Орловская порода10 ноября 2012

Автор: Александр Володарский

На заднике переливается огнями внушительный логотип фирмы — ORLOV. Рядом висит большой портрет изобретателя швейной машинки Зингера. Легкая музыка. На сцене — фуршет. Тусовка — все участники спектакля. В руках гостей — бокалы с напитками, закуски. В центре событий — кутюрье Феликс Орлов, по виду — уже немолодой, но молодящийся мужчина, в безукоризненном фраке. К нему походят, поздравляют, с ним чокаются, дарят цветы, подарки. Возможно, портрет Зингера не висит, а Феликсу Орлову его дарят.

Феликс Орлов (указывая на портрет). Дорогие друзья, коллеги! Минутку внимания! Скажите, кто этот могучий старик?
Гость 1. Исаак Зингер. Изобретатель швейной машинки.
Феликс Орлов. Верно! Но Зингер не изобретал швейной машинки и не утверждал этого. В середине девятнадцатого века уже были швейные машинки. За десять дней, которые «потрясли мир» и сделали его богачом, Зингер усовершенствовал конструкцию этих моделей. Он расположил челнок горизонтально, благодаря чему нить перестала запутываться. Придумал столик-доску для ткани и ножку-держатель иглы — это позволило делать непрерывный шов. А также снабдил машину ножной педалью — освободив наши руки. Первый «Зингер» был продан за сто долларов. Это был уникальный случай, когда первый образец не только окупил все затраты на разработку, но и принес прибыль.
Гость 2 (провозглашает тост). За отца всех закройщиков и портных — Исаака Зингера! И за главу дома моды «Орлов» — кутюрье Феликса Орлова!

Гости аплодируют, выпивают.

Феликс Орлов (продолжает). Вот так же и дом моды «Орлов» начинался не с меня… В небольшом домике, на окраине еврейского местечка, где жила семья Орловых, в том углу, где у православных обитателей городка висели иконы, висел портрет этого человека. В нашей семье шили все. В десять лет мой отец сам сшил себе костюм. Его дед говорил ему, что он очень способный. Но потом жизнь отца сложилось так, что он никогда не брал в руки иголку. Недавно мой отец ушел… Домашние в детстве звали моего папу — Шуня, Галя-молочница — Сашко, в метрике было написано — Шимон.

Среди фуршета неожиданно появляется Мама — молодая женщина, обитательница местечка начала 20-го века. Она явно кого-то ищет.

Мама (кричит). Шуня! Шуня! Гей эсенн!

Присутствующие в недоумении пропускают ее, отходят в сторону, в темноту… Гаснет логотип. Тусовка на сцене быстро внешне преображается — это уже обитатели старого еврейского местечка.

Обитатель 1. Это был обычный городок, местечко. Кто не в курсе, гуглите Википедию и читайте cами: «Местечко — небольшое поселение полугородского типа в Восточной Европе с преобладающим еврейским населением».

Пока он говорит этот текст, звучит музыка или песенка о еврейском местечке, и сцена усилиями актеров при помощи несложных декораций быстро превращается в этакое «шагаловское» местечко.

Мама (зовет чуть громче). Шуня! Шуня! Гей эсенн!

Обитатель 2. Местечко на идиш — штэтл. Основным языком еврейских местечек на Украине или в Украине, как вам нравится — был идиш.

Все герои как бы оживают и начинают говорить всякую белиберду на идиш, типа: «Вифль костен? А за юр оф мир! Зай гезунд! А гитэ нахт!»

Обитатель 3. Но мы не будем вас утомлять. Откуда вам знать этот язык — идиш?! Лучше учите себе английский — точно не пропадете.

Все герои комично переходят на английский: «Йес, сэр! Хау ду ю ду, сэр! О’ кэй, мисс! Гуд найт, лэди Хая!»

Обитатель 4. А еще лучше китайский — не пожалеете!

Все герои переходят на китайский со взаимными поклонами: «Ни хао! Ванг шанг хао! Дзай дзиан! Се се!»

Мама (снова зовет). Шуня! Шунечка! Иди кушать!

Появляется мальчик лет пятнадцати, подбегает к маме. Мама целует его.

Орлов-мальчик. Иди, мамочка, я cейчас!

Мальчик идет дальше. Ему навстречу — Галя-молочница, молодая красивая деваха с бидоном.

Галя. Сашко! Якый же ты гарный хлопчик! Просто красунчик!
Орлов-мальчик. Ты тоже, Галя — а шейнэр мэйдэлэ!
Галя. Шо?
Орлов-мальчик. Я сказал — красивая ты девушка.
Галя (смущенно). Да, ладно тоби…
Орлов-мальчик. Честное слово. (Испуганно глядя на грудь девушки). Ой, Галя, а что у тебя тут?
Галя. Ой, шо?!

Галя так же испуганно начинает рассматривать себя. Пользуясь этим, мальчик нахально хватает ее и целует.

Галя. Куды?! От нахал!

Галя отталкивает его.

Орлов-мальчик. Я не нахал, я — серьезно. Замуж за меня пойдешь?
Галя. Замиж?! Тю! Так я ж нэ ваша!
Орлов-мальчик. Ну и что? У тебя какая фамилия?
Галя. Червяк.
Орлов-мальчик. Червяк?! Что это за фамилия?! Выйдешь за меня — будешь Орлова! Как я!
Галя. Орлова… Гарна хфамилия. А звидки у тэбэ така хфамилия? Кругом — люды, як люды: Вайсфельды, Розенблаты, Табакмахеры. А вы еврэи — и Орловы?! Може твий дид Арон — граф? А?!
Орлов-мальчик. Считай, что граф! Арон Орлов — звучит?! Ну, так как, пойдешь за меня?
Галя. А шо, може и пиду! Зарады хфамилии. Ты тильки давай, пидростай скорише! Красунчик!

Галя со смехом чмокает «жениха» и уходит, с улыбкой оглядываясь на него.

Орлов. Подрасту! Ты, главное, жди!

На сцене появляются двое мальчишек покрупнее, которые поджидают нашего героя.

1-й мальчик. Наглый субъект — этот портняжка Орлов! Граф недорезанный!
2-й мальчик. Давно пора этой птичке-невеличке по клюву съездить! А то шнобель у него чересчур ровненький!

Им навстречу идет Шуня. Мальчишки преграждают ему дорогу.

1-й мальчик. Ну, ты, орел! Дай пару копеек! На синематограф не хватает!
Орлов-мальчик. На синематограф?! Мой дед в таких случаях знаете, что говорит?
1-й мальчик. И что же говорит твой дед?
Орлов-мальчик. Он говорит: «Нет денег — в синематограф не ходят!»
2-й мальчик. Ты кого учишь, шлемазл!

2-й мальчик дает Шуне подзатыльник, Шуня отвечает ударом, начинается драка. В этот момент подбегает щупленький мальчишка, но с палкой в одной руке и камнем — в другой! Его зовут Натан.

Натан. Назад! Вы на кого наехали, шноранты!

Натан начинает угрожающе размахивать палкой.

Натан. А ну пошли вон, а то сейчас лишнюю дырку в башке сделаю! Ну!

Мальчишки с криками: «Убери палку, придурок!» убегают.

Орлов-мальчик (отряхиваясь). Спасибо, Натан!
Натан (помогая ему отряхиваться). Ерунда! Сегодня я тебя выручил, завтра — ты меня. Хочешь конфетку?

Натан достает из кармана конфету, откусывает половину, а другую протягивает другу.

Орлов-мальчик. Давай! (жует)
Натан. Люблю конфеты… А ты штаны порвал!
Орлов-мальчик. Ничего, сам — сшил, сам — порвал, сам — и починю.
Натан. Ты шить умеешь. Дед научил?
Орлов-мальчик. А кто ж еще! К нему раньше ездили одежду заказывать из самого Киева!
Натан. Ого! Значит, и ты здесь на кусок хлеба себе всегда заработаешь.
Орлов-мальчик. Э, нет! Я в большой город поеду. Харьков или Киев. А может и в Москву! Не знаю еще, но в Сквире точно не останусь!
Натан. Ух, ты! А можно, и я с тобой! Чего здесь делать, надоело!
Орлов-мальчик. Ладно. Отпустят — поедем вместе!
Натан. А не отпустят?
Орлов-мальчик. Не отпустят — сбежим!

Мальчики вместе уходят. Появляется пожилой человек — Арон. Садится за швейную машинку и шьет. К шьющему старику подходят два офицера-деникинца.

1-й деникинец. Здравствуйте, господин Орлов!
Арон. Добрый день, господа офицеры! Чем могу?
2-й деникинец. Нам сказали, что вы шьете?
Арон. Интересно, почему только я? У меня в доме все шьют: жена шьет, сын шьет и даже внук неплохо шьет, но я не уверен, что он пойдет по этой линии. Он мне недавно заявил: «Дед, ты ничего не понимаешь! Сейчас все только строится, и у меня есть шанс!» А, когда я смотрю вокруг — мне кажется, что все как раз наоборот — разваливается. А как вы считаете, господа?
1-й деникинец. Никак не считаем!.. Нам сказали, что вы отлично шьете мужские костюмы.
Арон. Ой, кто вам такое сказал? Депутат государственной думы Родзянко или сахарозаводчик Терещенко?.. Я лично шил им костюмы… Но это, господа, было еще до революции.
1-й деникинец. Мы хотим заказать у вас новые мундиры.
Арон. Хотеть не вредно!.. Вы извините, но когда мой внук говорит мне: «дед, я хочу это!», он немедленно именно это — и не получает. Потому что — не «я хочу!», а — «дед, можно»? Почувствуйте разницу.
1-й деникинец. Господин Орлов, вы отчетливо понимаете, кто перед вами?
Арон. Ой, что тут понимать, господа офицеры, я говорю и одновременно думаю головой! Как ваш начальник Деникин, он же тоже, наверное, иногда думает. А на когда вам нужны ваши мундиры?
2-й деникинец. Вчера! Идет война, и мы не знаем, что будет с нами завтра.
Арон. Завтра… Ну, что будет с нами завтра, знает только господь Бог… А вот, что будет послезавтра, кажется, знаю я.
1-й деникинец. Что вы имеете в виду?
Арон. Послезавтра вечером вы оба зайдете до меня и заберете свои новенькие мундиры. Прямо с моей иголочки!

Со двора Арона зовет его жена Рива.

Рива. Арон! Выйди!

Арон встает.

2-й деникинец. В чем дело?
Арон. Одну минутку, господа офицеры. У вас Деникин — главнокомандующий, а у меня уже сорок лет — моя Рива, чтоб она жила еще сто лет и один год!.. Иду, дорогая!
1-й деникинец. А нельзя ли снять сперва мерку? Мы очень торопимся.
Арон. Эх, если бы господь не так торопился, возможно, наш мир был бы хоть немного лучше. Через пять минут, господа, вы будете свободны и сможете отдыхать, как еврей в субботу!

Арон выходит к Риве.

Арон. Что, моя радость?
Рива. Арон! Возьми с них аванс!
Арон. Рива, что ты такое говоришь? Это же офицеры — благородные люди!
Рива. Тогда тем более, Арон! Возьми аванс пятьдесят процентов. Если они такие благородные, так ты уже таким благородным можешь не быть.
Арон. Хорошо, иди, мое счастье! Я все понял.
Рива. Арон, ты меня услышал?
Арон. Рива, даже когда ты молчишь, я тебя тоже прекрасно слышу!

Арон возвращается обратно… Во двор выходят одетые в новые мундиры деникинцы. За ними выбегает Арон.

Арон. Пардон, господа, а деньги?
1-й деникинец. Господин Орлов, не смешите нас! Какие деньги?!
Арон. Как это — какие? А за работу!
2-й деникинец. Послушайте, уважаемый, мы, по-моему, оставили вам расписку, что вам еще от нас надо?!
1-й деникинец. Если вы умеете читать по-русски, там все ясно написано!.. Что за народ?!

Деникинцы уходят. Арон возвращается в дом. Рива лежит в постели. Арон ложится рядом, начинает крутиться и кряхтеть.

Арон. Рива, где эта расписка?
Рива. В столе.
Арон. Ты ее читала?
Рива. А что же!
Арон. И как?
Рива. Двадцать.
Арон. Что — «двадцать»?
Рива. А что — «и как»? Они пообещали, что полностью расплатятся, но только после окончательной победы над большевиками. Правда они забыли уточнить, когда будет эта победа: на йом кипур или на пурим?!

Арон крутится, вздыхает…

Рива. Арон, что ты крутишься уже целую неделю, будто у тебя в одном месте пропеллер?! Я же тебе говорила — возьми аванс!
Арон. Ты знаешь, Рива, для чего евреям еще в детстве делают обрезание?
Рива. Знаю.
Арон. Чтобы потом, когда у них будут постоянно что-то обрезать или отнимать, они к этому немного привыкли.
Рива. Причем здесь евреи, если так устроен мир: хорошему человеку — везде не особенно хорошо, а плохому — везде не особенно плохо. Ладно, Арон, забудь! Чтобы это был их последний мундир!
Арон. Не надо так говорить, Ривочка, не надо, это — грех! Пока у меня есть швейная машинка, чтоб этот Зингер на том свете был счастлив, мы всегда проживем! Просто обидно! Похоже, они нас за людей не сильно считают.
Рива. Что делать?! Когда у человека в кармане болтается пистолет, он начинает меньше считаться с другими… Ну, все! Спи, Арон! Уже светает.
Арон (вскакивает и начинает одеваться). Нет! Я решил! Рива, собери мне вещи. Я еду в Киев, мне срочно нужно к Деникину!

Арон начинает решительно одеваться.

Рива. Скажи, Арон, что ты шутишь!
Арон. Когда я последний раз шутил, Рива?! Еще до революции!
Рива (встает и хватает его за рукав). Арон, нет! Подумай: где — ты, и где — Деникин?!
Арон. Рива, да! И ты знаешь, дорогая, если я сказал — да, то это таки — да, а не таки-нет!

Рива плачет, пытаясь его остановить.

Рива. Геволд! Мишигинэр, вус титсты!

Рива плачет и рвет на себе волосы. Арон собирается.

Арон (сквозь плач Ривы). Извините, но тут и без перевода с идиш понятно, что Рива кричит мужу.

Рива. Что ты делаешь, идиот!

Рива плачет. Арон уходит.

Арон (уходя). Я еду!
Рива. И Арон поехал! И, вы не поверите, он таки нашел ставку Деникина, и добился своего. Его принял сам Деникин.

За большим столом сидит Деникин. Напротив него на стуле — Арон Орлов.

Деникин. Вы довольны, господин Орлов? Хочу еще раз принести вам свои извинения за действия моих офицеров.
Арон. Что вы, господин генерал, что я не понимаю! Идет война… Чтобы тот, кто придумал войну, туда не доехал, обратно не вернулся и в дороге не остался!
Деникин. Да! Великие потрясения не проходят без поражения морального облика народа. Русская смута, наряду с примерами высокого самопожертвования, всколыхнула еще в большей степени всю грязную накипь, все низменные стороны, таившиеся в глубинах человеческой души. Это, к сожалению, коснулось даже офицеров. Тем не менее, вам заплатили деньги за вашу работу?
Арон. Спасибо, ваше высокоблагородие! Заплатили. Конечно, моя работа стоит дороже, но… В общем, если вы тоже захотите новый мундир, я сделаю вам хорошую скидку.
Деникин. Господин, Орлов, вы, как я разумею, еврей?
Арон. Да, слава Богу! Уже шестьдесят пять лет как один день.
Деникин. Почему же — слава Богу, ведь евреи вечно недовольны своей судьбой?
Арон. Господин генерал, я не всегда доволен своей Ривой, но неужели вы думаете, что я на кого-нибудь ее променяю?! Вот так и евреи.
Деникин. Хорошо! Тогда ответьте мне, почему ваши единоверцы в основном поддерживают большевиков?
Арон. А почему вы, господин генерал, поддерживаете царя?
Деникин. Я служу святому делу освобождения России! России, которая дала мне все. И пусть в силу неизбежных исторических законов пало самодержавие, и страна перешла к народовластию. Но нет свободы в революционном застенке и нет равенства в травле классов. И, кстати, к вашему сведению, господин Орлов, мой отец был крепостным, поэтому я гораздо ближе к пролетариям, чем всякие Троцкие и Ленины, вместе взятые!
Арон. Ну, я думаю, если бы ваш папа был евреем, стать генералом вам было бы еще труднее. Но дело не только в этом, господин Деникин. Вот мне, чтобы быть портным, нужны только мои руки, а вам, чтобы быть генералом — целая армия! Потому что любой генерал без армии — ноль, даже если он сам Наполеон Бонапарт. Махать саблей — не фокус, надо сделать так, чтобы за вами пошли живые люди!
Деникин. Должны идти! Ведь именно белый режим приносит народу свободу церкви, свободу печати, внесословный суд и нормальную школу. А ваш Бронштейн-Троцкий хочет разрушить мою Россию!
Арон. Э-э… Господин Деникин! Вы заметили, с чего начинается голова человека? С ушей! Троцкий умеет красиво говорить. А уши — слабое место не только у женщин… Как говорила моя бабушка Берта — говорите вы тоже!
Деникин. Троцкий — дешевый демагог! А я — солдат! И для меня главное — долг и приказ!
Арон. А для него главное — власть! Человек, который жаждет власти, это то же самое, что утопающий. Если не будет соломинки, он будет хвататься за пузырьки в воде, топить других, только чтобы любой ценой вынырнуть на поверхность. А большевиков, я вас уверяю, поддерживают далеко не все наши. Потому что, как сказал один умный раввин: «Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за нее Бронштейны».
Деникин. Тогда я тем более не понимаю, зачем ваши соплеменники так массово пошли в эту так называемую революцию?
Арон. Зачем… Потому что все в этой жизни устроено как в обычном трактире: вас привлекает меню, вы заказываете блюдо, наслаждаетесь вкусом — а час расплаты наступает потом!
Деникин. Да… Есть суд Божий, господин Орлов, а есть приговор Истории. Если мы проиграем Россию большевикам, Господь, возможно, нас простит, а вот История — вряд ли… Не смею вас больше задерживать!

Деникин поднимается. Встает и Арон и внимательно смотрит на Деникина.

Арон. Бога мы сердим нашими грехами, а людей — достоинствами! Да простятся нам грехи наши! Еще раз большое спасибо, господин генерал!
Деникин. А что это вы, господин Орлов, на меня так пристально глядите?
Арон. На всякий случай, господин Деникин. Снимаю на глаз мерку.
Деникин. Мерку?!
Арон. Да вы не волнуйтесь, я же не столяр, я — портной.
Деникин. Ну-ну… Честь имею!

Деникин уходит. И Арон уходит…
Убитая горем Рива во дворе крутит швейную машинку Арона. Появляется чуть пьяный и счастливый Арон.

Арон. Рива, Ривочка! Посмотри, что я привез!

Рива, не веря своему счастью, встает, а Арон вытряхивает из саквояжа пачку денег и держит в руках документ.

Рива. Арончик! Боже мой, как же ты похудел…
Арон. Ничего страшного! Ты же знаешь, моя дорогая, я был не на курорте.

Они обнимаются.

Арон. Читай, женщина!
Рива (читает). «Охранная грамота. Орлову Арону Лейб-Шмулевичу, оказавшему неоценимые услуги белому движению, оказывать всяческое покровительство и защиту. Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России, генерал-лейтенант Деникин». (плачет) Я думала, ты уже не вернешься! И Табакмахерша говорила, что у тебя не все дома. Хотя мы все время были дома, и тебя ждали.
Арон (гладя ее по голове). Рива, Ривочка моя! Мой дед дожил до девяноста девяти лет. Он не обидится, если я проживу хотя бы на один год больше! А эту бумагу, дорогая, возьми в рамочку! И можешь показать ее Табакмахерше. Пусть все соседи знают, кто такой Арон Орлов!

Рива и Табакмахерша на улице.

Табакмахерша. Ой, Ривочка, ты даже не представляешь, как мы все за тебя рады!
Рива. Но почему, очень хорошо себе представляю! Я представляю, как я рада, а если вы рады даже в десять раз меньше, то все равно — это большая радость!
Табакмахерша. Не то слово! Счастье, что твой Арончик вернулся домой целый, и, люди говорят, с большими деньгами?
Рива. Какие деньги, Саррочка?! Крохи, кто их видел?! Я могу сказать одно: как не крути, а это все добром не кончится!
Табакмахерша (согласно кивая головой). Не кончится, Ривэлэ! Как пить дать, добром не кончится!
Рива. В Проскурове на днях был погром.
Табакмахерша. И в Коростышеве был. И в Белой Церкви был.
Рива. А в Жмеринке — целых два.
Табакмахерша. А моей невестке скоро рожать…
Рива. Да. Я ее вчера видела. Поздравляю — у вас будет мальчик!
Табакмахерша. Все так говорят.
Рива. А что тут еще скажешь… У нее такой острый живот, будто она проглотила целую саблю! Легких ей родов!..

Соседки расходятся по домам… Вдруг — шум. Крики: «Бей жидов! „Они здесь, ломай!“„Прячутся, пархатые!“ Звон разбитых стекол. Черный дым. Одним словом, погром. Арон во дворе кричит Риве.

Арон. Рива, гони всех в погреб! Прячьтесь! Быстрее!
Рива. А ты?
Арон. Я спрячусь здесь, вдруг они надумают поджечь дом.
Рива. Арон!
Арон. За меня не бойся! Они меня не тронут!
Рива. Я без тебя не пойду!
Арон. Рива! Сейчас не время спорить! Беги!

Рива убегает в дом.

Рива (голос из дома). В погреб! Все — в погреб!

Арон прячется возле дома. В руке у него охранная грамота в рамочке. Мимо дома пробегают какие-то погромщики с топорами, дубинами. Вдруг он видит, как по улице бежит и петляет беременная женщина, а за ней пьяный петлюровец с саблей на боку, а в руке у него ружье с прикрепленным штыком.

Беременная женщина (кричит). Помогите! Люди! Убивают! Помогите!
Петлюровец. Стий, сучка! Стий, кажу! Стий!
Арон. И тут Арон не выдержал и громко выкрикнул ту самую фразу Ривы. (Выскакивая петлюровцу наперерез). Мишигинэр, вус титсты!
Петлюровец. Ах ты, морда жидовская!

И пьяный петлюровец, ткнув женщину штыком в бок, подбегает к старику Орлову и всаживает ему штык прямо в грудь. Арон падает, роняет грамоту, стекло в рамочке разбивается. Погромщик вытаскивает саблю и рубит лежащего Арона наотмашь. Затем мгновение смотрит на своих рук дело и, пьяно смеясь, бежит дальше. А женщина, встает и, зажав рукой истекающий кровью бок, бежит в дом Орловых.

Беременная женщина (кричит). Убили! Убили!

Из дома выбегают Рива и внук.

Рива. Арон! Арон! Арон!!!
Орлов-мальчик. Дед! Вус титсты! Вус титсты!

Они плачут над Ароном. Сквозь их плач прорывается детский крик новорожденного и детский плач.

Беременная женщина. Мальчика, который позже родился целым и невредимым, Табакмахеры в честь старика Орлова назвали Ароном. Но случилось это уже в далекой Америке, куда соседи Орловых успели сбежать…

На авансцену выходит главный герой — Орлов, выросший тот самый мальчик Шуня или Саша, как кому нравится.

Орлов. А Шуня Орлов вырос в своего деда — такой же смелый и решительный. А еще непримиримый к врагам Советской власти, которая ему все дала. В паспорте у него было написано Орлов Шимон Лейбович, а на службе его все называли Александр Леонидович. Приказом Народного комиссара внутренних дел Генриха Ягоды ему было присвоено звание майора государственной безопасности.

Пока Орлов говорит и облачается в чекистскую форму, меняется декорация. На сцене появляется условный кабинет чекиста: стол, стул, лампа настольная и портрет Сталина.
В кабинет входят Орлов и Натан Гуревич.

Гуревич. Вот он, личный кабинет новоиспеченного майора Орлова! Поздравляю, Санька!
Орлов. Натан, можно подумать — у тебя нет своего кабинета!
Гуревич. Есть, конечно! Но там мы сидим вдвоем с Ванькой Пинчуком. А вдвоем это уже не кабинет, а коммуналка!
Орлов. Учитывая, капитан Гуревич, что вы — друг детства майора Орлова, вам разрешается заходить в этот кабинет без стука!
Гуревич. Подумать только, а ведь мог бы ты, как добропорядочный еврей, сидеть сейчас в своем доме, в нашей Сквире, крутить пейсы и швейную машинку деда Арона и напевать! (поет) «Тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум балалайкэ, шпиль балалайкэ, шпиль балалайкэ, фрэйлех золь зайн!…»
Орлов. Нет уж! Пожили наши предки без всяких прав, в черте оседлости! Хватит! Власть переменилась. Евреи теперь такие же люди, как и все. А это серое прошлое я, Натан, зачеркнул, выбросил из головы. Все выбросил и песни тоже. Я и старикам своим запрещаю даже дома на идиш говорить!
Гуревич. А думать на идиш?
Орлов. Тут что я могу сделать?! Мне самому недавно снилось, будто я с дедом Ароном говорю. Представляешь — рассказываю ему, кем стал, как с врагами борюсь. А потом вдруг понимаю, что говорю-то я с ним по-еврейски.
Гуревич. И что дальше?
Орлов. Жена меня разбудила. Испугалась, что я во сне разговариваю!
Гуревич. Выходит, Саня, «отречемся от старого мира» … А я только в прошлое воскресенье в Сквиру съездил.
Орлов. Зачем? По работе?
Гуревич. Нет… Так… Могилки проведать. Посмотреть…
Орлов. Ну, и как там?
Гуревич. Нормально… Живут люди. Ты Галю-молочницу помнишь?
Орлов. Конечно! Галя Червяк.
Гуревич. Добрыйвечер.
Орлов. Чего, «Добрый вечер»?
Гуревич. Фамилия у нее теперь такая. Замуж она вышла. И на зоотехника выучилась.
Орлов. Правильно! Она — бойкая была… Добрыйвечер — а чего, тоже неплохая фамилия.
Гуревич. А сейчас, оказывается, она — здесь, в Киеве.
Орлов. Замминистра сельского хозяйства?
Гуревич. Нет… В психбольнице лежит.
Орлов. Не понял?
Гуревич. Зоотехником она работала в крупном хозяйстве. А весной вдруг падеж скота у них начался. И отчего — непонятно! Она и решила, что ее во вредительстве обвинят. Вот, не выдержала… Съехали мозги в сторону.
Орлов. Жалко, красивая баба была… Но глупая. Не виновата — никто бы ее не осудил… Я думаю.
Гуревич. Такие дела… Хочешь конфетку?

Гуревич достает из кармана конфету, откусывает половину, а другую протягивает другу.

Орлов. Давай!

Оба жуют и думают о своем.

Натан. Саня, а ты понимаешь, что работа наша — временная? Вот — разоблачим всех врагов, а потом что делать?
Орлов. А что Советская власть скажет, то и будем делать!
Натан. А что она скажет?
Орлов. Об этом, Натан, зачем думать? Придет время — узнаем. И задачу свою — выполним!
Натан. Выполним… Любую задачу выполним… Куда денемся…

И тут в кабинете появляются соседи Орлова по коммунальной квартире. Орлов и Гуревич исчезают. Соседи бесцеремонно переставляют стол, притаскивают плиту, раковину, и кабинет быстро превращается в коммунальную кухню. Кто-то из соседей стоит у плиты, кто-то нарезает что-то у своего столика, кто-то прошел к себе с кастрюлей. На кухню выходит пожилая женщина, Марина Петровна, с деревянным кружком от унитаза в руке.

Марина Петровна. Кто брал мой кружок? Кто, я вас спрашиваю! Я знаю — это вы, Долинский?
Долинский. Марина Петровна, мне интересно, как вы это определили? По отпечаткам? Тогда по отпечаткам чего?
Марина Петровна. Вы — негодяй, Долинский!
Долинский. Я ничего у вас не брал! У меня свой кружок есть!
Марина Петровна. Есть! Но ваш кружок висит на стенке справа, а мой — слева! И вы любите брать мой! Потому что мой — чище! Вы — бандит, Долинский! Бандюган с большой дороги! Вы — мерзкий извращенец!

На кухню выскакивает еще один взъерошенный сосед.

Сосед. Сколько можно орать! Я с ночного дежурства!
Марина Петровна. Ты глянь — он с дежурства?! Вы думаете, Олифер, я забыла, как летом вы взяли мой тазик для варенья и постирали в нем свои носки?
Сосед. Я не виноват, что у меня точно такой же тазик! И я не виноват, что наша советская промышленность выпускает одинаковые тазики! Или вы что-то имеете против советской промышленности?
Марина Петровна. Что вы такое говорите? Стыдно слушать! Я ничего не имею против советской промышленности, зато я имею против вас!
Сосед. Ерунда! Просто я часто дежурю по ночам, и мне нужны чистые носки, потому что у меня потеют ноги!
Марина Петровна. Лучше бы, Олифер, вы были безногим инвалидом! Бандиты! В квартире живут одни бандиты! По вам всем давно тюрьма плачет!

Гаснет свет, соседи исчезают. За одним из столиков зажигается лампа, за столиком — Орлов. Это уже на сцене снова условно оборудованный кабинет чекиста. Перед Орловым — Отец Риты. Идет допрос.

Орлов. Мы знаем, что вы, Семен Григорьевич, были эсером. А в газете вы возглавляли подпольную сионистскую организацию! Так?!
Отец Риты. Это неправда!
Орлов. Что неправда? Вы не были эсером?
Отец Риты. Был!
Орлов. А руководителем сионистской организации вы тоже были?
Отец Риты. Не был!
Орлов. Отпираться бессмысленно, гражданин Зак, у нас есть на вас достоверные и, главное, добровольные и чистосердечные показания ваших коллег. Вот, пожалуйста, редактор Дора Моисеевна Квятковская, корректор Аркадий Борисович Шахнович, наборщик Степан Петрович Мироненко.
Отец Риты. Что? Откуда здесь взялся Мироненко?
Орлов. Он — сочувствующий. А что вы удивляетесь, когда-то в России были жидовствующие, а теперь — сочувствующие! Мой вам совет — подписывайте, Семен Григорьевич, протокол допроса! И считайте, что вам повезло, что вы — всего лишь агент сионизма, а не японский шпион!
Отец Риты. А если я подпишу, что будет с моим ребенком?
Орлов. Как сказал товарищ Сталин: «Сын за отца не отвечает!»
Отец Риты. Но у меня дочь!
Орлов. Дочь — тем более!
Отец Риты. Ей всего семнадцать лет!
Орлов. Я знаю! Подписывайте!
Отец Риты. Хорошо, я подпишу! Но вы отвечаете за мою Риточку! Слышите — отвечаете!
Орлов. Я слышу. Подписывайте.

Отец Риты подписывает протокол.
Снова кухня коммуналки. Прошло время. Поэтому на кухне те же обитатели коммуналки, но — в другой одежде. Марина Петровна готовит за столиком и обращается к рядом стоящей соседке. Неподалеку сосед и Долинский.

Марина Петровна. А что, Мусенька, вы не знаете, наш чекист дома?
Муся. Сейчас дома. Я его недавно встретила у туалета.
Муся. И наверняка как всегда: даже по квартире — в галифе и гимнастерке?! Его бедная Рита, наверное, уже замучилась эту форму стирать!
Сосед. Слушайте, а зачем он вам?
Марина Петровна. Так. Просто хотела позвонить сестре.
Долинский. Ну так и звоните себе! Я понимаю, что, если бы не этот Орлов, мы бы бегали звонить на улицу, в автомат. Но раз нам поставили телефон в квартиру, значит он — общий!
Марина Петровна. А вы видели, как он смотрит, когда долго занимают телефон? Будто сейчас тебя заарештует! Я лучше — в другой раз…

В это время раздается резкий звонок телефона. Все замолкают, и мгновение смотрят в сторону телефона, висящего на стыке кухни и коридора.

Долинский (с опаской). Это, наверное, ему… Оттуда…
Муся. А откудова же еще?
Марина Петровна. Кто-нибудь — позовите его!
Сосед. Не уж! Вам надо — вы и зовите!

Наконец появляется Орлов в галифе и гимнастерке. Все замолкают и смотрят ему вслед. Орлов снимает трубку.

Орлов. Орлов слушает!.. Так… Понял, буду! Есть!

Орлов молча возвращается обратно. Соседи в страхе замирают.

Долинский. Все, ему позвонили. Вы, кажется, хотели звонить своей сестре!
Марина Петровна. Благодарю, но я, кажется, уже перехотела!

Рита и Орлов ночью за ширмой в постели. Орлов поворачивается к Рите, целует ее. Она отодвигается.

Орлов. Что случилось, Рита?
Рита. Ничего….Ничего не случилось…
Орлов. Что значит — ничего?! Почему ты плачешь?
Рита. Я не плачу.
Орлов. У тебя мокро под глазами.
Рита. Я вспомнила про свого папу.
Орлов. Черт! Нашла время! А ты не могла вспомнить о нем через десять минут, когда мы закончим, и я засну.
Рита. Я не хотела, так получилось, Сашуля, так получилось. Как он там, я так волнуюсь за него?!
Орлов. Чего волноваться?! Письма приходят, посылки от тебя он получает регулярно.
Рита. Боже, десять лет! Ему дали десять лет! Как выдержать такое, Сашенька?! Как?!
Орлов. Дура! Если бы его дело расследовал не я, ему бы дали минимум пятнадцать лет, или того хуже — вышак. А так — он через пять лет выйдет! И сможет стать честным советским человеком!
Рита. Да, я понимаю, понимаю, как ты рисковал. Спасибо тебе, Сашуня, ты такой добрый!
Орлов. Я рисковал, потому что полюбил тебя, глупенькая ты моя!

Рита начинает целовать мужа, но тут рядом из кроватки подает голос трехлетний Феликс. Услышав плач ребенка, первым вскакивает, чтобы его успокоить Орлов.

Орлов. Ну вот!.. Ш-ш, ш-ш, тише, маленький, тише. Спи, засыпай…

Орлов механически начинает напевать мотив еврейской колыбельной, которую пела ему мама. Малыш затихает…
Утро. По радио звучат бодрые советские мелодии. Рита застилает постель. Орлов за столом читает газету. Тут же мама Орлова — Фрида Моисеевна и папа — Леонид Аронович. Они накрывают стол к завтраку. Из коридора доносится голос малыша Феликса.

Голос Феликса. Бах-бах! Пиф-паф!
Рита. Саша! Ну, зачем ты даешь Феликсу пистолет. Вчера он целый день гонялся за Симой, хватал ее за хвост, делал страшные глаза и кричал — я тебе сейчас дырку в голове сделаю!
Орлов. И правильно! Пусть Симка не ворует колбасу и не писяет в общем коридоре! Соседи это долго терпеть не будут!
Мама. Так! Феликса я покормила, давайте сами позавтракаем.

Все завтракают, пьют чай. Орлов делает это быстро — он торопится на службу.

Рита. Фрида Моисеевна, какой вкусный чай!
Фрида. У нас в Сквире всегда так дома заваривали, с травами!
Папа. Слушайте, наш Феликс — такая умница! Вчера говорю ему: «Арончик» …
Орлов (недовольно перебивает). Папа! Моего сына зовут не Арончик, а — Феликс!
Мама. Мы это знаем, сынок! Но ты тоже знаешь, что по еврейскому обычаю ты должен был назвать его в честь твоего покойного деда Арона.
Орлов. Какие еще обычаи?! Надоело! Мы с Ритой назвали сына в честь Феликса Эдмундовича Дзержинского. Феликс! И никаких Аронов!
Папа. Не обижайся, сынок. Это я так шучу с ним. Феликс так Феликс!
Мама. Лишь бы вырос здоровый и богатый!

Орлов поднимается.

Орлов. Спасибо!
Мама. Ты же почти ничего не ел, сынок!
Орлов. Нормально, мама! Мне — пора! Будьте здоровы!
Папа. Зай гызынт!
Орлов (недовольно). Папа!
Мама (папе укоризненно). Леня!
Папа (испуганно). Все, все! Я только ответил — будь здоров!

Орлов отходит от стола. Рита подходит к нему.

Рита. Счастливо, дорогой! И постарайся выйти, чтобы ребенок тебя не заметил, а то он снова будет плакать.
Орлов. Ничего, поплачет и успокоится. Не могу же я уйти и не поцеловать его в буську. Представляешь, когда он прижимается и чмокает меня в щеку, со мной происходит что-то непонятное…
Рита. Я знаю: холодное сердце чекиста закипает от любви, а голова тут же отбрасывает все неприятности.
Орлов. Точно! Откуда ты знаешь?
Рита. Чувствую… Пока!

Орлов и Рита целуются. Орлов уходит.
Орлов у себя в кабинете. К нему на допрос вводят арестованного. Арестованный — худ, весьма немолод и напуган до крайности.

Орлов. Фамилия, имя, отчество?
Гершензон (картавя). Гершензон Григорий Израилевич.
Орлов. Статья?
Гершензон. Пятьдесят восьмая. Контрреволюционная деятельность.
Орлов. Та-ак… В же чем заключалась ваша контрреволюционная деятельность, заключенный Гершензон?
Гершензон. Гражданин следователь, я сейчас вам быстро все расскажу! Все, что вы хотите! Сейчас! Только простите, можно один вопрос?
Орлов. Ну?!
Гершензон. Ди быст аид?

Орлов пронзительно смотрит на Гершензона.

Орлов. Да, я — еврей, и что с того?
Гершензон. Конечно, ничего… Я тоже раньше любил отвечать вопросом на вопрос, пока меня не взяли сюда… Просто я подумал: аид аида быстрее поймет. Не чужие же люди… Разве нет, гражданин следователь?
Орлов. Нет!

Орлов резко вынимает руку из кармана и бьет Гершензона по лицу.

Орлов. На!
Гершензон (вскрикивает). А-а!
Орлов. А ты думал — нашел друга, земелю! Я — прежде всего Родину защищаю от таких гадов, как ты! Усек?..
Гершензон. Усек, усек! Только больше не бейте! Пожалуйста!

У Гершензона из носа на стол брызжет кровь.

Орлов. Твою дивизию! Башку подними! Выше! Еще выше!
Гершензон. Я не хотел, извините! Не хотел! У меня нос с детства…
Орлов. На! Заткни фонтан!

Орлов подает Гершензону свой платок. Тот «затыкает» нос.

Гершензон. Спасибо!.. Просто у нас в городке когда-то стояли буденовцы. Так один буденовец подошел ко мне и спросил: «Ну что, Изя?» Я говорю: «Я — не Изя!» А он говорит: «Изя!», и револьвером — мне прямо в переносицу!
Орлов. Что?! Буденовец?!
Гершензон. Ой, нет! То есть, да! Но он совершенно случайно сломал мне нос, вы не думайте! Он же не хотел…

Орлов набирает номер на телефоне.

Орлов. Медчасть?! Доценко, зайди ко мне, срочно!
Гершензон. Все, кровь уже не идет. Почти…

Через мгновение в кабинет входит вызванный майором из медизолятора врач.

Доктор (насмешливо). Ну, чего?! Убили?!
Орлов. Видишь — только ранили! Возьми его пока к себе. Пусть полежит у тебя с недельку. Подлечить, подкормить, а то его тронешь — он того гляди, весь рассыплется!
Доктор. И не тронешь — рассыплется… Ладно… Пошли!
Гершензон (с благодарностью). Извините, гражданин следователь! До свидания, гражданин следователь! Спасибо большое, гражданин следователь!
Доктор. Хватит причитать! За мной, доходяга!
Гершензон. Иду, иду! (уходя, доктору). Скажите, доктор, а у вас в палате, там днем можно лежать? Да? И можно спать?
Доктор. Можно. Вечным сном!

Доктор и Гершезон уходят. Орлов устало вздыхает, на мгновение прикрывает веки. В этот момент дверь в кабинет Орлова открывается, и в кабинет заглядывает Сталин.

Сталин. Разрешите, Александр Леонидович?!
Орлов (вскакивает). Иосиф Виссарионович! Вы?!
Сталин. Я! Кто же еще?! Да вы спите, спите, если хотите…
Орлов. Что вы, Иосиф Виссарионович, нехорошо как-то
Сталин. Вот именно! Нехорошо, товарищ Орлов! Почему не сдержался? Зачем ударил? Зачем потом пожалел? Чекист должен бить умеючи: больно, но без лишней крови и уж тем более — без жалости.
Орлов. Да я…
Сталин. Зэцзах аныдэр, бридэр Орлов! Садитесь, товариш Орлов!
Орлов. Товариш Сталин, вы говорите на идиш?
Сталин. А вы кто по национальности, Шимон Лейбович?
Орлов. Я… Я — русский… еврей.
Сталин. А я — грузинский!
Орлов. Ну да?
Сталин. Шучу! Это меня в сибирской ссылке товариш Свердлов от нечего делать научил. Я слышал, вы дома запретили своим родителям говорить на языке идиш? Да, товариш майор?
Орлов. Простите, товариш Сталин, но я же не знал, что вы тоже умеете говорить на этом языке.…
Сталин. Не стоит извиняться! Я с вами, товариш Орлов, совершенно согласен. Я — человек русской культуры. И вы — аналогично! А идиш — это не самостоятельный язык. Это — диалект, жаргон. Я, как вам известно, не языковед, но в своей работе: «Марксизм и вопросы языкознания» написал (вынимает брошюру, открывает, цитирует):
«Можно ли считать диалекты и жаргоны языками? Безусловно нельзя, потому что диалекты и жаргоны имеют узкую сферу обращения среди членов верхушки того или иного класса и совершенно не годятся как средство общения людей для общества в целом!»
Орлов. Товарищ, Сталин, вы — большой ученый, в языкознании познавший толк.
Сталин. Спасибо, товарищ Орлов, только не надо петь… мне дифирамбы. А если очень захотите поболтать на идиш, приезжайте в Кремль, позовем товарищей Кагановича, Молотова, и все вместе спокойно поболтаем!
Орлов. А что, разве товарищ Молотов тоже еврей?
Сталин. Хуже! У него жена — еврейка. Ну, до свидания, товарищ Орлов!
Орлов. Здравия желаю, товарищ Сталин!
Сталин (уходя). Работайте честно! И помните — Минздрав предупреждает: предательство опасно для вашего здоровья!

Сталин исчезает. В этот момент дверь в кабинет Орлова приоткрывается, и появляется Натан Гуревич.

Гуревич (игриво). Разрешите, Александр Леонидович?!
Орлов (мгновенно просыпаясь). А! Натан?! Заходи!

Тут на пороге вырастает еще и капитан Иван Пинчук.

Орлов. Ваня!
Пинчук. Я!.. Что, служивый, устал, заработался?! Забыл про праздник?! Ничего, верные товарищи напомнят!

С этими словами, Гуревич достает из-за пазухи бутылку, а Пинчук — кусок сала и хлеб.

Гуревич. Оба-на! Эх ты, Саня! Завтра — годовщина Великой Октябрьской революции, как-никак! Накрывай, хозяин! И наливай быстрее!
Орлов. Ну, молодцы! И вправду заработался. Такой праздник! Святой! Один секунд! Уже наливаю! А вы, небось, и без меня уже приняли?
Гуревич. Самую малость, друг, но ты догонишь!

Орлов быстро достал стаканы, разлил и провозгласил первый тост.

Орлов. Можно начинать! За нашу революцию, парни! За Ленина!
Пинчук. И за великого Сталина!
Орлов. За Иосифа Виссарионовича Сталина!
Гуревич. Ура, товарищи!
Все. Ура!

Друзья чокнулись и выпили.

Гуревич. Пошла, как зэки в школу!.. А помнишь, Орлов, как мы пили впервые в Сквире? Нам было лет по четырнадцать тогда. Это было на Пейсах, в смысле, на Пасху.
Пинчук. А разве у евреев есть Пасха?
Гуревич. Есть! Еврейская пасха!
Пинчук. Это ж надо! Все у вас, у евреев, есть!
Гуревич. А как же, Ваня!
Орлов. Я увел тогда у деда бутылочку вишневой наливки и халу.
Гуревич. А я — кусок курицы и немного мацы.
Пинчук. Не, ребята, нет на этом свете лучше закуски, чем сальце!

Пинчук нарезает еще сала, Гуревич разливает.

Гуревич. Ну, еще раз за великий праздник!
Орлов. Ага!
Пинчук. Приняли!

Выпили, закусили.

Гуревич. А ведь, если по-честному, братцы, выпить надо было бы сегодня еще за одного известного человека.

Гуревич разливает.

Орлов. Интересно, за кого?
Пинчук. Какая разница?! Надо — выпьем! Какие проблемы?!
Гуревич. Ну… Давайте — выпьем!.. Хотя…
Орлов. Короче, за кого?
Гуревич. За Троцкого… Льва Давидовича…
Пинчук (едва не поперхнувшись). За кого ты сказал — выпить?
Гуревич. За Троцкого, Ваня! За Троцкого!..
Орлов. Натан, ты что?! Что ты говоришь, Натан?!

Немая сцена. Пинчук и Орлов замирают с налитыми стаканами в руках и с изумлением смотрят на Гуревича.

ДЕЙСТВИЕ 2

Та же сцена. Пинчук после паузы, говорит, пристально глядя на Гуревича.

Пинчук. Ты чего, Гуревич?!
Гуревич. Да ничего особенного! Вы поймите — Ленина тогда, в октябре семнадцатого, и в России-то не было.
Орлов. Ты, наверное, что-то не то хотел сказать, да, Натан?!
Гуревич. Я хотел сказать только то, что всей подготовкой октябрьского восстания, годовщину которого мы празднуем, руководил лично товарищ Троцкий.
Орлов (не веря своим ушам). Троцкий — враг народа!
Гуревич. Ну, да — враг, Саня, конечно, вражина подлая! Ленин еще когда-то назвал его «Иудушка Троцкий». Но это исторический факт — Лев Давидович Троцкий был в ту Петроградскую ночь главным действующим лицом революции.
Пинчук (выпучив глаза и гневно вскочив). Ты чего несешь, Гуревич? Ты за кого тост произнес?!
Гуревич. Остынь, Ваня и сядь! Никто не собирается за этого гада пить, ясный перец! И вообще — жалко, что его не к стенке поставили, а только выслали! Но против исторической правды — куда денешься! Троцкий, можно сказать, обеспечил победу Октябрьской революции! Ладно, давайте лучше выпьем за годовщину Великого Октября еще раз!
Пинчук. Нет, погоди, капитан! Давай разберемся.
Орлов. Натан! Мишигинэр, вус титсты!
Гуревич. Да ничего я не делаю! Это вы на меня напали! Я же вам говорю: Троцкий — лютый враг Советской власти, но это сегодня. А тогда, в семнадцатом, это был, можно сказать, второй человек, после Ленина. А кое в чем — первый. Его роль, кстати, и товарищ Сталин отмечал! Читать надо!
Пинчук. А ну, стоп, Гуревич! Ты хотя бы светлое имя Иосифа Виссарионовича не марай! И пить с такой гнидой, как ты, я отказываюсь!

Ванька Пинчук в праведном гневе хватает недопитую бутылку и устремляется из кабинета.

Гуревич. Иван, ты куда? Лучше послушай, если не знаешь! Историю надо знать!
Пинчук. Пошел ты, знаток!

Пинчук выскакивает из кабинета, Гуревич устремляется за ним.

Орлов. Натан!

Гуревич. Сейчас! Надо же ему все объяснить!.. Постой, Ваня!

Растерянный Орлов остается один. В этот момент в кабинете раздается звонок. Орлов вздрагивает и хватает трубку.

Орлов. Майор Орлов слушает!
Женский голос. Товарищ майор, извините! С вами сын хочет поговорить.
Орлов. Кто?
Женский голос. Ваш сын!
Голос Феликса. Папа! Папочка! Это я! Приходи быстрее домой! Папа! Будем играть! Я жду тебя!

Орлов медленно опускает трубку на рычаг. Снова cадится на стул. Пауза. Хватает трубку телефона.

Орлов. Алло, Натан!

Молчание. Орлов опускает трубку. Пауза. Вскакивает, идет к двери. И тут, опережая его, отворяется дверь — заходит Пинчук и буквально сталкивается с Орловым.

Орлов. Ваня, а где Гуревич? Он же за тобой побежал!
Пинчук. Ушел!
Орлов. Как ушел?!
Пинчук. А так! Послал я его подальше, потом он меня и тебя, кстати, тоже — и ушел!
Орлов. Куда ушел?!
Пинчук. Откуда я знаю, пускай идет! Ты лучше сядь, Леонидыч, не мельтеши. Сядь — прочитай и поставь свою подпись!

Пинчук протягивает Орлову бумагу. Орлов растерянно берет и садится.

Орлов. Что это, Ваня?
Пинчук. Ты читай — увидишь!
Орлов (читает). «Наркому внутренних дел Ягоде! Доводим до вашего сведения, что капитан госбезопасности Гуревич в нашем присутствии вел антисоветские речи, прославляя врага народа Льва Троцкого, как главного руководителя Великой Октябрьской Социалистической революции».

Орлов поднимает глаза на Пинчука.

Пинчук. Чего смотришь, майор? Было? Ничего не придумано?! Так что давай, Леонидыч, подписывай! Или ты уже первый написал и доложил, куда следует, без меня?
Орлов. Я?!
Пинчук. Ну не я же! Ванька Пинчук втихаря подлянки не делает!
Орлов. И я не делаю.
Пинчук. Тогда подписывай, а я отнесу.

Орлов беспомощно поднял глаза на Пинчука.

Орлов. Иван! Натан Гуревич — мой лучший друг…
Пинчук. Ну и что?! Я с ним в одном кабинете сидел и тоже не разглядел…
Орлов. Мы же с детства с ним вместе… Понимаешь?.. Учились вместе, сюда вместе… Как же я на него …
Пинчук. Друзей, товарищ майор, надо правильно подбирать! Ничего, проявили политическую близорукость — проявим бдительность!
Орлов. Ты погоди, Пинчук, надо же разобраться, может, выпил он, ну и…
Пинчук. Разберутся, не волнуйся! Кому положено и где положено! Или ты, Александр Леонидович, в наших органах сомневаешься?!
Орлов. Я не сомневаюсь, но…
Пинчук. Короче, ты подписываешь или нет?! Последний раз спрашиваю! А то я ведь могу и без твоей подписи отнести!
Орлов. Ваня…
Пинчук. Не тяни, майор! А то, может, твой Гуревич уже сам на нас рапорт настрочил?! А что? Куда ему деваться?!
Орлов. Не может быть!
Пинчук. Может. Все может быть, Леонидыч! Отнесет он первый — не отмоемся! Решай сам! Но больше тридцати секунд я тебе дать не могу, извини! Время пошло! Раз, два, три, четыре…
Орлов. Замолчи, Иван!..
Пинчук. Двадцать секунд осталось…
Орлов. Подожди…
Пинчук. Ну!
Орлов. Сейчас…

Орлов нерешительно тянется за ручкой и подписывает.

Пинчук. Вот и все! Правильно, Саша! Пусть теперь разбираются! Ну, я пошел!

Пинчук уходит. Орлов мгновение сидит неподвижно. Берет бумагу, что-то пишет. Потом рвет. В этот момент снова раздается телефонный звонок.

Женский голос. Товарищ майор, снова вас!
Орлов. Капитан Гуревич?
Женский голос. Нет, сын. Все телефоны оборвал!
Голос Феликса. Папа! Папочка! Ну, когда же ты придешь?! Приходи быстрее и пистолетик мне принеси, а то Симка опять в коридоре написяла!
Орлов. Да… Я… Скоро… Сынок… Скоро… Я приду…

Орлов кладет трубку. Потом медленно достает свой маузер. Смотрит на дуло. Поднимает руку с пистолетом к голове. Рука на полдороге к виску замирает. Затем Орлов кладет пистолет на место и быстро выходит из кабинета…
Орлов вбегает в дом.

Орлов. Феликс! Феликс! Сынок, ты где?!

На голос Орлова выходит мама.

Мама. Ингеле манс таярс! Ди вылст эсен?
Орлов. Мама! Опять!
Мама. Ой, я же не нарочно! Сыночек, дорогой! Хочешь кушать?
Орлов. Нет!

Орлов исчезает, хлопнув дверью. Появляется папа Орлова.

Папа. Фрида, ты снова? Сколько можно?! Он же просил нас — не говорить на этом языке!
Мама. Ленечка, разве я хотела?! Оно само у меня вырвалось!
Папа. О, боже! Представляешь, Рита мне сказала, что этой ночью Шунечка проснулся от того, что мы с тобой перешептывались по-еврейски. И не устроил скандал только потому, что побоялся разбудить Феликса.
Мама. Видишь! А если бы ты меня сразу послушал, мы бы не спорили!
Папа. А если бы ты сразу послушала меня, вообще ничего бы не было!
Мама. Причем здесь я, ты что не помнишь, кто начал первый?!
Папа. Я?!

Мама и папа Орлова ночью за ширмой в постели.

Мама. Надвигается праздник! Надо приготовить Шунечке что-нибудь вкусное.
Папа. Больше всего он любит «эсик флейш» — кисло-сладкое мясо! Я завтра пойду и куплю на базаре мясо.
Мама. Нет! Лучше купи щуку, и я сделаю «гефилте фиш».
Папа. Фаршированную рыбу ты уже недавно делала.
Мама. Ну и что? Такая рыба — каждый раз как находка! Или я плохо готовлю рыбу?
Папа. Ты чудесно готовишь рыбу. Но я куплю мясо, Фрида!
Мама. Перестань меня нервировать, Леня, ты купишь рыбу!
Папа. Он любит мясо, Фрида!
Мама. Хватит, спорить! Ты доведешь меня до могилы! А когда я умру, ты будешь искать меня в каждом углу!
Папа. Хорошо, я куплю и то, и другое!
Мама. Вот, человек! Он всегда все сделает по-своему!

Орлов в комнате с женой.

Рита. Феликс так ждал тебя и заснул у нас в кровати… Сашенька, завтра седьмое ноября. Может, пойдем с Феликсом в зоопарк? Или ты завтра тоже работаешь?.. Что же ты молчишь, я же тебя спрашиваю!
Орлов (раздраженно). Что ты спрашиваешь? Что ты все время меня спрашиваешь, Рита?
Рита. Про зоопарк.
Орлов. Какой зоопарк? Зачем нам идти в зоопарк, если у нас дома — свой зоопарк?!

Входят мама и папа Орлова.

Папа. Сынок, будем ужинать?
Орлов (жене, указывая на родителей). А вот, полюбуйся — питомцы нашего зоопарка!
Мама. Сыночек, я понимаю, ты устал на работе. Не надо нервничать. Мы с папой испекли такой штрудель! Феликс не мог от него оторваться. Объелся и заснул.
Папа. Шунечка, а ты помнишь, как твой дедушка Арон любил штрудель?
Орлов (перебивает). Какой Шунечка?! Забудьте это жидовское имя! Сколько раз вам говорить — меня зовут Саша! Александр! Вам ясно?
Папа. Сынок, не надо кричать на маму. Сегодня суббота, а в субботу еврей должен тихо отдыхать от трудов своих праведных.
Орлов. Прекратить! Оставьте ваши местечковые предрассудки и ваш местечковый язык! Сколько раз вам говорить: мы — советские люди! Может, ты еще зажжешь субботние свечи и почитаешь на ночь Тору, папочка?
Мама. Нам трудно, сынок, ты же помнишь, у нас в Сквире все говорили на идиш, и мы с папой тоже привыкли.
Орлов. Идиш — это язык жалких рабов!
Папа. Идиш — это язык твоих предков.
Орлов. Отставить! Мои предки были рабами, которые не могли жить, где хотят, учиться, где хотят, работать, кем мечтали! Советская власть дала нам все! Без нее вы бы до сих пор гнили в своей вонючей Сквире без водопровода, телефона и нормального унитаза, и я вместе с вами! Великий и могучий русский язык подарил нам русский народ. И чтобы я больше не слышал в своем доме этот поганый идиш! Ты понял — не слышал! Не слышал!

От крика сына, отец Орлова бледнеет и хватается за сердце.

Мама. Тише, папе плохо, сынок!.. Леня, что с тобой?!
Орлов. И не надо устраивать здесь народный еврейский театр, ты — не Соломон Михоэлс! И я — не позволю!

От последнего крика за ширмой просыпается и плачет Феликс.

Орлов. И не дай бог, если ребенок мне скажет хоть одно слово на идиш! Не дай бог!.. Рита, что ты стоишь, как истукан! Феликс плачет! (матери) А ты дай этому старому симулянту валидол!

Рита бросается за ширму к ребенку, а мама Орлова к папе. Орлов выходит. Появляется Варшавер.

Варшавер. Комиссар госбезопасности третьего ранга Семен Иосифович Варшавер был другом детства наркома Ягоды.

Орлов уже сидит в своем кабинете. К нему входит Варшавер. Орлов вскакивает.

Орлов. Товарищ комиссар!
Варшавер. Сиди, майор! Сиди… А мне сказали, что ты уехал домой.
Орлов. Я заехал домой на полчаса и вернулся. Мне нужно с вами поговорить.

Варшавер опускается на стул напротив. Пауза.

Варшавер. Понимаю… Ты, как думаешь, Орлов, твой друг, Натан Гуревич — враг или просто дурак?
Орлов. Я думаю, что…
Варшавер. Нет, ты молчи, Орлов, в твоем рапорте все уже сказано. Скажи лучше, а ты ведь давно Гуревича знаешь?
Орлов. Давно. С детства. Мы с ним из Сквиры в Киев пацанами вместе приехали. У нас тут никого не было.
Варшавер. И как выжили? Голодно ведь было.
Орлов. Если бы не Натан, не знаю. Это он, когда наши желудки заворачивались от голода, поступил работать на кондитерскую фабрику имени Карла Маркса и таскал оттуда конфеты в телогрейке. Он щуплый был, взял телогрейку на два размера больше, вынул из подкладки приличный шмат ваты и устроил на животе тайник. И в нем через проходную конфеты таскал. А потом мы стыренные конфеты на Евбазе, еврейском базаре — на хлеб меняли, а иногда, если везло, на сало и так выживали…
Варшавер. Что же вы за евреи, если сало ели?
Орлов. Тогда ели, а сейчас я сало — не очень люблю.
Варшавер. Курочку любишь?
Орлов. Люблю.
Варшавер. А водку?
Орлов. И водку люблю.
Варшавер. А я — коньяк.

Варшавер достает из потайного кармана фляжку и две маленькие стопочки. Разливает.

Варшавер. Держи! За здоровье Натана Гуревича! Ему теперь здоровье хорошее скоро понадобится.
Орлов. Семен Иосифович! Выслушайте меня!
Варшавер. Пей!

Они выпивают.

Варшавер. Короче говоря, так: тебя, Орлов, я думаю — отмажу. А Гуревич пойдет по статье. Пятнашку ему дадут, никак не меньше… Дурак! Какой дурак!
Орлов. Товарищ комиссар! Я хочу заявить…
Варшавер. Не надо, майор! Ты все, что надо, уже заявил. Главное, когда тебя вызовут, смотри — не геройствуй и не делай глупостей. Натана не вытащишь, а себя — утопишь. А у тебя — семья, ребенок. Родители престарелые.
Орлов. Но у Гуревича тоже семья и ребенок!
Варшавер. Ты рапорт подписал?! Молодец — это важно!..
Орлов. Да, подписал…
Варшавер. Подписал сам, своей рукой, так?
Орлов. Да.
Варшавер. Ну вот! Это Пинчук мне и доложил… Ой! Погоди, майор! Что же это мы с тобой одни пьем! Большой праздник все-таки! Нехорошо. (В сторону двери) Заходи, черноголовый!

В кабинет Орлова, виновато улыбаясь, входит Гуревич.

Орлов (изумленно). Натан?!
Гуревич. Я! Извини, Саня! Прости…
Орлов. За что ты извиняешься, Натан? Ведь, это же я… на тебя…
Варшавер. А ты так ничего и не понял, чекист?
Орлов. Не-ет
Варшавер (Гуревичу). Молодец, капитан! Чисто сработано! От лица службы объявляю вам, товарищ Гуревич, благодарность!
Гуревич. Служу Советскому Союзу!
Орлов. Товарищ комиссар, а как же рапорт? Значит, его можно порвать!
Варшавер (Орлову). Как это — порвать?! Это — документ… Ладно, Орлов, объясняю. Гуревич мой приказ выполнял. Проверка это была, служебная. Потому как и в органах, майор, враги затесались. А мы сопли жуем, бдительность теряем! А нам — расслабляться нельзя никак! Запрещается! Советская Родина — в опасности! И ты испытание выдержал!
Орлов. Я… Выдержал?..
Варшавер. Ну… Пока выдержал… А там — видно будет…

В это время у Орлова звонит телефон. Орлов растерянно снимает трубку.

Женский голос. Товарищ майор!
Орлов. Да… Майор Орлов слушает.
Женский голос. Ваша жена звонит. Соединять?
Орлов. Да.
Голос Риты. Сашенька, приезжай, если можешь! Твой папа умер…
Орлов. Когда?
Голос Риты. Только что.

Орлов опускает трубку.

Гуревич. Что случилось, Саша?
Орлов. Отец…
Варшавер. Что?
Орлов. Отец у меня умер. Разрешите отлучиться, товарищ комиссар?
Варшавер. Конечно, иди, Саня. И прими наши соболезнования. Ничего не попишешь, против смерти не попрешь…
Гуревич. Я с тобой?
Орлов. Не надо, Натан, я сам…

Орлов уходит. Варшавер и Гуревич сочувственно глядят ему вслед.

Варшавер. Был человек — нет человека. И никогда не будет. Зато умер в своей постели…
Орлов. И не мучился.
Варшавер. И не мучили.

Орлов и мать в комнате. Зеркало задрапировано тканью.

Мама. Я все время пугала твоего отца: «Леня, ты будешь искать меня в каждом углу!» И он таки испугался и ушел первым.
Орлов. Мама!
Мама. Ну, вот, сынок, ты можешь быть спокоен: теперь мне не с кем говорить на идиш. И твой сын Феликс не будет знать на идиш ни одного слова… Только умоляю тебя — выполни, пожалуйста, последнюю просьбу папы. Обещай, что выполнишь!
Орлов. Хорошо, мама. Какую просьбу?
Мама. Пусть на его похороны придет раввин и прочтет молитву.
Орлов. Что?! Какой раввин, мама? Ты понимаешь, что говоришь?!
Мама. Папа… так хотел…
Орлов. Ну где я возьму тебе раввина? Где?!

Мама плачет, Орлов выходит.
Варшавер и Орлов в кабинете Орлова.

Варшавер. Пусть земля ему будет пухом…
Орлов. Спасибо, Семен Иосифович!
Варшавер. Последняя воля отца, Саша — это серьезно… Сделаем так. У нас сидит один раввин. Он, правда, давно уже не раввин, но я думаю, если мы хорошенько попросим, он, что надо — вспомнит. Ты возьмешь его будто бы на допрос, отвезешь на часик домой, а потом вернешь обратно!.. Понял?
Орлов. Понял.
Варшавер. Выполняй, майор!
Орлов. Есть, товарищ комиссар! Спасибо большое…

Раввин, Орлов, мама и Рита в комнате у постели умершего.

Орлов. Начинайте, нечего тянуть!
Раввин. Я не могу.
Орлов. В чем дело? Забыли текст?
Раввин. Над умершим надо читать кадиш. Кадиш — это молитва. А для произнесения молитвы неоходим миньян. Без него нельзя начинать.
Орлов. А это еще что?
Раввин. А вы разве не знаете?
Орлов. Не знаю и знать не хочу!
Раввин. Миньян — это присутствие как минимум десяти евреев-мужчин старше тринадцати лет.
Орлов. А-а, я вспомнил. Типа кворума. Когда мне исполнилось тринадцать, дедушка взял меня с собой в синагогу. Стоял сильный мороз, поэтому людей пришло мало. И благодаря мне — получился миньян, и дедушка молился, а потом дал мне за это целый рубль.
Раввин. Так что мы будем делать?
Орлов. Послушайте! В этом доме сорок коммунальных квартир, в каждой — самое меньшее пять семей. Считайте, что миньян здесь имеется всегда. Читайте! У нас мало времени.
Раввин. Хорошо, допустим — миньян есть, хотя его нет. Но это не все. Читать кадиш должен не я.
Орлов. А кто же тогда?
Раввин. Вы!
Орлов. Я?! Почему? Зачем я?
Раввин. Считается, что, когда сын читает кадиш по умершему отцу, душа последнего меньше страдает при расплате за грехи, совершенные при жизни.
Мама. Читай, сынок! Папе будет приятно.
Орлов. Черт побери! Что вы придумали на мою голову?!
Рита. Читай, Саша! Твой отец заслужил.

У постели умершего появляется Варшавер.

Варшавер. Читай, майор! Считай, что это — приказ.
Орлов. Ладно. Я готов!
Раввин. Слово «амен» должны повторять все. Мудрецы говорят, что тому, кто говорит «амен» искренне, от души, уготовано место в будущем мире.
Орлов. Ну!
Раввин. Йитгадаш шме аба.
Орлов. Йитгадаш шме аба.
Раввин. Амен!
Все. Амен!
Раввин. Бе алма ди вра хируте, ва ямлих Малхуте,
Орлов. Бе алма ди вра хируте, ва ямлих Малхуте,
Раввин. Ваицмах пуркане, заикарев, машихе.
Орлов. Ваицмах пуркане, заикарев, машихе.
Раввин. Амен!
Все. Амен!..

Монотонные голоса читающих молитву становятся тише. Орлов отделяется от молящихся и выходит на авансцену.

Орлов. Как же сложилась жизнь чекиста Орлова дальше… Удача не шла за ним по пятам, но всегда держала его в поле зрения. Его не отравили соседи, как кошку Симу, не расстреляли чекисты, как комиссара Варшавера, и не забили на допросах до смерти, как несчастного Гершензона. Он не сидел в Гулаге, как капитан Гуревич, а потом и его жена Рита, которую все-таки арестовали как дочь врага народа. Майор Орлов прошел всю войну, но не на передовой, а в СМЕРШе. Его мама, Фрида Моисеевна, тихо умерла сразу после Победы. После нее, выйдя из лагеря, умерла и жена. Во время кампании против безродных космополитов Орлова уволили, но потом вернули, и он ушел на персональную пенсию из родных органов.

На заднике вновь, как в самом начале загорается внушительный логотип фирмы — ORLOV. Тут же появляются Феликс Орлов и гости фуршета — все участники спектакля. Фуршет первой сцены продолжается. Вино в бокалах, закуски. Люди чокаются, пьют. Тихо переговариваются.

Орлов (продолжает). Его сын, Феликс Орлов пошел по стопам своего прадеда Арона. В советское время он шил костюмы советским руководителям, а в перестройку, с их же помощью, как говорят теперь — раскрутился! Феликс открыл свою компанию «Орлов», сеть фирменных магазинов одежды «Орлов» и теперь его знают в Европе и уважительно называют-кутюрье Орлов. В двухтысячном году у отца Феликса Орлова случился инсульт. Отнялась речь.

Орлов замолкает и отходит в сторону, чтобы лечь в постель и стать стариком прямо на глазах зрителей. Пока он это делает, на авансцену выходит Феликс Орлов.

Феликс Орлов. Я круглые сутки не отходил от его постели. И через неделю мой папа вновь заговорил. Но как! Послушайте сами.

Постель. В постели — глубокий старик Орлов.

Орлов. Их рэд оф идиш, Феликс! Их гиденьк идиш, Феликс! (Поёт) Тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум балалайкэ, шпиль балалайкэ, шпиль балалайкэ, фрэйлех золь зайн!…

Орлов счастливо смеется.

Феликс Орлов. Да! Он заговорил на чистом идиш! Ни одного слова по-русски. Ни единого! Я вызывал к нему лучших врачей, умолял: папа, скажи, что болит, где? Но он упрямо говорил и говорил на языке своего детства, счастливо упиваясь звучанием этих совершенно непонятных мне слов.

Орлов в той же постели. Рядом Феликс и профессор.

Профессор. Александр Леонидович! На что вы жалуетесь? Скажите! Я вас слушаю!
Орлов (отрицательно качая головой). Нэйн!
Феликс Орлов. Папа! Профессор тебя не понимает, скажи по-человечески, что тебя беспокоит, я тебя прошу! Умоляю! Скажи по-русски, папочка!
Профессор. Александр Леонидович! Я врач! Профессор! Я хочу вам помочь!
Орлов. Профессор? Киш мир ин тухес, профессор!

Орлов отворачивается и начинает напевать что-то на идиш.

Феликс Орлов. Вот так! Он посылал нас в задницу, отворачивался и начинал что-то напевать. Он пел много еврейских песен, и мне часто казалось, что эти песни я где-то уже слышал. Впрочем, ничего удивительного. По всему миру гуляют старые мелодии еврейских местечек.

Звучит веселая еврейская мелодия, переходящая в грустную.

Феликс Орлов. Когда вскоре отец умер, пришел не просто раввин. Я пригласил главного раввина, я могу себе это позволить.

На авансцену выходит Раввин. Сюда же подходят все действующие лица.

Феликс Орлов. Я рассказал ему, как жил мой папа, как он уходил, а потом — заплакал. И ребе сказал…
Раввин. Ваш отец, Феликс, очень хотел, чтобы его простили. Очень сильно хотел… И нет ничего на этом свете, чего не мог бы простить Господь! Ничего! Запомните, люди — ничего… Амен!
Феликс Орлов. Амен!
Все хором. Амен!
Раввин. Йитгадаш шме аба…
Феликс Орлов. Йитгадаш шме аба…
Раввин. Амен!
Все хором. Амен!
Раввин. Бе алма ди вра хируте, ва ямлих Малхуте,
Феликс Орлов. Бе алма ди вра хируте, ва ямлих Малхуте,
Раввин. Ваицмах пуркане, заикарев, машихе.
Феликс Орлов. Ваицмах пуркане, заикарев, машихе.
Раввин. Амен!
Все хором. Амен!..

Под грустную музыку стихает Молитва. А затем громко и весело звучит — «Семь-сорок»!!!

Занавес.

Киев. Январь-февраль 2012 г.


Нафаня

Досье

Нафаня: киевский театральный медведь, талисман, живая игрушка
Родители: редакция Teatre
Бесценная мать и друг: Марыся Никитюк
Полный возраст: шесть лет
Хобби: плохой, безвкусный, пошлый театр (в основном – киевский)
Характер: Любвеобилен, простоват, радушен
Любит: Бориса Юхананова, обниматься с актерами, втыкать, хлопать в ладоши на самых неудачных постановках, фотографироваться, жрать шоколадные торты, дрыхнуть в карманах, ездить в маршрутках, маму
Не любит: когда его спрашивают, почему он без штанов, Мальвину, интеллектуалов, Медведева, Жолдака, когда его называют медвед

Пока еще

Не написал ни одного критического материала

Уже

Колесил по туманным и мокрым дорогам Шотландии в поисках города Энбе (не знал, что это Эдинбург)

Терялся в подземке Москвы

Танцевал в Лондоне с пьяными уличными музыкантами

Научился аплодировать стоя на своих бескаркасных плюшевых ногах

Завел мужскую дружбу с известным киевским литературным критиком Юрием Володарским (бесцеремонно хвастается своими связями перед Марысей)

Однажды

Сел в маршрутку №7 и поехал кататься по Киеву

В лесу разделся и утонул в ржавых листьях, воображая, что он герой кинофильма «Красота по-американски»

Стал киевским буддистом

Из одного редакционного диалога

Редактор (строго): чей этот паршивый материал?
Марыся (хитро кивая на Нафаню): его
Редактор Портала (подозрительно): а почему эта сволочь плюшевая опять без штанов?
Марыся (задумчиво): всегда готов к редакторской порке

W00t?