «Горло Sanctus по Гофману и „Морфий“ по Булгакову и Кандинскому. Галерея „Лавра“ — огромное помещение, и оно не традиционное, что мне очень нравилось, я не люблю сцен-коробок. Если бы мне дали сейчас какой-то завод — я бы там развернулся, ух!

Но вместе с тем, «Лавра» и очень сложное помещение. Мы должны были на каждый спектакль построить театр, сыграть в нем, и после представления разобрать театр. Но оно было не адаптированным для театральных постановок. Сейчас у «Лавры» начался новый качественный этап, они предложили нам сотрудничество и возможно из этого что-то и выйдет.

Потом были наши спектакли на малой сцене ТЮЗа («Роберто Зукко») и в Театре на Подоле («Morituri te Salutantе» по новеллам Стефаныка). Мне было очень интересно работать на этих площадках, но это сложно и технически и психологически: все время ощущенье, что ты каждый день переезжаешь в новую съемную квартиру.

Мой крохотный дом

И мы поняли, что лучше маленькая, но своя сцена. И решили своими силами приспособить помещение на Гончара под зрительный зал, потому что репетировать здесь можно было, а вот спектакли показывать на зрителя — уж никак.

Но сцена моего театра на Гончара, 71 ─ очень сложное пространство, потому что очень маленькое, и мне, честно говоря, как режиссеру, тяжело здесь работать.

Здесь невозможна мизансцена. Потому что, если стал один человек, то он практически все пространство и занял, это и вся мизансцена, ты не можешь поставить второго, третьего человека, пятого. Включил один луч прожектора — все видно. «Женщина из прошлого» — это эксперимент, продиктованный пространством. Все мои спектакли здесь — это попытка с этим пространством как-то работать.

Поэтому я принимаю приглашения других театров Киева, Украины, России, чтобы ставить на больших сценах. Недавно в Перми поставил «Смерть Тарелкина». Сейчас в Одесском украинском театре — «Гамлета».

Но дело не только в размерах сцены. Мне не хватает одного спектакля в год, этого мало. А город финансирует нам постановку только одного спектакля. Чтобы поставить другой, допустим, на заработанные от продажи билетов деньги, как делают большие театры, у нас нет возможности — зал на 20 мест, знаете ли, прибыли не приносит.

Дмитрий Богомазов

Нетрадиционные площадки. Frish

Меня очень интересует работа в нетрадиционных пространствах. Однажды я даже участвовал в конференции в Марселе посвященной Фриш-индустрии ─ освоение художниками нетрадиционных пространств. Постановки в подобных пространствах (как тот же киевский Арсенал) меняет тип общения с публикой. Это вынимает ее с удобного кресла, и заставляет проявлять другой тип активности.

Театр условно можно разделить на демократический и недемократический. Театр недемократический: в нем удобные кресла, бархатные кулисы и, как правило, какая-нибудь слезливая пьеса с сериальными актерами. Зал — потребитель такого театра, знает, куда он пришел, ничего нового не ожидает. Зрители одновременно плачут, вздыхают, смеются, думают одно и тоже, навязанное ─ таким залом очень легко манипулировать. Именно этот тип театра в Украине и существует, и такой театр не нравится молодежи.

Украина пытается стать демократической страной, но многие заблуждаются, думая, что демократия касается исключительно доходов. В первую очередь ее характеризирует активное сознание каждого ее гражданина, только при этих условиях демократия работает, в противном случае превращается в извращенный аппарат манипуляции стадами человеческих масс.

Демократический театр предполагает такие спектакли, к которым каждый человек может по-своему относиться: один плакать, другой смеяться. И нестандартные пространства опустевших промзон позволяют создавать нужное для провокации поле напряжения, когда человек должен быть сам активен умом.

Когда зритель сидит в мягком креслице, посапывая чуть-чуть, гаснет свет — ему хорошо, уютно, кто-то конфеточку дожевывает, и тут выходит актер, музыка играет — благодать. Это зритель видел вчера, и сегодня посмотрит, и завтра, за этим он и пришел. Это Фрейд называл стремлением к смерти — повтор удовольствия. А современное искусство не занимается повтором удовольствия, оно все время предлагает новое и часто неизвестное, и публика должна каждый раз определяться заново.

Убить иллюзии

Задача искусства, как мне кажется, избавлять человека от иллюзий-паразитов, пусть это крайне жестоко, но человек, должен пребывать в реальности, хотя бы для того, чтобы самому решать и делать выбор. Это касается как зрителей, так и актеров. Современное искусство требует путешествия в опасные зоны сознания и подсознания — это трудная работа вечных сталкеров, поэтому туда не каждый человек может забираться. А, к примеру, мой любимый актер Виталий Линнецкий, который у меня играл Роберто Зукко — очень рисковый парень, и очень даже может.

Почему тот же Роберто Зукко (герой однойменного спектакля в «Вильной сцене» — прим. редакции) убивает маму и остальных, почему он это совершает? Пьеса так построена, что ему нужно найти причину не убить, а он ее не находит и поэтому убивает. Другие же люди живут и находят причину убить — это два разных взгляда. Но чтобы найти причину не убивать, я должен видеть реальность. Если ты мама, и ты меня любишь, то у меня есть причины тебя не убивать, а если ты играешь мою маму, и вовсе меня не любишь, то почему бы тебя не убить? Понятно, что это условное построение, ни в коем случае не буквальные рекомендации к действию, это касается рассуждения.

Дмитрий Богомазов

Нужно быть здоровым и рассудительным человеком, чтобы понимать жестокость в кино, в театре, в литературе не для демонстрации и размножения этой самой парадигмы зла, это метод, рычаг, который быстрее сдвигает сознание. Почему Арто предлагал театр жестокости? Чтобы быстрее лишить человека иллюзий, открыть ему что-то. Просто человеческое сознание настолько косно, что для того, чтобы изменить его, исправить, очистить, нужны крайние меры. Это делается не для того, чтобы человек совершал такое же действие, а как раз наоборот.

А в противном случае, когда человек спит, когда им управляют некие извращенные алчные силы, подкармливая его комфортом, подменяя все на свете ценности и истины этим комфортом и потреблением, какой смысл у этого человека? Мы же видим, что общество потребления сейчас рушится, и происходит это потому, что все потребление сводится к комфорту, а это дорога, которая никуда не ведет.

Театр должен умирать

Театр всегда умирает. Уже две тысячи лет умирает и никак не умрет. Это связано с процессами возрождения и смерти — на пересечении этих двух миров зиждется жизнь. А театр прочно связан с сакральными, священными сторонами бытия, и путь от рождения к смерти и снова к возрождению — лежит в его основе.

И здесь нет страховки, что ты, сделав сегодня хорошо, завтра сделаешь это опять. Поэтому театр умирает каждый раз, как только он сыгран. И должен завтра вновь родиться. А может и не родится. Завтра может быть публика не придет, кризис грянул — нет денег. Спектакль хороший уже сделан, а на него никто не пришел, вот он и умер. А завтра люди пришли — и он ожил. Здесь все незастраховано, люди, которые с перепугу делают попсовое искусство, хотят, чтобы к ним всегда приходили, хотят всем понравиться, не хотят рисковать. Этот театр не умирает, он уже мертв. Ну откуда я знаю, например, кто на мою электроакустическую оперу придет? А, может, не найдется желающих на английском языке слушать такую оперу? Но если ты не будешь рисковать, то театр таки умрет, его же люди поддерживают. Шекспир он в текстах всегда есть, но текст это всегда только возможность, она потенциальная, а кинетической делаешь ее ты.

Дмитрий Богомазов

Но театр не просто, где захотел там и появился, где вздумалось, там и умер, его должно провоцировать государство, поддерживать гранды, программы, бизнес. Вот, например, мне рассказывали, какое чудо произошло с современным танцем на территории Бельгии и Швейцарии. Там никогда сроду не было ни театра, ни танца, и вдруг — скачок совершили, просто номер 1, тот же Жан Фабр появился. Этот скачок был спровоцирован социальной политикой государства.

Главное для появления чего-то нового и прекрасного — это поддержка и место, где это новое может происходить — свободная площадка, например. Тогда появятся молодые творцы. У нас же эта ситуация блокирована, финансируют только тех, кто уже есть, большое спасибо конечно, я очень доволен, все нормально. Но я не вижу молодых, им попросту негде и не как появиться.

В тексте должна быть вертикаль

Любимые мои авторы: греки и Шекспир. Также я работал и с Шиммельпфеннигом, Кольтесом, Гете, Томасом Манном, Пиранделло. Но какой бы текст я не брал за основу, я ищу в нем — я так это для себя называю — Театр. Это сущность такая, которая включает в себя наличие и смысла и реального, и игры.

То, что я называю «Театр» всегда обладает всеми признаками живого организма. Можно правда работать без текста-первоосновы, современный театр это позволяет: постдраматический театр, Театр танца и т.д. И это проще, потому что со словом работать в театре сложнее всего. Говорить на сцене текст — всегда трудно, это технологически почти самая неуправляемая ситуация — слово тебя очень легко ловит и создается ситуация несвободы.

Но лично я люблю структуру текста, люблю с ней работать, иногда я закладываю в основу спектакля прозу, а не драматургию, это немного сложнее.

Текст, в котором заложен тот самый Театр, который я ищу, обязательно должен обладать некой вертикалью. Есть горизонталь — это сюжет, история, эмоции, которые бесконечно повторяются, и ничего нового ты в них не откроешь никогда. А вертикаль придает тексту смысл. Смысл всегда связан с парадоксом, опять-таки — с убийством иллюзий и, как это ни странно звучит, — с тайной, которая и дает возможность объемного, глубокого переживания мира. Смысл нельзя уловить раз и навсегда, он существует только как предощущение.

Дмитрий Богомазов